Оборотный город - Андрей Олегович Белянин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Решение-то самое простое, но в Оборотном городе для любого жителя почти невозможное. Могли бы расколдоваться те бедолаги, что Птицерухову поперёк дороги встали, если бы в речке или хоть в ручье искупались, смыли бы личину. Да только нечисть и под расстрелом мыться не заставишь! Для них даже греческое слово «гигиена» переводится как «самоубийствие», так что чего уж…
Зато теперь понятно, как украденным лошадям прежний вид вернуть — ополоснуть на Дону, и вся недолга. Так что службу я, как ни верти, исполнил, есть чем дядюшку порадовать. Думаю, более цыгане к нам конокрадить не полезут, а с колдуном ихним я ещё разберусь… Как бог свят, разберусь, обещаю! Он у меня по всему табору лбом блох бить будет, с разбегу!
Рыжий ординарец встретил меня на крылечке дядиной хаты тихо, приветливо, как покойника:
— Ты чё припёрся, Иловайский? Вона твой денщик доложился мне уже, что сгинул ты смертью безвременной от кинжала чеченца заезжего!
— Ну и? — мрачно фыркнул я.
— Ну и чего ты не как зарезанный, а как утопленный заявился? Непорядок будет…
— К дяде пропусти.
— К Василию Дмитревичу? — нагло улыбнулся он, хотя говорил всё ещё негромко, берёг горло. — Оно можно, конечно, ежели по служебному делу. А то ить генерал наш по племяннику своему шалопутному, героически погибшему, сейчас загорюет, негоже отвлекать-то…
— Затылок побереги, — недружелюбно посоветовал я, пытаясь его обойти.
— Да ты не спеши, хорунжий! Про тебя доложить али сам как есть заявишься, Василия Дмитревича подмоченным видом срамить? Дак я же по-доброму советую, попросохни, а то люди чё нито подумают про мокроштанность, чтоб тя-а-а… — Резко пытаясь меня удержать и неловко поскользнувшись на отлипшем от моего сапога комочке ила, ординарец рухнул навзничь, открыв мне затылком дверь!
— Ну предупреждал же…
— Чтоб ты… чтоб тебя… висельник, каторжник, разбойник…
— Благодарствую. — Я перешагнул через яростно булькающего ординарца и, быстро пройдя сени, без стука шагнул в горницу. Только бы Прохор не успел основательно наплести дяде о моей храброй кончине в кольце неумолимого врага, под грохот выстрелов, звон сабель и хищные оскалы длинных чеченских кинжалов! Да поздно…
— Не удержал Илюшеньку, не спас его душеньку. А какой был воин — силён да спокоен, росту высокого, глаз как у сокола, и храбр, и подвижен, и умом не обижен. За такого героя ещё рюмочку стоя! — донеслось до меня раскатистое Прохорово чтение, перемежаемое мелодичным звоном стеклянной посуды.
Похоже, меня начали поминать, не дождавшись официального уведомления о смерти, предъявления тела и хотя бы примерной даты похорон. Ну если этим двоим однополчанам дать волю, они ж себя слезами да водкой до сердечного приступа доведут. Нет уж, погодим с отпеваниями. Мне, конечно, очень лестно слышать о себе такие красивые отзывы и тёплые слова, но… фигу вам, я покуда живой!
— Разрешите. — Я толкнул дверь, не дождавшись ответа, и как можно эффектнее вошёл в горницу, гордо выпятив грудь в мокром кителе. — Ваше превосходительство, хорунжий Всевеликого войска донского, полка Иловайского 12-го, по вашему приказанию прибыл!
На меня никто не обратил внимания. Мой дядя, знаменитый генерал, увешанный наградами и регалиями, сидел на широкой оттоманке едва ли не в обнимку с моим суровым денщиком. У обоих в глазах стоят слёзы, физиономии уже красные, а на шатком столике покачивается прямоугольный штоф зеленоватого стекла с рельефными царскими орлами. Ещё два таких же, но пустых, уже стоят под оттоманкой…
— Не понял… Дядя, это вы что, моего подчинённого спаиваете?! Это его обязанность меня после попойки до хаты за ногу волочить, а не наоборот! Я ж надорвусь с такого бугая…
Оба седовласых воина соизволили поднять на меня мутные глаза, переглянуться меж собой, одновременно перекреститься.
— Призрак, что ль? — морщась, выдохнул мой дядя.
— А то! — уверенно подтвердил Прохор. — Службу не исполнил, теперь вечно так ходить будет, неприкаянный…
— За то и выпьем.
Они ещё раз чокнулись, и у меня словно плотину сорвало: и так весь день на нервах, а тут ещё эти два синюшника последний стыд пропивают, в упор видеть не хотят. Значит, похоронить меня — так за милую душу, а чтоб столку поднести для сугрева — пофигдым, хорунжий, да?!!
— Разрешите доложить, господа алкоголики! Я — жив, и я вернулся! Полковые лошади уже в табуне, для возвращения им прежнего вида достаточно искупать всех пятерых в реке. Сами цыгане не при делах, в таборе заправляет один злобный колдун с большими отклонениями на голову — любит в старых бабушек переодеваться! Никакого чечена в расположении нашей части нет, всё одна массовая галлюцинация! Никто меня не резал, а мокрый потому, что оступился и ноги промочил, так уж по ходу целиком в Дону и помылся, не раздеваясь! Могу идти или будут нетрезвые вопросы?
— Пошёл вон, Иловайский, — в один голос тепло напутствовали меня дядюшка с собутыльником. — Так ладно сидели без тебя… И выпить есть что, и повод серьёзный, и не торопит никто… Нет, припёрся же, правдолюбец!
— Дядя, вам лекарь полковой пить горькую запретил категорически! Вы завязывайте с этим делом, у вас, когда зеваете, печень видно, куда ещё керосинить-то?!
— Дык мы на грудь, совсем по чуть-чуть… За твоё ж здоровье, морда ты коровья! Орёт, как на марше, разобидел старших…
Я вскипел окончательно, поискал, что бы такое тяжёлое надеть им двоим на голову одновременно, не нашёл, но заметил обрывок шнурка на подоконнике. Тоже годится! Я сгрёб его в ладонь и рухнул перед дядей на колени, бухая лбом об пол:
— Был неправ, каюсь, простите дурака молодого, неразумного!
— То-то, старых людей завсегда слушай, — сказал мой именитый родственник, похлопывая меня по плечу. — Вставай давай да делом займись, ночь уж скоро. Прохора не жди, мы с ним ещё… посидим, погутарим, чаю попьём! Ординарцу скажи, чтоб самовар ставил.
— А отчёт по службе? — вскинулся я.
— Завтра доложишь.
— А рассказ про Катеньку?
— Тоже завтра.
— А я размер её грудей уточнил, по-научному четвёртым называется, неужто не интересно?
— Завтра, балаболка! — наконец-то рявкнул дядя. — Пошёл отсель, Иловайский! Как же без тебя хорошо-то было…
Мне оставалось молча встать, выпрямиться, козырнуть и линять не глядя, когда они поймут, что я успел привязать левую шпору дядиного сапога к правой шпоре сапога Прохора… Надеюсь, для наилучшего коленкора они попробуют встать с оттоманки вместе.
— Василий
