Собрание сочинений в пяти томах. Том 5 - О. Генри

Однажды вечером должен был состояться большой праздник высшего света, организуемый «Лигой бизнеса и дочерьми уцелевших после объединения с конфедерацией».

После того как Джордж отправился туда, его жена, поглядев на себя в маленькое зеркальце, сказала себе: «Могу поставить целый доллар, что на этом балу не будет ни одной дамы и наполовину такой хорошенькой, как я, стоит мне как следует принарядиться».

Ее осенила одна идея. Она позвала горничную, велела принести чашку горячего чая, потом, надев великолепное вечернее платье, она приказала горничной приглядывать за Полли и Долли, вышла на улицу, села на трамвай и отправилась на бал.

Джордж на балу наслаждался, как только мог. Все фешенебельные сливки были там, сладострастная музыка плыла по залу, воспламеняла, зажигала всех, и под ее воздействием чопорные взгляды смягчались, в них начинала говорить любовь, нежность, ну и все такое прочее.

Среди гостей был виконт Каролюс де Вилье, знаменитый французский дворянин, который был вынужден покинуть Париж из-за какой-то политической интриги и теперь работал на какой-то крупной ферме по выращиванию клубники возле Олвина.

Виконт стоял возле портье, ковыряясь в зубах, когда в зал вошла миссис Сент-Биббс.

Джордж, увидев эту картину, удивленно воскликнул: «Клянусь святым Иерусалимом, да это же Молли!»

Опершись на какой-то вельветовый мешок возле двери, он наблюдал за парочкой. Миссис Сент-Биббс явно была первой красавицей бала. Все толпились возле нее, а виконт, элегантно изогнувшись, о чем-то увлекательно ей говорил, обмахивая ее, вместо веера, старой газетой, а она вся сияла, любезно улыбалась ему. С ее губ просто потоком лились остроумные замечания, легкие шутки, убедительные, точные замечания.

«Боже мой, — говорил себе виконт по-французски, не отводя от нее своих восторженных глаз, — очень хочется узнать, кто же она такая, эта дива?»

За ужином миссис Сент-Биббс была душой всей компании.

Она вела остроумнейшую беседу со всеми самыми блестящими умами, собравшимися за столом, совершенно затмевая самых больших острословов города; легко беседовала с врачами, отлично владея их профессиональным жаргоном, и даже без заминки ответила на вопрос одного человека, сестра которого посещала университет штата.

Джордж никак не мог поверить, что эта очаровательная, просто блестящая светская женщина является его маленькой, скромной женой, которую он только сегодня вечером оставил дома.

Когда бал закончился, а музыканты стали расходиться, Джордж подошел к жене, чувствуя, как он во всем раскаивается.

— Молли, — сказал он, — прости меня. Я и понятия не имел, какой красивой, какой веселой можешь быть ты в светском, фешенебельном обществе. В следующий раз, когда наша Котерия литературных почитателей Лонгфелло устроит вечер жареной рыбы в зале компании «Крючок и свинцовое грузило», я обязательно возьму тебя с собой.

Мило улыбнувшись, миссис Сент-Биббс взяла мужа под руку.

— Отлично, Джордж, — сказала она, — я просто хотела доказать тебе, что в этом городе нет такого высокого общества, которое не оказалось бы мне по плечу. Когда-то я провела пару недель в провинциальном Гальвестоне. Я там быстро обучилась всему, что здесь требуется.

Теперь в Хаустоне нет более знаменитой светской пары, чем Джордж Сент-Биббс и его образцовая супруга, все ими восхищаются, все ищут их общества.

Приключения парикмахера{63}

(Перевод М. Богословской)

Когда репортер «Пост» вошел вчера в парикмахерскую, все стулья были заняты ожидающими, и на одно короткое мгновение у него блеснула надежда, что он сможет избежать пытки. Но взгляд парикмахера, мрачный и зловещий, устремился прямо на него.

— Ваша очередь следующая, — оказал он с сатанински-злобной усмешкой, и репортер в безнадежном отчаянии опустился на жесткий табурет, привинченный к стене.

Через несколько секунд раздался треск и грохот, и клиент, над которым парикмахер закончил операцию, вылетел из кресла и бросился вон из парикмахерской, преследуемый негром, злобно тыкавшим в него облезлой платяной щеткой, из которой предательски торчали деревянные шпеньки и гвозди.

Репортер кинул последний долгий взгляд на солнечный свет, булавкой пришпилил к галстуку записку со своим адресом на случай, если свершится худшее, и уселся в кресло.

Он сообщил парикмахеру в ответ на его суровый вопрос, что он не собирается стричься, но его слова были встречены взглядом холодного недоверия и презрения.

