Огненный крест - Н. Денисов

Наши жены очень сдали. Наташе Ольховской ампутировали ногу, сейчас Юра должен всё время быть при ней, передвигаться она сама не может, да и голова работает плохо.

Борис Плотников еще двигается, что-то работает по постройкам, но Таня, его жена, болеет раком и всё время лечится. Но силы сдают. Моя Катюша, несмотря на операцию своего бедра, двигается и работает по хозяйству, старается услужить внукам. Коля Хитрово похоронил свою Ирочку, едва двигается и борется со своим сердцем и давлением. Аннушка, Катина сестра, несмотря на свои серьезные болезни, принимает гостей и сама ездит в гости, если её приглашают. Отец Павел в свои 82 года служит регулярно в церкви, хотя часто, кроме чтеца и одной-двух старушек, никого в церкви нет. Рудневы (варяжские) остались без работы после «чистки» их нефтяной компании. И Георгий (Ги – по-французски, как он назван матерью) сейчас подрабатывает частными консультациями.

Сегодня Хитрово, Плотников и Волков – одни из самых старых в русской колонии. Я лично уже машиной не управляю. Мало выхожу из дому. А у нас без машины, сам знаешь, как без ног находиться. Хорошо, что дочка Оля или какой внук заедут, привезут продукты или чем помогут...

Посылаю распространяемую в Интернете и у нас (подкидывают в почтовые ящики) «прокламацию», написанную «доброжелателем»: мнение обо всех нас, русских, как бы от лица всего еврейства. Столько грязных и ненавистных слов в адрес России и русского народа, спасшего их во второй мировой войне. Хорошо «ИХ» описал Солженицын в своей книге «Двести лет вместе» кто ОНИ и что из себя представляют!..»

Чтение «прокламации» (возможно, провокации?!), озаглавленной «Желаю вам только смерти», то есть всем русским, было не из легких. А через некоторое время «прокламацию» опубликовала без сокращений (под рубрикой «Что они думают о нас!») российская газета «Русь православная». Перепечатывать не стал, дабы не засорять атмосферу бытия, не множить грязное, ненавистническое. Среди поганых эпитетов в прокламации звучало, что русские «народ воров, алкашей и блядей, продажных скотов, продающий своих детей, жен, матерей, друзей и родину за бутылку дешевой бормотухи... Кроме воров и блядей, ленивых, спившихся тупиц и дегенератов вы не способны никого породить...»

Дослужились до «благодарности». Терпим.

В «реформированной» России эта хваткая и наглая публика, заполонив центральные СМИ, электронные пропагандистские структуры в особенности, объявила перестроечную «свободу слова». Надо бы полагать, для всех! «Свобода» ж получилась кривобокой. На эстрадных подмостках, на телеканалах преимущественно – они, по большому счету – не способные на истинное, свое, оригинальное, зато гораздые на грубые пересмешки и пародирование. Наиболее одиозные из этой публики (живущие в своем закрытом мире, куда непосвященные не допускаются!), объявив себя всесветными страдальцами, потребовали от русских ПОКАЯНИЯ! Мало им, «избранным», мифического холокоста, во лжи которого все пристальней разбирается человечество, так нет: вы, господатоварищи русские, примите грязную оплеуху и покайтесь!

О свободе творчества, кстати.

В брежневские времена редакторы издательств порой настаивали, чтоб положительным героем книги был парторг или, на худой конец, рядовой коммунист.

Написал рассказ о ветеранах войны (к годовщине Победы), за нес в одну газету (неважно какую). «Независимый и свободный» человек прочитал (циник, был крупным специалистом по обмыванию покойников), настоял одного из четырех героев рассказа сделать героическим Финкельштейном.

Хлопать, как при большевиках, дверью не стал. Внес ответное предложение, так сказать, встречный план: сделать Финкельштейна трижды героем – России, Египта и Берега Слоновой Кости.

О православии, язычестве и любви к животным.

В прижелезнодорожном поселке, где у меня изба, огород картошки и высокие тополя, живут две женщины. Пожилые. Друг на друга наговаривают, будто бы каждая наводит порчу. Одна из них, Людка, прочитала в рекламной газете «Гостиный двор» о провидице, которая порчу снимает. Как раз Людка получила перевод от московской сестры 15 тысяч рублей – «на жизнь». И проездила к провидице все пятнадцать тысяч, а порча осталась.

Еще в доме у Людки семь кошек, «валят» где ни попадя, вонь стоит невыносимая. Приезжают к Людке предприниматели – племянники из Тюмени, привозят продукты. Сумку с продуктами передают своей тетке у ворот, в дом не заходят.

Людка пишет стихи, читает их моей знакомой Лиле. И говорит Лиле, что по ночам она разговаривает со Всевышним. Он, Всевышний, пообещал, что возьмет её к себе! Лиля сказала: «Люда, возьми меня с собой заместительницей, вдвоем будет веселее!»

