Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем) - Олег Верещагин

— А где Богуш?! — отчаянно крикнула Наташка Мигачёва.

— Богуш… — Вадим снова прикрыл глаза. — Если бы не он, мы бы все там остались… Они навалились, Джек упал… — я заметил, что у англичанина рассечён висок, волосы слиплись в кровавую сосульку. — А он встал там… с кистенём, и не подпускал… Ему… — Вадим скрежетнул зубами, качнулся, — ему голову с маху… Но он пять или шесть штук успел свалить, и нас прикрыл…

Наташка зарыдала. Ленка Власенкова, подойдя, обняла её. Вот так, а я и не замечал, что она неравнодушна к поляку…

— Где Олька? — спросил Вадим. — Пусть перевяжет, не могу больше…

— Она больше никого не перевяжет, — сказал Сергей. — Её убили… И Кольку, и Игоря, и вообще… — он шмыгнул носом и скривился.

— Я перевяжу, — Ингрид, державшаяся, как всегда, рядом с Басом, подошла к нам. — Я хорошо умею…

— Тогда держи, — Сергей отдал ей Олькин мешок. — Работай.

Жоэ был честен. Он ждал нас, пока мог.

Сожжённая наполовину каравелла лежала боком на мели. Песок был истоптан и почернел от крови, валялся разный мусор. Вяло чадил большой костёр — остаток ниггеровсокго пиршества. Тут же, у чёрного борта корабля, лежали несколько голов.

Жоэ был третьим слева.

Мы одновременно подняли головы. Там, где стояла крепость, тянулись в утреннее свежее небо столбы дыма.

— Север… — я осекся. — Джек, посмотри — нет ли там живых.

— Да, — кивнул он.

— Корабль сожжён, — Саня попинал борт, тронул его пальцем, с гримаской вытер испачканную руку о песок. — А нас двадцать два человека…

— Двадцать один, — подошла Ингрид. — Кристина умерла.

— Достаньте ассегай, — приказал я. — И похороните её.

Но потом — не выдержал, пошёл сам посмотреть.

Пальцы Кристины после смерти разжались, и ландскетта выпала. Я поднял шпагу, помедлил… положил её на грудь девчонке. Мышцы её красивого лица расслабились, нижняя губа чуть отвисла — и от этого Кристина казалась обиженной…

…Джек со своими прикатил из крепости четыре больших глиняных сосуда и принёс моток верёвки.

— Плот, — сказал он. — Надо строить плот, иначе погибнем. Не спрячемся. Остров-то небольшой в общем… У нас есть время — немного, но есть, они пока сюда не додумаются вернуться.

— Через пролив на плоту? — Фирс покачал головой.

— Тогда можешь вернуться в горы и ещё несколько дней по ним побегать, — отрезал я. — Ладно. Похороните Кристину — и за работу!

— Еды мало, — Ленка Власенкова тоже получила своё, она была ранена в левое плечо и в левое запястье. — Воды в эти кувшины войдёт литров по пятьдесят, всего, значит, двести, если по литру в день — это всем на десять дней. Думаю, хватит за глаза, а еды мало.

— Поголодаем, — отрезал я, тревожно оглядывая холмы и лес на них. — Я вообще не жрать готов, лишь бы отсюда подальше…

— Логично, — вздохнула она. — Ладно. Пойду укладывать, а то побросают, как попало…

"Вот и всё, — подумал я. — Два часа — и всё. Мы уже ни про кого не помним. Дела и надо укладывать груз…"

— Есть одна опасность, — раздался голос за мной, и я повернулся. Джек стоял около меня, машинально оттирая руки от чёрных пятен смешанной с грязью и гарью смолы. — Нас может подхватить течение. Плот не выгребет, не корабль.

Джек говорил тихо и спокойно. Поэтому и я ответил так же:

— Тогда что?

— Тогда — Мальта. Пантеллерия. А дальше — Балеарские острова. Только до них есть риск уже не доплыть. Или, может, нас кто-нибудь подберёт.

— Шансы?

— На благоприятный исход? Три из десяти… Надо ещё все фляжки наполнить… Знаешь, князь, а умирать-то не хочется.

— И тебе? — хмыкнул я.

— И мне… А всё-таки, — он сощурил глаза, — на юге что-то есть. Недаром они так бросаются на всех, кто идёт туда!

— Недаром, — согласился я. Потом задумчиво сказал: — И всё-таки ещё — странно они появились. Ведь не было их. И вдруг — на тебе! Как с неба…

С плотом наши спешили, но делали его прочно. Море — это море… Плавника, обкатанного ветром, песком и водой, на берегу хватало, и все вкалывали — кроме девчонок, которые несли стражу и пытались напоследок поохотиться (аркебузу Вальки Северцевой взяла Наташка Мигачёва) да подсобрать травок и кореньев. Таскали воду в кувшины, набирали фляжки…

Плот нарастал на мелководье.

— А всё-таки я вернусь, — тихо, но упрямо сказал я.

Ленка долго скребла котелком по дну кувшина. Ёжилась, словно на холодном ветру, что-то бормотала…

Мы смотрели. Девятнадцать пар глаз. Танюшка, сидя на "условном носу" со скрещенными ногами, глядела в другую сторону — в море.

— Ничего нет, — сказала ленка. Я знал, что она сейчас ответит, но внезапно на миг возненавидел её за этот ответ.

Мы плыли двадцать второй день. Нам выпал тот самый один шанс из семи на десять. По расчётам Танюшки мы сейчас находились где-то южнее Сардинии.

