Кесарево свечение - Василий Аксенов

Была, конечно, еще одна причина для ее – бегства? предательства? негодяйства? – в общем, для отъезда. Причина заключалась в жалком аристократишке Алешке бароне Мамме. В бытность ее в этом доме он то и дело звонил и, напав на меня, вешал трубку. После ее отъезда он продолжал звонить, но теперь уже не скрывался, а, наоборот, норовил вступить в продолжительную беседу с «достопочтенным Власом Аполлоновичем», как он меня называл. Говорил он всегда только по-русски, как бы подчеркивая, что он свой. Больше того – употреблял жаргон. Например, ему нравилось слово «заколебать», и он им часто пользовался. «Эти инстабильности в московской сфере меня даунрайт[122] заколебали». Такие фразы я с ходу записывал на желтые стакеры (читатель, чуешь подлянку?) и приклеивал их к стене. Впрочем, они там засыхали и опадали без пользы.

Он где-то преподавал свой классицизм, в каком-то женском колледже Коннектикута, так что мы сближались с ним еще и по академической линии. Однажды он даже завел разговор о своем проекте консорциума его небольшого, «но изысканного» заведения с каким-нибудь знаменитым и могущественным вузом; таким мог бы оказаться и ваш Пинкертон, достопочтенный Влас Аполлонович, на предмет взаимной пользы по части классического куррикьюлума и современной конфликтологии. По правде говоря, я сначала купился и подумал, что именно в этом проекте и состоит его цель разговоров со мной. Однако все оказалось иначе.

Как-то он спросил, словно между прочим, слышал ли я, что о нем болтают в Америке. Сказать ему, что никто никогда нигде ни разу не вспомнил о нем в разговорах со мной ни в Америке, ни в какой-либо другой части света, было бы жестоко, а между тем так и обстояло дело. Даже Вавка никогда не упоминала симпатичного мистера Мамма, а ведь, кажется, была заинтересована. Впрочем, однажды я вышел в сад, когда Вавка и Мирка вели там какой-то серьезный разговор из тех, что женщины ведут о мужчинах с серьезными намерениями. Увидев меня, они замолчали. Вавка сидела с обиженной мордочкой. Представьте себе обиженную французскую бульдожку. Может быть, они говорили о бароне – почти уверен, что именно о нем.

– Алекс, – сказал я в телефон, – я ничего о вас не слышал, окромя хорошего.

С большим достоинством он заметил, что речь идет не о плохом. Но и не о хорошем. Просто болтают, что он гомосексуалист. Это неправда. Вернее, не совсем правда. В молодости, ну лет десять назад (ему тогда, стало быть, было лет восемнадцать), он как-то заехал на Кэйп-Код в разгаре сезона. Это было еще до всех этих ужасов с иммунным дефицитом. Там бурлил невероятный карнавал. Парни накачивали себе женский гормон под соски. Ну, в общем, он оказался в одной компании, потерял голову и некоторое время не мог ее найти. Но потом все-таки нашел. Кого? Свою голову, сэр. Он влюблял в себя женщин много раз. В женщине каждый раз находишь что-то новое. Не так ли? Мужчина банален, именно поэтому он хочет стать женщиной. Не так ли, Влас Аполлонович? Нет, не так? А как? Он просто не хочет? Чего не хочет? Не хочет стать женщиной? Какой прелестный софизм! Быть может, вы думаете, что я «бай»? (Поскольку беседа велась по-русски, я сначала подумал, что Алекс имеет в виду среднеазиатского владыку, угнетателя мужчин и женщин, и только несколько минут спустя понял, что речь идет о двойной сексуальности, или, как в советских ВС говорили, о «двустволках».)

Нет, он не «бай». Он обыкновенный банальный мужчина. И вы знаете, в кого я влюблен, достопочтенный Влас Аполлонович, – я влюблен в вашу племянницу Валентину. (Оказывается, Вавка – моя племянница!) У меня есть просто катастрофа на Валентину.

Они встретились в Российской Федерации на каком-то курорте, она там ходила как «девушка серебряного века». Ему вспомнилось, знаете ли, из нашей поэзии: «Валентина-плутоглазка, остроумная чертовка!» И вот теперь в Нью-Йорке ей сказали, что он фэггот. И тогда она сказала… Наконец-то Алешка дошел до своей истинной печали, до той причины, из-за которой он стал чуть ли не ежедневно звонить достопочтенному Власу Аполлоновичу. Вавка, очевидно, отказалась с ним встречаться. Он разрыдался.

Сквозь слезы он бормотал по системе AT&T: «Я вычитаю себя без нее, я вычитаю себя без ее чудесного лица, без ее глаз, без ее голоса, я вычитаю себя из Вселенной, достопочтенный Влас Аполлонович. Мне не нужны ни мужчины, ни женщины – мне нужна только Валентина Остроухова!»

