Дмитрий Донской - Наталья Павлищева

Владимир Андреевич с удовольствием расхохотался:

— Митя, да его наши до самой Красивой Мечи погнали! Где уж тут вернуться!

— Это хорошо… хорошо…

Всю ночь выжившие ходили по полю с факелами, переворачивая трупы, разыскивая тех, кого еще можно было спасти. Павших было решено сносить в сторону завтра, пока важнее разыскать живых. Таких набралось много. Перевязывали раны, останавливали кровь, спешно рядили подводы, чтобы везти домой. Дома и стены помогают, а потому первый обоз отправился уже поутру. Конечно, забрать всех погибших, чтобы похоронить дома, невозможно, потому пришлось многим остаться лежать между Доном и Непрядвой.

Для тех, кого решили увезти, спешно долбили дубовые колоды. Дробный стук множества топоров с раннего утра до позднего вечера раздавался над Доном. Кроме множества дубовых колод дубовая роща, в которой совсем недавно прятался Засадный полк, заметно поредела, потому как на поле решили поставить обетную церковь в память всех, кто сложил свои головы на поле Куликовом.

Целых восемь дней стояли русские полки, а вернее, то, что от них осталось, на Куликовом поле. Пока действительно не подобрали всех лежащих на земле, не ушли. Увезли и раненых, и убитых (хоронить в родной землице), закопали ордынцев (тоже ни к чему оставлять на потеху прожорливым воронам), старательно собрали оружие, и свое и ордынское (пригодится)… Боброк, глядя на старательно прочесанное поле, невесело усмехнулся:

— Гляди, Дмитрий Иванович, точно в дому прибрались.

Тот кивнул:

— Негоже своих воинов в чужой земле оставлять, дома похороним. Небось найдет земля Русская место для героев?

Отслужив первую службу в новом храме, наконец собрались в обратный путь. С грустью смотрели уходящие, прощаясь со своими товарищами, на бранное Куликово поле.

Домой

И вдруг по пути домой известие: рязанцы нападали на обозы с ранеными! У Дмитрия от гнева стало бледным лицо, сжались кулаки, зло прохрипел:

— Уничтожу Олега! Дождался тать нашей слабости?!

— Не гневи бога, князь! Олег со своими как стоял, так и стоит там, где Ягайлу стерег. А что его люди за его спиной делают, про то мог и не знать.

— Вечно у него не все как у людей!..

Олена возилась у печи. Много ли одинокой бабе надо? Раз в неделю хлеб посадить да горшок каши. Одинокая не всякий день и печь топит, чтобы дрова не расходовать. В избе холодно, а от этого даже чуть сыро. Мысли снова вернулись к русским полкам, ушедшим на битву с Мамаем. Как там этот красивый ратник? Выжил ли? В то, что найдет ее, если выжил, не верила.

И вдруг точно почуяла что-то, сердце вдруг остановилось! Прижав руки к груди, выронила на пол горшок с водой, но не заметила, опрометью бросилась вон из избы как была — раздетая, едва не простоволосая. Бежала к дороге, по которой войско шло к Дону. Почему? И сама не знала, сердце гнало ее.

Глядя вслед мчащейся Олене, заполошились и другие бабы:

— Ты куда? Чуешь что?!

Побросав все дела, кинулись за подругой.

Обоз с ранеными тащился медленно, все же дороги не было, так, просека, не больше, трясло страшно, а людям и без того больно и плохо. Охрана невелика, да и кто мог напасть на своей земле, да еще и на героев такой битвы?! Если попадались по пути рязанские деревни, то все от мала до велика сбегались послушать, как была бита мамаевская рать. Охрана обоза уже мозоли на языке набила, рассказывая о переправе, о тумане, о полках, так крепко сражавшихся, но главное, о Засадном полке, вовремя выскочившем и ударившем в спину ордынцам, а потом как гнали тех до самой Красивой Мечи!

Большинству было все равно, где эта самая Красивая Меча, и даже про Засадный полк не все понимали, но хорошо поняли, что бит был проклятый Мамай так, что едва свои ноги унес. Жалели, что не попал тать в плен, что не порвали его, подлого, меж двух берез, как в старину делали!

И уж кормили всех от пуза, и охранников, и раненых, приносили травы, помогали делать примочки, отвары, перевязывали, давали дальше на дорогу и полотен рваных для перевязки, и еды, всего…

Потому, когда путь вдруг заступили какие-то люди, охрана и не забеспокоилась, хотели только сказать, что негоже посреди дня останавливаться на постой, надо поспешить к Москве. Но вышедшие не собирались ни расспрашивать, ни чего-то давать. Они, наоборот, собирались… грабить! Охранники даже опешили. Пока опомнились, схватились за оружие, нападавшие принялись срывать с лежащих беспомощных людей все, что увидели ценного. Сталкивать их с подвод, бросать наземь…

— Ах вы ж тати проклятые! — разозлился один из охранников. — Нас ордынцы не побили, так вы, ржа рязанская, решили добить?!

Бой получился коротким, но не потому, что победили охранники и нападавшие, а потому, что… по полю к обозу мчались оголтелые бабы! Размахивая чем попало и отчаянно крича, женщины подскочили и принялись бить нападавших скалками, ухватами, просто руками. Опешившие разбойники отступили в кусты, из которых недавно вышли.

Одна из баб вела себя так вообще странно, она принялась вглядываться в лицо каждого лежавшего.

— Зря своего ищешь, рязанцев отдельно повезли. Здесь московские лежат.

— Мне московский и нужен.

— Давайте к нам в деревню, своих дождетесь… — предложила та, что постарше.

Предложение было разумным, потому повернули к деревне, а в сторону остального войска отправили известие, что рязанцы нападают на обозы с ранеными. В самой деревне убеждали ратников:

— То не наши были, они из-за реки, в деревне, что за бродом, живут. Мы приметили кто, после разберемся.

Олена все ходила, всматриваясь и всматриваясь. И вдруг… Семен застонал, прося пить. Если б не этот голос, раздавшийся из-под сплошной повязки на лице, ни за что не узнала бы, вернее, не увидела. Бросилась к парню:

— Сейчас, родной, сейчас!

Приподняв голову, осторожно поила, а он вдруг счастливо улыбнулся:

— Олена…

— Не забыл?!

— Как забудешь…

Очнулся Семен не скоро, он и в бою пострадал немало, и от татей тоже, а потому выживал тяжело. Олена уговорила оставить парня у себя, мол, выздоровеет, сам решит, куда ему деваться. Кто-то припомнил, что Семен говорил, мол, одинокий, так пусть остается, ежели в Москве никто не ждет.

В Москву прибыл первый обоз с ранеными. Встречали его без торжественного перезвона колоколов, без хоругвей и криков радости. Напротив, как-то вдруг испугались москвичи. И вдруг по городу прокатилось: первые герои прибыли! Мигом сбежалась вся Москва, разобрали своих и не своих по домам, расспрашивали, расспрашивали, пытали, не видел ли такого-то или такого-то? Не слышал ли об этом или этом?