В первые два дня мы, не особо ограничивая себя, выдули кувшин воды — по всем приметам нас вроде бы несло в нужном направлении. И потом поздновато опомнились… Короче, к исходу десятого дня у нас оставался один кувшин, который в то утро кокнул Сморч. Случайно, конечно — рукоятью гизармы.

Случись такое сейчас — его бы убили. Но тогда жажда ещё не добралась до нас по-настоящему. Сморч, конечно, скис почти до слёз, да и мы ругались, но — так… Сутки мы продержались на фляжках и надежде, что нас прибьёт к Сицилии (шутили про тамошнюю бессмертную мафию, вспоминали "La piovra" и Каттани…) Сицилию мы не увидели, но прошёл дождь, и мы набрали кувшин и фляжки. Рыбалка была плохая…

Одиннадцать дней — по стакану воды в день. Воду отмеряла Ленка Власенкова, и я отдал ей все аркебузы, сказав, что она может стрелять, если что.

Надо сказать, я плохо подумал о своих. Они подсовывали воду девчонкам (Щусь — Сане!) Сперва я сделал то же несколько раз, но Танька не пила, и я сказал, что, если кто-то ещё раз попытается "сбагрить" свою воду — буду бить. Продуктов не было уже две недели…

Сегодня вода кончилась. У нас оставалось где-то по поллитра во фляжках. Да и то — я подозревал — не у всех.

Ещё несколько секунд я рассматривал Ленку, чувствуя, что борюсь с диким, мерзким желанием — закричать ей, что это она пила тайком воду, поэтому та и кончилась так быстро…

Я тряхнул головой. Обвёл всех взглядом:

— Вода кончилась, — сказал я, сам испугавшись сказанного. И повторил: — Вода кончилась. Всё, что у нас осталось — фляжки. И я сейчас спрашиваю всех — кто хочет пить?

Послышались смешки. На меня глядели с исхудавших лиц покрасневшие глаза.

— Ясно, — я откашлянул мерзкую сухость в горле. — Я знаю, что вода во фляжках не у всех, — я помедлил, вспомнив, как три дня назад, ночью, сам открыл фляжку и в страшных, непередаваемых муках несколько секунд боролся сам с собой, пока… пока не заткнул пробку обратно. Сейчас я выдернул её снова и, подойдя к кувшину, сунул в него руку и опрокинул фляжку внутрь. В тишине все слушали, как вода стучит о дно. Потом — капает. Звонко и медленно. Потом — всё… Я потряс фляжку. — Все по очереди подходят сюда и выливают воду. Никто не узнает, пустая была фляжка или полная. Но этой водой… — я снова сглотнул, — ей мы будем поить только девчонок. По полстакана в день.

— У вас ещё раны не зажили!.. — начала Ингрид, но я прервал её:

— У вас тоже. И я закончил на этом. Я не предложил, я приказал. Всё. Пошли…

…Танюшка подошла второй, потом вернулась ко мне на "нос", где я устроился, глядя вперёд. Она резко похудела, от чего неожиданно чётче выступили её формы. Глаза стали огромными, скулы выпирали, губы обметало. Я, наверное, выглядел не лучше, но подмигнул ей:

— Сперва пьют лошади, потом дети и женщины. Джентльмены пьют последними.

— Но ведь тогда уже ничего не останется, — усмехнулась она.

— Вот именно… Тань, — я обнял её левой (правая плохо двигалась в плече), — если случится так, что я буду умирать — ты не вздумай меня отпаивать. Если доберётесь до берега — идите вдоль него на Скалу. Лаури вас примет.

А про себя подумал, что смогу избавить Таньку от зрелища собственного медленного умирания. Вставлю дагу рукоятью во-он там между брёвнами — и упаду на неё. Ради Танюшки — смогу…

Воды было около восьми литров. Должно было — больше десяти, но я отмёл эту мысль: всё, и никто никогда не узнает, у кого не хватило выдержки… Восемь литров — это девчонкам на четыре дня, если по двести пятьдесят… Они ещё будут пить, когда нас уже не станет… Потом у них будет ещё дня три.

Неделя у них есть. Целая неделя.

У нас — три дня.

— Ленка, — сказал я через плечо, — выдавай девчонкам воду.

Николай ГумилёвСтарый бродяга в Аддис-Абебе,Покоривший многие племена,Прислал ко мне чёрного копьеносцаС приветом, составленным из моих стихов.Лейтенант, водивший канонеркиПод огнём неприятельских батарей,Целую ночь над южным моремЧитал мне на память мои стихи.Человек, среди толпы народаЗастреливший императорского посла,Подошёл пожать мне руку,Поблагодарить за мои стихи.

Много их, сильных, злых и весёлых,Убивавших слонов и людей,Умиравших от жажды в пустыне,Замерзавших на кромке вечного льда,Верных нашей Планете,Сильной, весёлой и злой,Возят мои книги в седельной сумке,Читают их в пальмовой роще,Забывают на тонущем корабле.

Я не оскорбляю их неврастенией,Не унижаю душевной теплотой,Не надоедаю многозначительными намёкамиНа содержимое выеденного яйца,Но когда вокруг свищут пули,Когда волны ломают борта,Я учу их, как не бояться,Не бояться и делать, что надо.И когда женщина с прекрасным лицом,Единственно дорогим во Вселенной,Скажет: "Я не люблю Вас," —Я учу их, как улыбнуться,И уйти, и не возвращаться больше.А когда придёт их последний час,Ровный, красный туман застелет взоры,Я научу их сразу припомнитьВсю жестокую, милую жизнь,Всю родную, странную ЗемлюИ, представ перед ликом БогаС простыми и мудрыми словами,Ждать спокойно Его суда.

— Пить хочу, — тихо сказал Сергей. И, нагнувшись к воде, воткнулся в неё.