Труд писателя - Александр Цейтлин

Словарь

Работа писателя над языком проявляется уже в составе тех словарных средств, которыми ему приходится пользоваться в процессе создания произведения. Состав этих средств обусловлен не только богатством языка той нации, к которой принадлежит данный писатель, но и богатством его собственной речи. От того, насколько выразителен и гибок словарь писателя, зависит успех его литературной деятельности. Вот почему писателю необходимо упорно работать над расширением своего словаря. «Смотрите, — говорил Чехов Куприну, — вот вы пишите чудесно, а лексикон у вас маленький. Нужно набираться слов и оборотов...» Горький советовал начинающей писательнице «заняться... обогащением лексикона, т. е. накоплением слов». Другому писателю он говорил: «...языка у вас мало, т. е. мало слов, а ведь слова — материал, из которого создаются картины, образы, характеры».

Богатство словаря дается писателю не сразу. Особенно бедны словарные резервы начинающего писателя, который в большинстве случаев еще лишен достаточного языкового опыта и потому излишне привержен к традиционным словарным клише. «Почему многие переводчики всегда пишут о человеке — худой, а не сухопарый, не худощавый, не тщедушный, не тощий? Почему не стужа, а холод? Не лачуга, не хибарка, а хижина? Не каверза, не подвох, а интрига? Многие переводчики думают, что девушки в переводимых книгах бывают только красивые. Между тем они бывают миловидные, хорошенькие, смазливые, пригожие, недурные собой, — и мало ли какие еще!»[92]

Эти остроумные слова К. Чуковского могут быть адресованы не только переводчикам — они в еще большей мере характеризуют ограниченность языковых средств начинающего писателя. Как справедливо указывал Беранже, «надо иметь очень богатый словарь, чтобы не пользоваться поминутно готовыми и истасканными фразами». Именно этой заботой о разнообразии словарного фонда обусловливается внимание писателя к синонимам. Беранже, например, неустанно стремился к созданию для себя достаточного запаса слов, близких друг другу по значению. И не только о себе заботился при этом Беранже — характерно, например, вручение им специального словаря синонимов рабочему поэту, не располагавшему еще достаточным запасом этих лексических эквивалентов.

Запас слов не дан писателю с самого начала его литературной деятельности — его предстоит создать, завоевать путем упорного и систематического труда. Лексический фонд находится в состоянии постоянных изменений: он умножается по мере того, как писатель находит свой путь в литературе, ибо для художника слова невозможно добиться успеха, не овладев необходимым оружием этого слова. С другой стороны, намечающийся у писателя упадок творческой активности незамедлительно отражается в словаре, который приобретает теперь несвойственные ему ранее черты традиционности, насыщаясь всякого рода истертыми клише.

Изменяется не только общий запас лексических средств, но и соотношение между различными сферами этой лексики. Как правило, удельный вес слов, взятых писателем из иностранных языков, постепенно сокращается, тогда как количество народных слов соответственно увеличивается. В процессе работы писателя над словом язык его обыкновенно освобождается от архаизмов и проникается рядом элементов, характеризующих творческую изобретательность и языковое новаторство художников слова.

От этих общих замечаний о лексике обратимся к различным сферам работы над нею художника слова. Начнем этот обзор со слов иностранного происхождения — варваризмов, в таком изобилии вошедших в литературный язык еще в XVIII веке. Писатели той поры наиболее часто заимствовали из немецкого, английского и особенно французского языка слова, которых так недоставало неразвитой русской литературной речи. Далеко не все, что было заимствовано русскими писателями извне, осталось в литературном языке. Часть заимствованных слов не привилась вовсе, так как она оказалась чуждой духу русского языка; другие, соответствующие этому духу, быстро акклиматизировались и приобрели здесь все права гражданства. Наконец, третьи слова вошли в русский литературный язык на время, оставшись в нем до того момента, пока писатели не подыскали смысловые эквиваленты заимствованным словам иностранной речи и не освободились в дальнейшем от ее временно понадобившихся услуг.

Отметим, что борьба с варваризмами не касается тех случаев, когда этот элемент иностранной речи выполняет характеристические функции. Так, например, Гоголь сохраняет немецкую речь в языке уездного лекаря Гибнера, удерживая характерные для него германизмы во всех редакциях «Ревизора». Сравним с этим французскую речь, широко разлившуюся по страницам «Войны и мира» и столь необходимую для характеристики великосветских персонажей Толстого, не только говоривших, но и думавших по-французски.

