След крови. Шесть историй о Бошелене и Корбале Броше - Стивен Эриксон

Бошелен взял Некротуса обеими руками и выпрямился, со странным беспокойством на лице разглядывая монарха.

— Я что, говорю только у себя в голове? — спросил Некротус. — Гм… не совсем правильно выразился. Я хотел сказать — ты меня слышишь?

— Я прекрасно вас слышу, король Некротус, — ответил Бошелен, наклоняя голову из стороны в сторону.

— Но не очень-то хочешь услышать? — проворчал король.

— У меня есть стеклянный ящик, в котором вы отлично поместитесь, — сказал некромант.

— Не посмеешь!

— Вам он прекрасно подойдет. Разве это не подарок?

— Это дьявольщина!

— Что ж, спасибо.

Бошелен сунул Некротуса под левую подмышку, так что тот теперь видел лишь подпрыгивающую мостовую, по которой они шли. Король был в ярости, но поделать ничего не мог. Воистину, королевство за тело!

— Ты будешь как следует его протирать?

— Конечно, король Некротус, — ответил Бошелен. — Ага, уже видно толпу. Похоже, мы приближаемся к Великому храму.

— И что мы будем там делать?

— Совершим великое разоблачение, чтобы закончить эту кошмарную ночь.

— Тут что-то вроде туннеля, — сказал Имид Факталло.

— Вижу, — огрызнулась Элас Силь.

— У нас нет выбора. Я уже слышу этих ужасающих щенков.

— Знаю-знаю! Ладно, я пойду впереди, а ты закрой за нами ту панель.

Они наткнулись на тайный ход лишь потому, что кто-то оставил широко открытой небольшую дверцу. Из коридора позади них донеслись жуткие, леденящие кровь вопли возбужденных детей.

Имид последовал за Элас в узкий туннель, после чего, повернувшись, задвинул панель обратно. Внезапно наступила темнота.

— Во имя ни разу не мятых сисек Госпожи!

— Элас Силь!

— Да заткнись ты! Я женщина и имею право так ругаться. Погоди… впереди не так уж темно. Идем, и не слишком ли долго спит этот твой младенец? Уверен, что он не умер?

— Ну… на середине последнего коридора он обмочился, а когда я последний раз на него смотрел, он улыбался.

— Гм… меня всегда удивляло, как это удается убедить женщин стать матерями.

— Убедить? Не будь смешной, Элас. Они сами отчаянно этого хотят!

— Только однажды, в первый раз.

— Не верю.

— Мне все равно, во что ты веришь. В конце концов, ты мужчина. Только я, знаешь ли, куда больше ценю спокойный сон по ночам, чем возможность вышвырнуть в этот и без того перенаселенный город очередного оборванца, получив в награду лишь отвисший живот. Нет уж, спасибо. Я намерена всегда оставаться свежей и цветущей.

— Уверен, из этого все равно ничего не выйдет, — возразил Имид.

— С кем ты можешь сравнивать, кроме своей матери? А ведь она родила тебя.

— Тогда как получается, что ты не беременеешь… в смысле, я про то, чем мы занимались сегодня днем…

— Сила воли. Смотри, становится светлее: там, впереди, какое-то помещение.

— Слышишь шум наверху? На площади творится нечто ужасное, Элас Силь, — и, похоже, мы приближаемся к нему, а может, это оно приближается к нам.

— Во имя Бездны, Имид, ты когда-нибудь прекратишь скулить?

Они выбрались в странное круглое помещение, пол которого был вымощен камнем, за исключением середины, где покоилась большая деревянная плита, что двигалась под их ногами, будто ничем не закрепленная. Высоты сводчатого потолка едва хватало, чтобы стоять на коленях, но в середине уходила высоко вверх квадратная шахта, где вполне можно было выпрямиться. Сбоку стоял фонарь с догорающими остатками масла. В помещении пахло потом.

— И что теперь? — спросил Имид.

— Да положи ты этого проклятого ребенка, — велела Элас Силь, дыхание которой странно участилось.

Поправив одеяльце, Имид осторожно положил младенца на камни. Тот агукнул, перекатился на бок и срыгнул, а затем снова перевернулся на спину, закрыл глаза и заснул. Имид отошел назад.

Фонарь потускнел и погас.

Горячая кожа, руки, бедра…

— Элас! — выдохнул Имид, чувствуя, как его разворачивают кругом. — Не при ребенке!

Но она его не слушала.

Инеб Кашель решил, что некромант обладает некоей способностью, позволяющей ему расчищать перед собой путь без каких-либо видимых усилий и без единого слова. Все звуки смолкли, будто Бошелен был камешком тишины, брошенным в шумный пруд. В смысле, в пруд, полный шумной рыбы. Или что-то вроде того. В любом случае Инеб восхищался той тишиной, которая наступила, когда Бошелен, держа под мышкой еще одну голову, добрался до ступеней храма и поднялся на помост, расположившись слева от алтаря лицом к восторженной толпе.

Некромант слегка наклонил голову (свою собственную, ту, что была у него на плечах), и Инеб Кашель ощутил едва заметный поток чародейской силы — силы столь мощной, что у демона ослабли колени. Несмотря на всю его уверенность в себе, стало ясно, что и он сам, и Чревоугодие, и Лень — младенцы по сравнению с этим человеком.

— Он мог с легкостью с нами разделаться, — проскулил демон Порока, и бутылка с вином выпала из его руки, разбившись о булыжники. — Он мог сковать нас, даже не вспотев. О нет…

Бошелен поднял правую руку, и собравшиеся на площади горожане внезапно смолкли. Под его левой подмышкой корчила странные гримасы иссохшая голова короля Некротуса.

— Слушайте меня, жители Дива! — заговорил некромант. — До этой ночи вы являлись жертвами чудовищного обмана. И упомянутый обман будет сейчас разоблачен буквально на ваших глазах.

Поднятая рука медленно сжалась в кулак.

Неведомо откуда послышался приглушенный крик.

Прямо под рукой Бошелена возникла размытая фигура.

Инеб Кашель вздрогнул.

— Это же Похоть! — воскликнул он. — Демонесса Похоти! Дай Еще!

Обнаженная женщина с пышными формами, прикованная к месту заклятием Бошелена, в ужасе завопила.

— Самозванка! — вскричал некромант. — Скрывалась под маской Госпожи Благости! Думаете, Похоть процветает лишь благодаря плотским утехам и низменным соблазнам? Ошибаетесь, друзья мои! Похоть — порождение одержимости! Одержимость порождает фанатизм! Фанатизм порождает смертельную нетерпимость! Нетерпимость ведет к угнетению, а угнетение к тирании. А тирания, граждане Дива, влечет за собой…

— Конец цивилизации! — взревела тысяча глоток.

— Простите! — закричала Похоть. — Простите! Я не хотела!

— Воистину, — ответил Бошелен на заявление толпы, не обращая внимания на демонессу Дай Еще, которая теперь весьма неубедительно рыдала. — И таким образом, — продолжил некромант, — в Диво возвращается благоразумие. Вашу веру ниспроверг и извратил полный ненависти фанатизм. Но достаточно об этом. С великим прискорбием вынужден сообщить вам о смерти короля Макротуса. — Чародей покачал головой. — Нет, не от моей руки. Он скончался от чрезмерных упражнений и уже какое-то время был мертв. Увы,