О «политыческом» моменте.

Площадь с памятником Ленина. Вспомнилось, как на заре перестройки шел здесь в задумчивости, коптя сибирские небеса болгарским «Опалом». Дежуривший возле памятника милиционер сделал строгое внушение: «Как не стыдно, гражданин! Курите в таком святом месте! Загасите сигарету немедленно!»

Иду возле памятника «ноне». У подножия мощного гранитного постамента, где подсветка из фонарей и прожекторов, в вольных позах прикольного и нечесаного вида «ребятки». Зачем-то при рюкзаках и расшнурованных, небрежно надетых кроссовках. Мимо проходит семейная парочка с дитём, девчушка лет пяти-шести произносит: «Мамочка, это что – дискотека?!»

На мебельный комбинат приехали немецкие инженеры устанавливать закупленное в Германии оборудование. Говорят: «Забавный вы народ, русские! Из хороших досок делаете заборы, а мебель – из опилок!» Дураками назвать нас постеснялись.

Россия ты, Рас-се-я!..

Скушно на этом свете, господа!

Открыл Николая Васильевича Гоголя. Когда печаль заберется в душу, беру с полки этот синий гоголевский томик. «...Сегодня мне всю ночь снились какие-то две необыкновенные крысы. Право, этаких я никогда не видывал: черные, неестественной величины! Пришли, понюхали – и пошли прочь».

Публика наша разделена: на так называемых «успешных» и на «злостных неплательщиков». Вторых числом много больше. Первые токуют по кухонному радио – о своем. Анталия, Багамы, Кушевар какой-то. Где он, этот Кушевар? Вроде неплохо знаю географию. В Швейцарии, что ль?! А во Франции! А Шпицберген с угольком в шахте, да со стахановским отбойным молотком – не хотите ли!? Но токуют, токуют, брызгают то смехом, то с таким же брызганьем желчного – сожалеют, вздыхают. Кухонные повседневные страсти. Скушно, господа! Но они нагло так, беззастенчиво (откуда застенчивости взяться?) о «курсах» доллара, евро, фунта и, что особенно занимательно, о матерщинном – УЕ.

И вспоминается анекдот из старой «чапаевской» серии: «Это не задницы, это у них, Петька, морды такие!»

Утро. Пасмурно. Мокрый лист устелил асфальт тротуаров. Бегут «злостные неплательщики». Куда? К какому кассовому окошку?

Думаю о давнем – настоящем. Сиреневый май. Юность. Соловей на черемухе. Черемуховая прохладная ночь. А губы девушки сладко солоноваты. И вся она – после вечерней смены на льнозаводе – в завораживающем облаке полевых трав. Темнеет заветная калитка её домика. Где-то через станцию стучит поезд. Стоим, прижавшись, до первой рассветной росы. И вот – полоска зари все алей и пронзительней. Надо, надо и прощаться – опять до предстоящей ночной майской услады.

Кипень сирени в палисаднике. Киноафиша, что напротив, уже видна – «Весна на Заречной улице». Соловей... Кажется, что навсегда и навеки!

Г.Г. Волков – в Тюмень Н.В. Денисову. 28 октября 2004 года.

«...Уже давно получил «Тюмень литературную» и твое письмо, а собраться и ответить все некогда. Да и годы нас не жалеют. Аннушка едва ходит, её уже одну оставлять нельзя. Моя Катя еще хлопочет, в особенности, когда являются внуки. Они заранее звонят, спрашивая – «можно ли прийти на обед?», а это значит, что дед Жорж должен пойти купить картошки, которую они любят жареную, им делается бифштекс, а мне – что остаётся (шучу). Так что их приход – это для меня «лишняя» беготня.

Дела у Рудневых не поправляются. Из нефтяной компании, где Ги работал, выбросили в итоге «чистки», о которой я писал в предыдущем письме, около двадцати тысяч работников, в том числе и двоих Рудневых-варяжцев – отца и сына...

Статью «Тюмень – не Самарканд» из твоего журнала о наступлении воинственного исламизма и на Тюмень, которая нас потрясла, я размножил, роздал читающим по-русски, пусть знакомятся с настоящим положением у нас на Родине. К сожалению, оно очень печальное. Как печально и то, что у нас читающих по-русски становится все меньше. Нам, оставшимся, далеко за восемьдесят. Молодежь же не интересуется тем, что нас волнует. Для них Россия – что-то далекое, малопонятное. Внукам и вовсе непонятно: как мы попали в Венецуэлу, почему уехали, а не остались на Родине? А кто был Ленин, Сталин, Троцкий и т.д. В головах полная неразбериха. Подавай им дискотеку, всякие фильмы, которые мне и Кате противно смотреть...