Большое сердце - Нина Аркадьевна Попова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вскоре импульс от самолета стал сливаться с импульсом от местных предметов: самолет снижался, идя на посадку. Затем импульс пропал, потом еще несколько раз промелькнул и исчез совсем.
— Сел, — облегченно вздохнул старшина.
Радиолокатор выключили. Стало слышно, как по крыше стучит дождь. Взволнованные, радостные лица операторов красноречивее слов говорили о том, что они пережили.
Раздался резкий телефонный звонок. Старшина взял трубку и замер, прижимая ее к уху. Говорил командир части. По глазам старшины все ясно видели, что командир хвалит их.
— А сейчас с вами поговорит самый молодой пассажир самолета, — теплым голосом сказал командир, и Хорошин услышал, как он приказывал телефонисту на коммутаторе соединиться с аэродромом. Некоторое время в трубке что-то методически потрескивало, где-то глухо слышалась музыка, затем послышался женский голос:
— Ну, скажи, скажи же, Юрик! Не бойся! — уговаривала женщина кого-то. Вслед за этим приглушенный расстоянием детский голосок пролепетал:
— Дядя, спасибо!
Старшина поперхнулся и заморгал глазами. Надо было, наверное, что-то ответить, но он не нашел подходящих слов и почему-то приложил руку к головному убору.
С. Харченко
У СМОЛИСТЫХ СОСЕН
Стихи
Снова видно утром неба просинь
В сетке веток, что раскинул бор.
На прицел берет верхушки сосен
Солнца луч, летящий из-за гор.
Тишина вокруг. Еще не жарко.
Пять минут — и прозвучит подъем.
Ходит часовой у стен ружпарка,
И стоит дневальный под грибком.
Да, у этих, у смолистых сосен
Дышится и легче, и бодрей…
Жаль, что все же увезет нас осень
В городок из летних лагерей.
А. Трофимов
МАЙОР МАКАРЫЧЕВ
Рассказ
Михаил Николаевич пошарил рукой под дощатым крыльцом, отыскивая ключ, куда Нина клала его обычно. Пальцы натыкались на щепки, гнутые гвозди, кусочки засохшей глины, но ключа не было. Макарычев разогнулся, раздраженно стряхнул приставший к рукаву мусор.
— Вечно эта история, черт бы побрал…
Майор достал портсигар, нервно размял папиросу и, кинув ее в подрагивающие губы, огляделся. Солнце стояло высоко. Дощатые офицерские домики, окруженные густым березняком, притихшим и безмолвным, были пустынны. Лишь в глубине леса, ближе к дороге, играли в войну ребятишки. Макарычев потер ладонью шуршащий щетиной подбородок и решительно подошел к окну, чтобы открыть его и, может быть, таким путем пробраться в свою комнату. И уже тут, увидев торчащее в щелке наличника кольчико ключа, вспомнил: жена предупредила, что ключ будет класть теперь только сюда. Майор, успокаиваясь, пожевал папиросу, не докурив, бросил ее в противопожарную бочку и открыл дверь.
Навстречу дохнуло приятной прохладой. Гладко струганный пол чисто подметен, на единственном окне занавески, простенький, с облезшей краской стол накрыт белой скатертью. На примитивно сложенной солдатскими руками плите рядком стояли кастрюльки и поставленная на ребро стопка тарелок. Бросив на кровать фуражку и ремень, Макарычев подошел к плите. Холодный борщ, подернутый желтоватой пленкой, чищеный вареный картофель.
Майор вздохнул, присел на корточки перед дверцей печурки, взялся за лучины. Не хлебать же холодное!
Когда в комнату вбежала запыхавшаяся Нина, Макарычев стоял, отвернувшись, у шкафа и зубами вытеребливал из пальца занозу.
Нина поставила на пол сумку, притронулась к мужу. Встретив угрюмый взгляд, сникла, засуетилась у плиты.
— В военторг масло привезли… Вот и задержалась.
Вызывая аппетит, зашипело на раскалившейся сковороде масло, Нина повязала передник и стала нарезать вареный картофель, искоса поглядывая на мужа. Потрогав чайник и убедившись, что вода согрелась, она приготовила бритвенный прибор, присела рядом с Михаилом.
— Устал?
— Не особенно, Нина. Тебя вот жаль. Доконает работа. В перерыв отдохнуть бы надо, а ты — в очереди.
— Миша, — робко перебила Нина, — а дома одна я совсем изведусь. К библиотеке уже привыкла, к солдатам. Умные, начитанные ребята. Из твоего батальона много. Ефрейтор Тимкин — хороший ведь парень, верно?
Макарычев, соскребавший со щек намыленную щетину, неопределенно промычал. Нина прошла к плите, поворошила ножом картофель и продолжала:
— Это его затея — провести разбор книг о танкистах. Сегодня соберемся.
— Опять до отбоя?
Нина замолчала. Подавая флакончик с одеколоном, она пристально посмотрела на осунувшееся лицо мужа, на новые паутинки седины. Даже из брови завитком выбился белый волос. Жалостью сжало сердце. Она положила руку на голову мужа и, заглядывая в глаза, сказала:
— Уволюсь я, Миша, ладно?
Макарычев встревоженно заморгал. Скрывая появившееся оживление, он заговорил:
— Не знаю, не знаю, что и сказать, Нина… Библиотека, конечно, никуда не уйдет. На зимние переедем, легче будет. Все же город…
— Ну хорошо, я уйду из клуба, — печально произнесла Нина.
Кушали молча. Нина думала о своем, Макарычев же не находил слов: какие-то противоречивые мысли барахтались в голове. Разобраться в них сейчас было трудно. Молчание нарушила Нина.
— Миша, ты бы зашел сегодня в библиотеку. Ведь я в вашем деле ничего не смыслю. Ты очень занят?
— Не очень.
— Приходи, ребята рады будут фронтовика послушать.
— Им хватает времени меня слушать. Каждый день видимся… А некоторым бы не книжки, а встряску хорошую…
Нина не раз была случайным свидетелем нелестных отзывов о своем муже. Нельзя сказать, что солдаты не любили его, но и не питали особой привязанности. Угрюмый взгляд из-под лохматых бровей неразговорчивого майора отпугивал воинов, и все личное они всегда старались разрешить с замполитом.
…И все же майор Макарычев зашел вечером в библиотеку.
«Нечего до полночи засиживаться», — раздраженно думал он по дороге.
«Амбразура», как в шутку называли солдаты окно, через которое ведется выдача книг, была прикрыта изнутри ставней. Но Нина была там. Он слышал, как она напевала вполголоса, перекладывала какие-то тяжелые книги.
Командир батальона только что беседовал с механиком-водителем сержантом Струковым. Сегодня пришел приказ о присвоении ему звания мастера вождения. Кажется, давно так просто и дружески не говорил Макарычев со своими подчиненными. Сержант, радостный, шел с ним до самой библиотеки. Макарычев с удивлением узнал, что Струков один, «как перст», все родные
