Многоцветная Земля - Джулиан Мэй

Элизабет вдруг воскликнула:

– Средиземное море исчезло!

Баржа, плывшая в полукилометре перед ними, скрылась из виду. На восток и на запад у горизонта виднелись крохотные клочки земли, но между ними была только линия, вдоль которой белесое небо смыкалось с водой. В центре линия слегка прогибалась. Воздух наполнил какой-то странный звук – непрестанный грохот с примесью шипения, – который нарастал по мере приближения к la glissade Formidable, где широко разлившаяся Рона совершала прыжок с континентального обрыва в Средиземное море.

Телепатема Крейна зазвучала в сознании всех, на ком были ожерелья.

– Желает ли кто-нибудь отключиться на время спуска?

Но все единодушно отказались, ибо любопытство было сильнее страха.

Лодка пронеслась над краем обрыва и устремилась вниз по илистым водам, каскадом низвергающимся со скоростью восемьдесят километров в час в Пустое море.

До конца спуска путешественники добрались через четыре часа, когда их лодка вплыла в светлые воды огромного озера с горько-соленой водой. По берегам озера стояли разноцветные скалы – выходы коренных пород, покрытые фантастическими потеками солей, кристаллами гипса и блестками слюды. Убрав пузырьковые панели, обеспечивавшие лодке дополнительную плавучесть при прохождении опасных участков, шкипер поставил парус, и лодка двинулась на юго-запад – туда, где, по словам Крейна, лежала столица тану Мурия, на оконечности Балеарского полуострова, который тану называли Авен, над гладью большой Серебристо-Белой равнины.

Плавание продолжалось еще один день. Путешественники, пораженные необычностью и красотой открывшегося пейзажа, едва могли говорить, если не считать бесконечных восторженных восклицаний, произносимых вслух и мысленно, на что Крейн неизменно отвечал:

– Да, здесь чудесно. Но будет еще чудесней, гораздо чудесней, чем вы можете себе представить.

До места добрались поздно вечером на шестой день после прибытия в Изгнание. Полуостров Авен простирался на запад и весь утопал в зелени. Одиночный пик возвышался на мысе. Все остальные холмы и горы были наполовину скрыты дымкой, Несколько элладотериев в сверкающей сбруе, переливавшейся всеми цветами радуги, вытянули лодку на берег и повлекли ее по каткам. По бокам ехали верхом на халикотериях разодетые всадники в стеклянных доспехах. Они освещали путь факелами и фонарями, трубили в трубы, размахивали флагами. Все тану распевали приветственный гимн. Мелодия показалась Брайану странно знакомой, но слова могли понять только те из людей, кто был носителем торквеса:

Li gan nol po'kone niesi,'Копе о lan H pred near,U taynel compri la neyn,Ni blepan algar dedone.Shompri pone, a gabrinel.Shol u car metan presi,Nar metan u bor taynel о pogekone,Car metan sed gone rnori.

Есть страна, которая сияет сквозь жизнь и время,Прекрасная страна, сияющая сквозь века,И разноцветные цветы падают на нееС могучих деревьев, на которых распевают птицы.Каждый цвет сверкает там, всюду восторг.Музыка звучит над Серебряной Равниной,Над сладкогласной долиной Многоцветной Земли,Над Серебристо-Белой равниной на юге.Здесь нет ни рыданий, ни вероломства, ни печалей,Нет болезней, слабости, смерти.Здесь только богатство, разноцветные сокровища,Сладкая музыка услаждает слух, а вино – уста.Золотые колесницы состязаются на спортивной площадке,Разноцветные кони бегут взапуски.Ни смерти, ни отливов не ведают те,Кто прибыл в Многоцветную Землю.

Часть третья. СОЮЗ

ГЛАВА 1

Ствол величавой секвойи, простоявшей десять тысяч лет, внутри весь прогнил. Ни одно дерево среди Вогезских лесов не могло сравняться с нею, хотя верхушку давным-давно спалило молнией и высота секвойи теперь едва достигала ста метров. Обхват ствола у самой земли был, наверно, вчетверо меньше высоты, сужаясь кверху, отчего дерево имело вид огромного усеченного пилона. Дерево казалось бы мертвым, когда б не редкие узловатые ветви разбитой кроны. И впрямь, где такому гиганту раздобыть себе пропитание?

На вершине секвойи нашло приют семейство горных орлов, а в коре – несколько миллионов муравьев-древоточцев. В стволе же с недавних пор угнездилось племя свободных людей, скрывающихся от опасности.

Сыплет частый дождь. Скоро стемнеет. Женщина в мокрой накидке из оленьих шкур стояла у большого пня, смежив веки и прижав пальцы к горлу. Прошло минут пять, прежде чем она открыла глаза и вытерла со лба влагу. Нагнувшись, отодвинула в сторону листья папоротника, маскирующие вход в укрытие, и проникла внутрь.

Кто-то снял с нее накидку. Она благодарно кивнула. По всей окружности ствола на каменных плитах горели небольшие костры; их копоть, сплетаясь с густым столбом дыма от центрального костра, разведенного в крестообразно выложенном очаге, вытягивалась через естественный дымоход. Над большим очагом был укреплен котел, и в нем что-то булькало. Вокруг большого и каждого из маленьких костров толпились люди. Пахло сохнущими шкурами, свежеиспеченным хлебом, глинтвейном, мясом.

Ричард суетился у костра, покрикивал на поваров, то и дело добавлял в котел пучки сухих трав. Клод и Фелиция сидели рядом; Амери здоровой рукой выкладывала на чистое одеяло медикаменты. Маленькая дикая кошка с интересом наблюдала за монахиней, но трогать ничего не смела: видно, уже усвоила, что лекарства, бинты, инструменты – не игрушка и не добыча.

Анжелика Гудериан подошла и протянула руки к огню.

– Я так рада, сестра Амери, что Фитхарн со своими фирвулагами нашел твой рюкзак. Ведь у нас нет даже элементарных лекарств – что говорить о враче или священнике… После испытаний в замке всех до одного целителей запрягают в серое рабство. Не пойму, как же с тобой тану допустили такую промашку?

– А если наденут серый торквес, то уже не сбежишь?

– Ну почему, попытаться можно. Но скорее всего тебя тут же отловит их принудитель и подчинит себе. А станешь сопротивляться – умертвит, и все. Потому никто из нас не носит торквесов.

– Кроме вас, – уточнила Фелиция. – Ведь все золотые свободны, не правда ли?

Клод точил новые четки для Амери; его резец из небьющегося стекла отливал сапфировым блеском в огненных сполохах.

– А снять торквес нельзя? – спросил он.

– Нет, – ответила мадам. – Только после смерти. Мы уже пробовали. И не потому, что металл так уж прочен, просто ожерелье непонятным образом связано с жизненными силами человека. Стоит час его поносить, и ты уже прикован к нему навечно. Все попытки расстегнуть или спилить торквес приводили к смерти в жутких конвульсиях, подобно той, которую может навлечь извращенная коррекция.