Неожиданно для себя я дико разозлился. Вычитаешь, ну и вычитай! Мне-то какое дело? Мало того что он называет меня Влас, а не Стас, как будто я ничего не сделал для литературы; он и отчество мое видоизменяет, видите ли, да еще и величает «достопочтенным», словно я купеческого сословия. В своем эмигрантском замшелом русском он не чувствует, что «достопочтенный» – это нечто пузатое, тяжеловесное, а ведь я поджар, долговяз и легок на ходу. Ему, видите ли, нужна только Валентина Остроухова, моя племянница. Он, видите ли, не гомосек, и не двухсбруйный, и не мужской кобелек, ему просто нужна до зарезу моя Вавка – чистый образ любви, голосок, глазки, мопсячья мордочка. И он ревет, этот баронский ублюдок, которому отказали в игрушке. Ревешь – реви, а меня-то чего в свои нюни втягиваешь? Или уже зачислил в дядюшки? Я перешел на английский: I’m awfully sorry, Mr. Mumm, but I don’t see any reason for talking to you on these matters. I categorically reject a perspective to become any sort of your confidant, not to mention a matchmake. In case you would dial my number again, please, do not call me dostopochtenny anymore. Instead I suggest «Mr. Vaccino», which is my professional name, and in case you’ll be unable to overcome your penchant for the superlatives use the adjective «highly-esteemed», all right?[123]

«На том конце провода», как говорили в старину, страдающая душа захлебнулась в рыданиях. Я повесил трубку и тут же позвонил на Вавкин мобильник. «Этот малый, барон Мамм, от тебя без ума, – сказал я ей. – Знаешь, это редкость на исходе века. Давай-ка без глупостей выходи за него замуж!»

Покажется странным, но она немедленно последовала моему совету и, стало быть, стала баронессой. Иными словами, дамочка пошла по стопам легендарной Какаши, которая, кажется, на каком-то этапе своего пути умудрилась одновременно быть и графиней и княгиней. С другой стороны, мне лично, например, это совсем не кажется странным. Мне кажется, что Вавка это сделала нарочно, чтобы заново взвинтить воображение старого Стаса.

Эта история теперь приобретает совсем новые обертоны. Баронесса ведет себя независимо, часто дерзит своему молодому мужу – оно и не удивительно для комментатора телевидения по отношению к преподавателю «маленькой, но элегантной» школы. Она ему говорит утром: «Знаешь, Мамм, я улетаю на один день, завтра у нас съемка в Центре Кеннеди». Ему говорить нелегко, он только отвечает глазами: «Моя сексуальная ориентация – это баронесса Остроухова-Мамм!» Она мчится вовсю, чтобы поймать последний «челнок» из аэропорта Ла Гардия. В десять вечера прилетает в аэропорт Роналд Рейган. Через двадцать минут выезжает на Интерстэйт-77 в наемном авто компании «Херц» (русские читатели, надеюсь, поймут и простят). Около одиннадцати она въезжает в поселок Лэдью-Хилл и ждет на стоянке, когда старый Стас погасит свет. Тот ложится рано, чтобы завтра проснуться и написать эту страницу. Свет гаснет. Ее каблучки быстро пролетают по асфальту. Своим ключом открывает дверь и прямо у дверей начинает раздеваться. Туфли остаются в прихожей, юбка на лестнице, пиджачок летит на журнальный столик в гостиной, блузка повисает на перилах, ну и так далее, еще два предмета. Онегин, хвост трубой, радостно скачет впереди обнажающейся кузины. Баронесса входит в спальню, чуть поддерживая снизу свои артемидские груди (не от Артемия Артемьевича, упаси Зевс, а от Охотницы Артемиды). Я весь поднимаюсь ей навстречу, но она направляет меня в сидячую позицию, забирается ко мне на колени и накрывает цель. Освобожденно и радостно вздохнув, она оплетает вокруг моей шеи свои девчачьи руки. За один лишь этот вздох смиренно благодарю тебя, Провидение!

У нас вообще-то прогресс. Теперь мы не успокаиваемся, не пройдя через все наши позы. Их не так уж много, какой-нибудь десяток. Не буду их описывать, каждый может включить свое собственное воображение или перелистать «Камасутру». Скажу лишь, что в наших вариантах вряд ли найдешь индийскую маслянистую деловитость. Мы больше все-таки завязаны на художественной литературе, просто договариваем то, о чем умалчивал Тургенев. Договариваем, конечно, в переносном смысле, потому что, как всегда, не произносится ни слова. Она засыпает на костлявом плече похотливого старика. Старик не шевелится, боясь спугнуть счастливые минуты. Потом проваливается в какое-то путешествие по Эгейским островам, в котором всякого рода кошки и собаки, словно паруса, пробегают по свежему морю, являясь в то же время позывными «Радио Анкары» и совсем уж сбоку припеку какими-то крупными лимфоцитами крови.

Утром, конечно, никаких следов Вавки, даже запаха ее духов, не обнаруживается. Никого поблизости нет, кроме Прозрачного. Он сидит в ногах, расплывшийся, как живот Будды, пупком взирает на друга с юмористической укоризной. Потом это пузо валится на меня и хорошенько проминает от макушки до пяток. Скрипнув суставами, вылезаю из-под одеяла. Немедленно входит кот со своими утренними требованиями. День начался.