На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг. - Андрей Владимирович Николаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Во время длительных стоянок я разглядываю местность в бинокль.
И куда ни проникает взгляд, всюду лишь развалины сожженных дотла деревень, обозначенные черными остовами печных труб. По пепелищам бродят люди – женщины, дети, старики. Видны крыши землянок и струйки сизого дыма, поднимающегося столбиками вверх.
27 апреля. Около десяти часов утра колонна автомашин нашего полка вступала в Порхов. И первое, что увидели солдаты, были полевые кухни, полные густой и жирной лапши с мясом. Кухни стояли меж домов, отведенного нашей части района города. Начальство тыла, во главе с капитаном Островским, встречало полк, приветливо улыбаясь. Майор Шаблий вышел из своего автобуса – от природы суровое выражение лица стало каменным.
– Люди пять суток оставались без пищи, товарищ капитан Островский. – Губы у командира полка сжались с такой силой, что превратились в нитку, на скулах заходили желваки. Заложив руки за спину, он прошел вдоль колонны автомашин, отдавая распоряжения относительно размещения подразделений на постой.
Машины стали разъезжаться по переулкам в разные стороны. Санчасть и батарея управления штаба полка расположились неподалеку от развалин старой крепости в одном из сохранившихся дворов. Командир полка остается в своем автобусе. Гречкин и Коваленко – в штабном фургоне. Герасимов договорился с жильцами дома о том, чтобы они пустили несколько человек офицеров в свои комнаты. Дом этот каменный, старинной кладки, чудом уцелевший среди развалин. На первом этаже огромная, в сорок квадратных метров, комната под сводчатым потолком, маленькие окна, при метровых стенах, смотрятся амбразурами. В комнате проживает несколько семей эвакуированных, и у многих маленькие дети. Вдоль стен – топчаны, сундуки, кровати, нары, занавешенные и отгороженные друг от друга выцветшими кусками старой ткани. Слева от входа сооружен дощатый чуланчик. Это убежище врача местного госпиталя, худого и желчного майора медицинской службы Гинзбурга и его дочери Аллочки. Теснота и убожество тут удручающие, а ко всему еще мы вторглись и заняли самую середину комнаты, разместившись прямо на полу, подостлав шинели и суконные трофейные одеяла. Когда я посмотрел на все это несколько отрешенным взглядом, то вспомнилась мне костылевская ночлежка из горьковской пьесы «На дне».
Как раненому и больному, мне отвели наиболее спокойное и безопасное место, как раз около дощатой перегородки чуланчика Гинзбургов, и принесли в качестве кровати носилки из санчасти. Лежа на своем месте, я наблюдаю за тем, как Аллочка Гинзбург то и дело ходит куда-то мимо меня. На ней черное драповое пальто, черный берет и аккуратные хромовые сапожки. То она несет судки с обедом, то пробегает мимо с какой-то папкой. Ее отец, как мне кажется, хмуро косится на меня, и я физически ощущаю его явное нерасположение к себе.
Батареи полка заняли ближайшие переулки. Но домов, а следовательно, и квартир на всех не хватает. Солдаты ночуют в машинах под брезентом. Дни стоят теплые и солнечные. И люди просто отсыпаются.
29 апреля. После голодухи от жирной и обильной пищи начались расстройства желудка. Но вскоре все вошло в норму. Офицеры приводят в порядок свои подразделения: материальную часть минометов, личное оружие, обмундирование, автотехнику. Командир полка вводит в практику занятия с офицерским составом по теории стрельбы и управлению огнем батареи и дивизиона, по математике и топографии.
Я все еще числюсь в раненых, но уже начинаю выходить на улицу. Много читаю. Привожу в порядок свои записи. После столкновения с радистом Семеном Соколовым на НП, после разговора с командиром батареи управления Федоровым меня стала тревожить проблема служебного контакта с людьми, проблема взаимоотношения солдата и офицера, начальника службы – штабиста и линейного командира. У меня уже накопился некоторый личный опыт, и я формулирую его для себя, записывая бисерным почерком краткие тезисы. Вот они:
«Никогда не действуй через голову подчиненного тебе командира».
«Не прибегай к помощи вышестоящего начальства для восстановления порядка в подразделении».
«Не спрашивай с солдата выполнения приказа, не обеспечив условия для его выполнения».
«Отдавай приказания только такие, которые можно выполнить».
«Отдав приказ, требуй безоговорочного его выполнения».
«Не пренебрегай советом подчиненных. Обдумав совет – отдай приказ».
«Не стремись создавать себе авторитета нарочитой строгостью: мелочные придирки только подрывают авторитет».
«Не бойся ответственности за принятое тобой решение или действие».
«Не допускай развязности с солдатами, пресекай панибратство на корню».
«Военная работа требует секретности. Сохранение тайны – это залог благого исхода боевой операции».
Перечитав написанное, я вновь ощущаю, как за сжатыми фразами всплывают бури неразрешимых противоречий, терзавших мою душу и не дававших покоя даже ночью. И чтобы хоть как-то отвлечься, я обращаюсь к беллетристике. На этой почве и состоялось мое знакомство с Аллочкой Гинзбург. Как только все расходятся по делам и наша огромная ночлежка пустеет, Аллочка разогревает мне кашу или суп на своей керосинке, заваривает свежий чай. После голодухи врач предписал питаться часто и небольшими порциями. Она ухитряется даже где-то доставать молока и муки и печет для меня великолепные оладьи.
«Ухаживает за мной девушка по имени Алла, – пишу я домой матери, – покой и хорошее питание быстро восстанавливают мои силы. Через несколько дней, я полагаю, поправлюсь уже окончательно».
С помощью этой милой девушки я понемногу начинаю совершать прогулки по городу, опираясь на палку. Сегодня мы проходили мимо автобуса командира полка, и я вдруг услышал, как майор Шаблий говорил Коваленке:
– Смотри, наша разведка и тут впереди.
Девушка смущенно улыбнулась, но руки, которой она меня поддерживала, не отняла.
Вечерами заходит к нам Миша Заблоцкий. Он давно дружен с Авениром Герасимовым, и наше знакомство, начавшееся 12 апреля под Старосельем, постепенно перерастает в чувство привязанности друг к другу.
2 мая. Под вечер за мной зашли Герасимов и Заблоцкий. И, пригласив Аллочку Гинзбург, мы всей компанией отправились осматривать порховскую крепость. Солнце садилось за развалины этих древних сооружений, а в воздухе разливалась пьянящая весенняя истома. Теплый, нагретый за день воздух бодрил и поднимал настроение. Аллочка шла между мной и Авениром, держа нас под руки. Заблоцкий вышагивал несколько в стороне, насмешливо щуря свои серые глаза. Он был старше нас на десять лет и имел уже порядочный опыт научного сотрудника. Был женат и считал себя человеком солидным, интеллигентным и принципиальным.
Ходить мне все-таки еще трудно. Опираясь на трость, я карабкаюсь по развалинам крепости, временами морщась от боли. Но все равно настроение возбужденное, радостное. То и дело возникает беспричинный смех. Авенир