Совершенно иначе относятся писатели к профессиональным элементам лексики. По мере того как растет и укрепляется реалистический метод, в среде его приверженцев. укрепляется внимание к этим специфическим сферам языка. Вспомним, например, передачу речи моряков в романе Гюго «Труженики моря», воспроизведение в «Отверженных» богатого арго французских преступников; виртуозно воссозданную Помяловским своеобразную речь бурсаков. Далеко не все писатели умели сохранить меру в передаче профессионального языка. В «Тружениках моря» Гюго перегрузил свое повествование технической терминологией мореплавания, которую он изучал на молу, беседуя с матросами или перелистывая в своем рабочем кабинете технические словари. Чехов прибегнул к словарю морских терминов в водевиле «Свадьба», но, в отличие от Гюго, сумел мотивировать обилие профессиональных словечек психологией своего персонажа, отставного капитана второго ранга Ревунова-Караулова. В наше время к подобной же передаче характерной лексики мореходов прибегнул, например, К. Паустовский, который, прежде чем писать очерки «Кара-Бугаз», внимательно изучил своеобразный язык каспийских лоций.

По мере того как литература перестает обслуживать одни только верхи феодально-крепостнического общества и тематика ее демократизируется, в ней широким потоком разливается «просторечие» — слова отдельных местных наречий, «говоров», и вместе с тем выразительный и грубый язык социальных низов. Рост провинциализмов, с одной стороны, и вульгаризмов, с другой, отчетливо уясняется при сравнении, например, сочинений Рабле с предшествующими им по времени французскими рыцарскими романами. Юмористический английский жаргон, испещренный местным валлийским наречием, мы встретим у Шекспира. Аналогичное явление имеет место и в «Дон-Кихоте», где, через посредство демократических персонажей, особенно Санчо Пансы, в язык романа Сервантеса вливается масса диалектизмов. Пьесы Мольера густо усеяны провинциальными и диалектными словечками, всякого рода жаргонными элементами, неправильными грамматическими оборотами и пр. Сравним с этим комическое обыгрывание различных провинциальных итальянских диалектов в пьесах Гольдони.

Процесс обогащения литературного языка этими элементами с особенной интенсивностью протекал в России, где потребность демократизации литературного языка была особенно настоятельной. Карамзин и его школа стояли на позициях консервативного пуризма. Они готовы были допустить слово «пичужечка», но протестовали против слова «парень», говоря, что «тут нет ничего интересного для души нашей».

Критерием отбора слов для сентименталиста Карамзина является его «душа». Десятью годами спустя он заявит: «Некоторые слова имеют особенную красоту для чувствительного сердца, представляя ему идеи меланхолические и нежные». По справедливой характеристике Белинского, Карамзин «презрел идиомами русского языка, не прислушивался к языку простолюдинов и не изучал вообще родных источников».

Уже Пушкин нанес смертельный удар этому языковому пуризму, вводя в свою лексику элементы различных языков — кавказских горцев, молдаван, приуральских казаков. Это пушкинское начинание развивается Лермонтовым и особенно Гоголем, за которым следуют все писатели, вышедшие из недр «натуральной школы», и в особенности Некрасов. Позднее этот курс на областную речь укрепляется Короленко, который в записных книжках собирает множество провинциализмов и диалектизмов, в частности сибирских наречий, записывая их подчас с фонетической точностью («беды́, — говорит ямщик») и по большей части объясняя значение каждого записанного слова.

Роль «местных слов» может быть двоякой. В одних случаях диалектизмы помогают писателю наметить основной языковой «тон» будущего повествования и вместе с тем закрепить в памяти характерные особенности происходящего. «Это, — говорит Стендаль, — местные выражения; сохраняю их с тем, чтобы лучше вспоминать подробности, которые толпой приходят мне на память». В других случаях провинциализмы имеют не столько «меморативную», служащую воспоминаниям, сколько характеристическую функцию, как выразительный языковой орнамент, сообщающий речи выразительность. Однако и в этом отношении писателю бывает необходимо соблюдать меру. Так же, как и в отношении профессионализмов, ему грозит здесь вполне реальная опасность чрезмерно увлечься местными «говорами» и перегрузить ими речь. Чехов указывает Щеглову: «...Всю музыку Вы испортили провинциализмами, которыми усыпана вся середка. Кабачки, отчини дверь, говорить и проч. — за все это не скажет Вам спасиба великоросс... Язык щедро попорчен». Эти тенденции к созданию диалектной по преимуществу речи в 20–30-е годы проявились у таких советских писателей, как Пермитин, Замойский, Панферов и другие.