Избранные произведения - Константин Станюкович

Но если во время таких монологов раздавался кашель из соседних комнат, Агафья снова принималась за свое дело молча и снова беседовала с Васькой, если находила, что беседа ее не разбудит господ.

Если б читатель в это время встретил Агафью на улице, то едва ли бы узнал в ней ту глупую деревенскую бабу, которая так боялась Питера. Вот, поглядите, идет она: на ней салопчик на кошке и шляпка с красными лентами… Она идет гоголем и если останавливается теперь перед магазинами, то вовсе не с теми удивленными глазами, с какими останавливалась прежде… Даже извозчики, предлагая ей услуги, зазывают ее, говоря: «Не хотите ли, барыня?»

Тут я замечаю, что до сих пор не познакомил читателя с ее наружностью. К сожалению, я не могу познакомить читателя с наружностью Агафьи с очень выгодной для нее стороны. Агафья скорей была дурна, чем хороша. Лицо у ней было рябое, нос слишком велик, а глаза даже глядели немного вкось… Что же касается до волос, то они были у нее огненного цвета… совершенно огненного.

Однако, несмотря на такую наружность, сердце ее было не свободно. Она любила, и ее любили… Избранный ее сердца был денщик-лакей в одном с нею доме и часто навещал свою Агафью Тихоновну, как деликатно ее называл денщик.

Нельзя сказать, чтобы и Алексей Васильевич отличался красотою форм или лица, нельзя сказать и того, чтобы Алексей Васильевич был очень трезвый человек, как нельзя сказать и того, чтобы он не лупцевал своей Агафьи Тихоновны, но при всем том они любили друг друга, и Алексей Васильевич так и слыл под именем жениха, обещая Агафье жениться, как только скопит малую толику деньжонок.

Таким образом шли дела уже целый год, и Алексей Васильевич перебрал у кухарки до двадцати пяти рублей… Ходил он к ней два раза в неделю, и тогда можно было видеть эту пару, сидящую за столиком, где непременно красовался графин водки и стояла закуска…

Прошло еще с полгода. Агафья терпеливо ждала, когда ее «жених» решительно заговорит о свадьбе, но он, однако же, каждый раз, как Агафья намекала ему об этом, отлынивал от разговоров или же говорил, что «времена нынче, о-о-ох».

— Послушай, Алеша… Ты меня не морочь, не дура я какая… А ты, как следовает благородному человеку, женись.

— Я женюсь, Агафьюшка, только, понимаешь ли…

— Чего понимать-то? Лучше без греха…

— А то что?

— А то, что подай мне мои двадцать пять рублей.

Вместо всякого ответа Алексей Васильевич показал ей кукиш и ушел из кухни.

В ту же ночь Агафья долго плакала и на следующее утро забежала к генеральской кухарке посоветоваться… Там она узнала еще более ужасные вещи. От приятельницы она услышала, что Алексей Васильевич забрал тридцать рублей у другой кухарки и тоже обещал на ней жениться… Горе Агафьи не знало пределов. Долго толковали обе собеседницы, и Агафья решилась действовать энергически.

Вечером она пошла к Алексею Васильевичу. Неизвестно, чем кончился у них разговор. Известно только то, что Агафья получила несколько новых синяков под глазами и узнала, что жених поступает в городовые… Надежды, по-видимому, были все потеряны.

Но Алексей Васильевич, поступив в городовые, будто нарочно хотел испытать сердце бедной женщины и в один прекрасный день явился к ней в новой форме. Увидав своего «жениха» в таком блестящем наряде, Агафья пуще залилась слезами и сказала:

— Сволочь ты, а не человек… ступай вон!..

Но Алексей Васильевич стал приводить резоны и кончил тем, что просил еще двадцать рублей, обещая через неделю же непременно жениться…

— Обманешь?..

— Вот тебе бог… А што с той кухаркой, Агафьюшка, так это все пустяки… Право, Агафья, дай денег. Потому мне теперича кое-что нужно справить… Городовой не то чтобы… Ты это дело по бабьему смыслу не поймешь!!.

Долго они еще говорили, и под конец Алексей Васильевич снова побил Агафью.

— Так ты так, подлая душа… Постой же!.. — крикнула вслед уходившему Алексею Васильевичу рассерженная кухарка.

В тот же день она обратилась к своему барину с следующей просьбой.

— Барин, — сказала она, плача… — Напишите евойному начальнику, чтоб он женился… Два года, подлец, обещал… забрал более тридцати рублей, окромя подарков, а теперь бьет и просит еще двадцать рублей.

Барин стал ей объяснять, что ей за охота выходить за такого человека, но на это Агафья заметила:

— Нет, пущай женится… За что мои деньги будут пропадать!

