ПРЕДАТЕЛЬ ПАМЯТИ - Элизабет Джордж

— Когда вы видели ее в последний раз, мистер Дэвис?

— Вот тогда и видел.

— В возрасте девяти лет?

— Мы с папой уехали в Австрию на гастроли. Когда вернулись, она уже ушла.

— И больше она с вами не связывалась?

— Нет.

— Ваш дядя говорит, что она собиралась встретиться с вами. Она хотела занять у вас денег, но, как говорит ваш дядя, что-то произошло и она сказала, что не сможет обратиться к вам с этой просьбой. У вас нет никаких предположений о том, что могло произойти?

Эти слова вызвали в облике Дэвиса резкую перемену: его окутало облако отчужденности, в его глазах как будто опустился барьер из тонкой стали.

— У меня… в общем, это можно назвать трудностями с игрой, — сказал он медленно и замолчал.

То, что следовало из этого признания, Линли пришлось додумывать самому: мать, обеспокоенная здоровьем сына, не станет просить у него деньги, неважно, для себя или для своего вечного неудачника брата.

Такой ход развития событий не противоречил тому, что Ричард Дэвис рассказал инспектору о своей бывшей жене — о том, что она звонила ему, расспрашивая о состоянии Гидеона. Но если причиной отказа матери попросить у сына деньги являлась тревога о его здоровье, то возникла она довольно поздно — через несколько месяцев после того, как состоялся злополучный концерт в Уигмор-холле, ведь он был в июле, а сейчас стоял ноябрь. Если же верить Йену Стейнсу, его сестра передумала просить у сына деньги относительно недавно, гораздо позже, чем когда у Гидеона начались проблемы с игрой на скрипке.

— Ваш отец сообщил мне, что ваша. мать регулярно звонила ему, осведомляясь о вашем здоровье, и она знала, что у вас что-то не в порядке, — сказал Линли в знак согласия с недосказанным предположением Гидеона. — Однако он ничего не говорил насчет того, что она хотела или даже просила встретиться с вами. Вы уверены, что она не звонила к вам напрямую?

— Думаю, я бы не забыл, если бы мне позвонила родная мать, инспектор. Нет, она не звонила, да и не могла этого сделать. Мой номер не указан в справочнике. Она могла бы связаться со мной только через моего агента, через папу или придя на концерт и послав мне записку за кулисы.

— Ничего этого она не делала?

— Ничего этого она не делала.

— И не передавала вам никакого сообщения через вашего отца?

— Нет, не передавала, — подтвердил Дэвис. — Так что, воз можно, мой дядя солгал вам о том, что мать намеревалась встретиться со мной и попросить о деньгах. Или другой вариант: моя мать лгала ему о своем намерении. Или третий: мой отец солгал вам о ее телефонных звонках. Но последний вариант наименее вероятен.

— Вы так уверены в этом. На чем основано ваше мнение? — Потому что папа сам хотел, чтобы я увиделся с матерью. Он думал, что она сможет мне помочь.

— В чем?

— С той проблемой, о которой я вам говорил. С моей игрой. Он надеялся, что она сможет… — Дэвис снова уставился в камин; уверенность, минутой ранее зажегшаяся в его глазах, исчезла. Он дрожал. Глядя в искусственный огонь, он сказал: — На самом деле я не верю в то, что она помогла бы мне. Сейчас мне никто уже не поможет. Но я был готов попробовать. До того, как ее убили. Тогда я был готов попробовать что угодно.

Это артист, думал Линли, который потерял свое искусство из-за страха. Скрипачу отчаянно нужен какой-то талисман. И он бы поверил, что таким талисманом может стать его мать, что она вернет его к музыке и к инструменту. Проверяя свои рассуждения, Линли спросил:

— Как, мистер Дэвис?

— Что?

— Как ваша мать могла бы помочь вам?

— Согласившись с папой.

— Согласившись? В чем?

Дэвис помолчал, думая над вопросом, а когда ответил, Линли понял, насколько велика разница между тем, что происходит в профессиональной жизни музыканта, и тем, что говорится публике.

— Согласившись с тем, что со мной все в порядке. Согласившись с тем, что у меня временное помутнение в мозгах на нервной почве или что-то в этом роде. Вот чего хотел от нее папа. Он обязательно уговорил бы ее согласиться с ним. Все остальное просто немыслимо. Как я уже говорил, в нашей семье принято невысказанное. Но немыслимое… Это было бы слишком сложно. — Он издал слабый смешок, короткий, невеселый, полный горечи звук. — Я бы встретился с ней. И постарался бы ей поверить.