Кресло взметнулось и застыло в наклонном положении; парикмахер приготовил мыльную пену, и, по мере того как смертоносная кисть последовательно лишала репортера чувств зрения, обоняния и слуха, он погружался в состояние оцепенения; из этого состояния его вывел громкий лязг стального инструмента, которым парикмахер соскребал с него пену, тут же вытирая лезвие об его рукав.

— Нынче все у нас разъезжают на велосипедах, — сказал парикмахер, — и не так-то легко будет нашим светским модникам бахвалиться этим, как будто такой вид спорта только им одним и доступен. Ну, вы сами подумайте, ведь вы же никому не можете запретить кататься на велосипеде, а улицы — они для всех. Я вот и сам считаю, что это вполне невинное занятие, и оно с каждым днем прививается все больше и больше. Пройдет еще немного времени, и езда на велосипеде станет таким обычным делом, что какая-нибудь дамочка верхом на такой штуке будет обращать на себя не больше внимания, чем когда она просто прогуливается. И это хорошая гимнастика для дам, можно даже примириться с тем, что они, сидя на велосипеде, выглядят точь-в-точь как мешок, набитый дерущимися котами и перекинутый через бельевую веревку.

А каким только пыткам они себя не подвергают, чтобы стать похожими на мужчин! Почему это, если женщина хочет заниматься спортом, она непременно должна придать себе залихватский вид? Если бы я вам только рассказал, какую штуку со мной выкинула одна девчонка, вы бы просто не поверили!

Тут парикмахер бросил такой свирепый взгляд на репортера, что тот, с нечеловеческим усилием вынырнув из мыльной пены, поспешил убедить маэстро, что готов верить безоговорочно всему, что бы он ни сказал.

— Как-то прислали за мной, — продолжал парикмахер, — чтобы я пришел на Мак-Кини-авеню и захватил с собой бритву и прибор. Пошел я. Подхожу к дому. Вижу — красивая молодая леди катается около ворот на велосипеде. На ней короткая юбка, гетры и куртка мужского покроя.

Я подошел к подъезду, постучал. Меня провели в комнату. Через несколько минут входит эта самая леди и усаживается на стул, а за ней следом входит пожилая дама, должно быть ее мамаша.

— Побрейте меня, — говорит молодая леди, — два раза, начисто. Да поторопитесь, у меня свидание…

Я просто обомлел от изумления. Но все же разложил свой прибор. Ясно было, что эта молодая леди командует всем домом. Старушка мне потом сказала шепотом, что ее дочка верховодит девицами, которые стоят за эмансипацию женщин, и что она решила отпустить усы и таким образом заткнуть за пояс всех своих подруг.

Так вот, она прислонилась к спинке стула, закрыла глаза. Я окунул кисточку в мыльную пену и провел по верхней губе. Не успел я это сделать, она как вскочит со стула, да как уставится на меня.

— Как вы смеете оскорблять меня, — закричала она, а сама так и ест меня глазами. — Вон из моего дома, немедленно.

Я прямо остолбенел. Потом подумал, что, может быть, она немного не в себе, собрал свои инструменты и к двери. Но когда я уже переступил порог, ко мне все-таки вернулось присутствие духа и я говорю:

— Уверяю вас, мисс, я ничего такого не сделал, что могло бы вас обидеть. Я всегда стараюсь вести себя как джентльмен, когда это уместно Чем же я вас, позвольте спросить, оскорбил?

— Убирайтесь вон, — отвечает она. — Что, я не могу распознать, когда меня целует мужчина?

Так я и ушел. Ну, что вы на это скажете? — спросил парикмахер, большим пальцем старательно засовывая в рот репортера унцию мыльной пены.

— Да, такой истории трудно поверить, — сказал репортер, призвав на помощь все свое мужество.

Парикмахер прекратил бритье и вперил в свою жертву такой свирепый и злобный взор, что репортер поспешно добавить:

— Но, разумеется, так оно и было, как вы рассказываете.

— Так и было, — сказал парикмахер. — Я вовсе не прошу вас верить мне на слово. Я могу доказать это. Видите вы эту голубую чашку на полке — третью справа? Так вот, это та самая, которую я брал с собой в тот день. Надеюсь, теперь вы мне верите?

— Кстати, о плешивых, — продолжал парикмахер, хотя никто ни словом не обмолвился о плешивых. — Мне вспоминается, какую шутку сыграл со мной один субъект, вот здесь, в Хаустоне. Вы знаете, что ничем на свете нельзя заставить расти волосы на лысой голове. Масса всяких средств продается для этого, но уж раз корни омертвели, их ничем не оживишь. Как-то прошлой осенью заходит ко мне в парикмахерскую один человек и просит побрить его. Голова у него была совершенно лысая и гладкая, как тарелка. Все средства в мире не вырастили бы ни единого волоска на этой голове. Я этого человека видел в первый раз, но он сказал мне, что он держит огород на краю города. Так он приходил ко мне раза три бриться, а потом как-то попросил меня порекомендовать ему что-нибудь для ращения волос.