— Так лучше истребовать с него деньги…

— Нет — женись. Что деньги?.. Нет, барин, нельзя ли заставить его, подлеца, жениться?

— Да ведь он тебя, Агафья, бить будет!..

— Посмотрим тогда как! — ответила Агафья… — Жена не то… Нельзя ли, барин?

Но так как барин не знал, как приняться за это дело, то Агафья в тот же вечер пришла в Алексееву будку и предложила ему следующий ультиматум:

— Ежели ты, эдакой подлец, не дашь мне сейчас расписки, что женишься, барин мой к приставу завтра поедет. Он все ему скажет… слышишь?

Городовой струсил, дал расписку и получил от Агафьи еще тридцать рублей… Через неделю они обвенчались, и Агафья перебралась в будку.

Теперь вы увидите Агафью Тихоновну на Семеновском рынке. Она значительно пополнела и подурнела, но приобрела удивительно звонкий голос, которым зазывает покупателей. Она торгует разной мелочью и ведет свои делишки хорошо. Супруг ее — старший городовой и находится у нее под началом. В сделавшей себе карьеру Агафье Тихоновне вам и не узнать прежней деревенской бабы. Она с виду совершенно купчиха, особенно когда в воскресенье идет в церковь, в атласном салопе… О Петербурге она самого лучшего понятия и с некоторым презрением относится к деревне. К довершению всего, должно заметить, что Агафья Тихоновна весьма вошла во вкус пива с Калинкина завода и вечером выпивает значительное его количество. В это время особенно и побаивается ее муж — благонамеренный городовой нашей столицы.

II. Степа

Крайняя нужда заставила государственного крестьянина Новгородской губернии Ивана Андреева снарядить своего сынишку в Питер. Отправляя его в дорогу вместе с односельцем-извозчиком, отец так наставлял мальчика:

— Смотри, Степка, в Питере не баловать! Сват Трифон отдаст тебя в ученье… Выучишься — человеком будешь!.. Прощай, Степа!

Мать, прижимая сынишку, ничего не говорила, потому что говорить ей мешали слезы. Она крестила его одной рукой, а другая засовывала за тулупчик только что испеченные лепешки.

Мальчик был в каком-то недоумении и только усердно щипал своими крохотными ручонками большую овчинную шапку, подаренную ему отцом на дорогу.

Когда вышли из избы, на улице собралось несколько деревенских ребят и стали прощаться с мальчиком. Некоторые как-то завистливо смотрели на маленького путешественника в полушубке и большой шапке и, зная, что Степа едет в Питер, от души хотели быть на его месте… Другие же — побольше — без особенной зависти взирали даже и на большую шапку и замечали:

— Тамотка, братцы — сказывал дядя Андрей — страсти! Город эвона!..

И мальчик приподнял на сколько мог руки.

— Тамотка, — продолжал рассказчик, — ровно бы в нашем алексинском бору заплутаешься… И опять же — боязно… Сказывают, наших ребяток, братцы, в Питере бьют ой-ой как!.. Этто все дядя Андрей сказывал… Он, братцы, знает… Он в Питере жил… Дядя Андрей все знает!..

— Ну, садись, Степка… Едем, малец, гроши добывать! — шутил Трифон, усаживаясь на легковые санки… — Ну, желтоглазая!.. марш опять в россейскую столицу!.. — добавил извозчик-зимник и стегнул свою маленькую шершавую лошадку.

Скоро санки выехали из деревни, а мать все еще не унималась. Да и отец как-то пасмурно драл лыко на лапти…

— Не хоронить послали… Чего ревешь! — наконец заметил он жене.

— Иван!.. Бога ты не побоялся… Там… там ему смерть!.. Сам знаешь, как их, мальцов-то, в Питере…

— Полно, баба… Бог даст, выучится. А ты не всему верь… баба!..

А санки скользили себе по ровной гладкой дороге, и мальчик уже вступил с Трифоном в разговор. Выезжая в первый раз из села, мальчик решительно интересовался всем и до того закидал Трифона вопросами, что тот едва успевал на них отвечать. Особенно Степку занимала столица.

— А что, дядя Трифон, она, самая эта столица, много будет больше наших Дубков?

— В тысячу раз будет больше, Степка.

Мальчик решительно не мог сообразить, зачем это столица такая большая. Однако, не желая выказать перед Трифоном своего недоумения, он только заметил:

— И там, дядя Трифон, как у нас в Дубках, всё хрестьяне живут?

— Всякий народ в Питере живет, Степка… И графы, и князья, и дворяне, и купцы… и наш брат… Всякого, братец ты мои, в Питере народу довольно!..

— Ишь ты! и графы и князья, дядя Трифон.