То есть в его интересах, чтобы мать была жива, а не мертва. Особенно если он действительно рассматривал ее как возможное лекарство от его проблем с музыкой. И тем не менее Линли задал следующий вопрос:

— Таков уж порядок, мистер Дэвис, но я должен спросить у вас: где вы были два вечера назад, в тот день, когда погибла ваша мать? Меня интересует промежуток между десятью часами и полуночью.

— Здесь, — ответил Дэвис. — Спал. Один.

— Встречались ли вы когда-нибудь с человеком по имени Джеймс Пичфорд с тех пор, как он покинул ваш дом на Кенсингтон-сквер?

Дэвис выглядел искренне удивленным.

— С жильцом Джеймсом? Нет. А что?

Вопрос тоже прозвучал естественно.

— Ваша мать направлялась к нему, когда ее сбила машина.

— Она шла на встречу с Джеймсом? Бессмыслица какая-то.

— Да, — сказал Линли. — Мы тоже не видим в этом большого смысла.

Не было смысла и в других ее действиях. Но вот какое из них привело ее к гибели — это вопрос, думал Линли.

Глава 14

Джил Фостер видела, что Ричард не обрадовался очередному визиту полиции. Еще меньше удовольствия ему доставило известие о том, что постучавшийся к ним детектив только что был у Гидеона. Ричард воспринял эту информацию достаточно вежливо и предложил инспектору стул, но его поджатые губы говорили Джил, что он недоволен.

Еще она заметила, что инспектор Линли внимательно наблюдает за Ричардом, как будто оценивая каждую его реакцию, и это насторожило Джил. Будучи большой и давнишней любительницей газетных статей о громких провалах полиции и о громких провалах правосудия, она довольно неплохо представляла себе, до каких крайностей могут дойти полицейские в своем желании приписать преступление определенному подозреваемому. В случаях с убийством полиция была более заинтересована в том, чтобы построить убедительное дело против кого-то, неважно кого, чем в том, чтобы добраться до истины, потому что построение убедительного дела означало окончание следствия, иными словами — возвращение домой, к женам и детям, в нормальные часы. Это желание лежало в основе каждого предпринятого ими шага в ходе расследования убийства, и всем, кому полиция задает вопросы, нужно об этом помнить.

«Полицейские нам не друзья, Ричард, — отправила она жениху мысленное послание. — Не говори ни слова, которое можно было бы извратить и затем использовать против тебя».

Конечно, именно за этим и пришел сюда инспектор Линли. Он впился своими темными глазами — карими, а не голубыми, какие ожидаешь увидеть на лице блондина, — в Ричарда и терпеливо ждал ответа на свое заявление. В большой красивой руке он держал раскрытую записную книжку.

— Когда мы разговаривали с вами вчера, мистер Дэвис, вы не упомянули, что стремились организовать встречу между Гидеоном и его матерью. Не объясните ли почему? — произнес он, войдя в дом.

Ричард сел на стул с прямой спинкой, выдвинутый из-под стола, за которым он и Джил ужинали. В этот раз он не предложил инспектору чая. Это означало бы гостеприимство, а ничего подобного по отношению к полицейскому он демонстрировать не желал. Как только тот появился у дверей, но еще до упоминания инспектором его разговора с Гидеоном, Ричард сказал:

— Я готов оказывать необходимую помощь, инспектор, но хочу попросить вас ограничить визиты дневным временем. Джил нуждается в отдыхе, так что мы были бы вам очень признательны за это.

Губы детектива шевельнулись, и наивный наблюдатель счел бы это движение за улыбку. Но его взгляд, направленный на Ричарда, говорил, что инспектор не привык, чтобы ему указывали, что делать; показательным был и тот факт, что он не извинился за позднее вторжение и не стал произносить обычных фраз о том, что постарается не отнять много времени.

— Мистер Дэвис? — повторил Линли.

— Я ничего не говорил о своем намерении организовать встречу между Гидеоном и его матерью потому, что вы меня об этом не спрашивали, — ответил Ричард. Он посмотрел туда, где сидела за столом Джил с раскрытым ноутбуком перед собой. На экран был выведен пятый вариант третьего акта, первой сцены телевизионной адаптации «Прекрасных, но обреченных». Он сказал ей: — Наверное, ты хочешь продолжить работу, Джил. В кабинете есть письменный стол…

Джил вовсе не собиралась отправляться в ссылку в этот мавзолей-мемориал отца Ричарда, который назывался его кабинетом. Она улыбнулась:

— На сегодня я, пожалуй, закончила. Все равно больше ничего в голову не идет.