Несусветный эскадрон - Далия Трускиновская

Сообщать об этом госпоже баронессе было никак невозможно.

Уставился на девицу и внучек.

Он разинул было рот – но Прицис дернул внучка за рукав. Тот и заткнулся.

Госпожа баронесса увидела, что двух преданных подлиз что-то смутило. Перегнувшись через перила висячего сада, она вытянула шею – и увидела ненаглядную свою доченьку.

И тут такое началось!

Сергею Петровичу недосуг было наблюдать из кустов семейную сцену. Он, хоронясь и пригибаясь, поспешил вдоль стены в совсем другую сторону. И подстриженный кустарничек давно уж кончился, а он все еще пробирался на полусогнутых, касаясь пальцами земли, на манер большой и перепуганной обезьяны.

Гусар перебежал песчаную дорожку и устремился к рощице. Зачем, почему – объяснить бы не мог. Его просто ноги сами несли подальше от госпожи баронессы.

Вдруг он споткнулся о что-то теплое и, надо думать, живое.

Сергей Петрович отскочил и спрятался за дерево.

Теплое и живое тоже до полусмерти перепугалось. С полминуты повозившись на траве, оно разделилось на два тела. Одно, полупрозрачное, дало стрекача. Другое, совсем непрозрачное, выпрямилось и, пошатываясь, сделало два шага к дереву. Оно одной рукой обняло ствол, но, видно, и ствол, и весь мир у этого тела плясали и колебались. Его резко качнуло вперед.

Таким образом Сергей Петрович нос к носу столкнулся со вражеским гусаром.

На сей раз он увидел под козырьком лицо.

Это было смуглое, глазастое, отчаянное, цыганское лицо.

Перед ним стоял совершенно ошалевший Ешка. Кивер на нем был не то что зверски набекрень, а вообще еле держался, доломан распахнут до двух нижних пуговиц, за пазухой виднелось что-то скомканное и белое.

– Лихорадка вавилонская!.. шепотом изумился цыганской наглости гусар. – Ты как это сюда забрался?!. Зачем?!.

Ешка встряхнулся, издав губами звук на манер конского фырчанья.

– