Странствия хирурга: Миссия пилигрима - Вольф Серно

Быстро распаковав пожитки, путешественники развели огонь и вскипятили котелок с водой. Языки пламени беспокойно колыхались, потому что на этот раз безжалостный ветер нещадно продувал их насквозь, а никакой иной защиты, кроме редких кустов, у них не было. И тем не менее, вечер получился удачный, они рассказывали друг другу истории из своей жизни, и даже Гвидо наконец поддался на уговоры и сыграл на скрипке веселую мелодию. Сделал он это очень умело, после того как бесконечно долго подкручивал колки и настраивал инструмент. После игры он тут же поспешно убрал скрипку в футляр.

— Ты обращаешься со своей скрипкой, как с больной, — заметил с легким упреком Магистр. Он был бы рад послушать еще.

На что Гвидо возразил в своей серьезной манере:

— Ты и не подозреваешь, Магистр, как чувствительно дерево. Я хоть и отлакировал семь раз дно и деку специальной смесью — это секрет семьи Амати, — но нельзя забывать, что скрипка сделана по меньшей мере из четырех разных пород древесины: из ели, клена, дуба и эбенового дерева. И каждая порода по-своему реагирует на жару и холод, расширяясь больше или меньше. То же самое относится к четырем струнам. А в результате мы каждый раз имеем дело с новой скрипкой, в зависимости от погоды. Потому и надо настраивать инструмент перед каждой новой игрой.

— Ах во-от оно что, — протянул Магистр. — Тогда должен признаться, что я был всегда несправедлив к музыкантам, которые перед каждым выступлением целую вечность крутят колки. Я думал, они только придают себе вес в наших глазах.

Гвидо завернул футляр еще и в покрывало.

— Только если все части безупречно подогнаны друг к другу, возникает по-настоящему чистый тон. Скрипка должна иметь внутреннюю гармонию. Собственную гармонию.

Витус согласно кивнул:

— Ты нашел правильное ключевое слово, Гвидо. Я думаю, что именно гармония объединяет музыку и медицину. Ты говоришь о чистых звуках, а мы, врачи, о чистых соках. Ты различаешь четыре вида древесины, а мы — четыре жидкости: кровь, желтую желчь, черную желчь и слизь. Если хотя бы в одном месте возникает разлад в циркуляции соков, мы пытаемся его устранить. Мы заново «настраиваем» организм тем, что помогаем ему помочь самому себе. Плохая материя выходит с гноем, мочой, стулом, мокротой и другими выделениями, а мы, врачи, поддерживаем больного укрепляющими средствами. Гармония возвращается, это состояние мы называем эвкразией.

Рассказ произвел эффект на впечатлительного Гвидо:

— Так просто мне этого еще никто не объяснял, кирургик.

Магистр, все это время напевавший себе под нос песенку, воскликнул:

— Вот видишь, а посему, раз вечер еще не закончен, тебе придется снова распаковать свою скрипку! — В ожидании поддержки Магистр посмотрел на остальных, и, когда все закивали, скрипачу не оставалось ничего другого, кроме как снова вытащить инструмент.

Они спели все вместе несколько песен, знакомых каждому, и пожелали друг другу спокойной ночи. Фабио отвел Витуса в сторону и сказал ему приглушенным голосом:

— Я не стал говорить при всех. Как говорится, не буди лихо, пока оно тихо, но мы находимся на расстоянии одного дневного перехода от Пьяченцы, и эти края небезопасны. Здесь бродит всякое отребье из города, чаще всего разбойники, которые охотятся за добром путешественников, но попадаются и душегубы. Нам надо быть начеку.

— Тогда нужно выставить дозор.

— Именно это я и хотел предложить.

— Хорошо, если ты согласен, я возьму на себя первое дежурство, до полуночи, а ты второе — до рассвета.

Фабио потрепал Витуса по плечу:

— А ты парень не промах, кирургик. In una parola[39], тебе не надо долго объяснять. Мне это нравится!

— Ладно-ладно, дай мне твой мушкет и ложись. Я разбужу тебя, когда придет твое время.

— А ты умеешь обращаться с этой штукой?

— Умею. — Витус взял из рук Фабио ружье и повесил себе за спину. Перехватив недоверчивый взгляд торговца, он добавил: — Я владею и арбалетом… и шпагой. Мне в жизни и убивать приходилось. Позор, конечно, если ты врач и твое призвание спасать людям жизнь, но у меня не было другого выбора.

Фабио явно успокоился.

— Тогда возьми еще один из моих кинжалов, на всякий случай.

— Хорошо. Ну, а теперь иди спать. — Витус засунул клинок за пояс и, не говоря ни слова, решительно пошел прочь. Он подыскал себе место, откуда хорошо просматривалась вся местность, конечно, насколько позволял лунный свет. Немногочисленные кусты выглядели черными и зловещими, оживая и шевелясь при каждом порыве ветра. Время от времени потрескивал догорающий костер и доносился храп.

Он сел на ствол поваленной ивы и задумался. Путь до Англии был еще долог, но, если он вместе с друзьями доберется хотя бы до Генуи, самое тяжкое будет позади. Немного везения — и они смогут попасть на корабль, идущий через Гибралтарский пролив, а оттуда на север, до Британского острова.

Витусу стало зябко. Он встал, чтобы немного размяться. Британский остров, Англия… Вернувшись домой, ему придется отчитаться о своей поездке. Ведь он отправился в путешествие, чтобы одержать победу над чумой. Победил ли он ее? Если быть честным, победа была лишь частичной. Ведь одно дело избежать заражения, а другое — лечить больных. А действенного, эффективного во всех случаях лекарства пока так и не найдено. Может, его и вовсе не существует? Ну что ж, по крайней мере выяснена причина возникновения чумы — чумная блоха. И каким образом Петрарке удалось проникнуть в эту тайну? Или, скорее, даже его брату Джерардо, неуязвимому для всех миазмов?

Витус потопал окоченевшими ногами: желтые туфли, в которые все еще были обуты он и его друзья, были не для этой широты. Кто ждет его в Гринвейлском замке? Много замечательных людей, которые любят и уважают его, так же как он любит и уважает их. И только ее, единственной, не будет там, Арлетты…

Его охватила грусть. Он так часто вспоминал о ней с неизбывной нежностью и непреходящей болью в сердце. Как естественна была ее красота, как гибок стан и весел нрав. Он и сегодня помнил запах ее волос, ее безупречной кожи. Она носила под сердцем его дитя, плод их любви, пока коварная чума не уничтожила ее. Арлетта сгорела вместе с нерожденным ребенком за несколько дней, убив и кусочек его самого. Арлетта, Арлетта, Арлетта…

Да, она все еще была с ним, в его сердце. Но как же этого мало, чертовски мало!

Витус вспомнил своего покойного дядю, лорда Коллинкорта, по-настоящему узнать которого ему было уже не суждено. Вспомнил Ричарда Кэтфилда, немного суховатого, но такого добросовестного управляющего; конюха Кита, ныне шталмейстера; помощника управляющего Хартфорда; Марту, помощницу поварихи миссис Мелроуз, и многих-многих других. Не забыл он и саму миссис Мелроуз, грозную повариху, о которой все злословили, будто она ходит смеяться в погреб, чтобы никто не видел, — до того она всегда сурова.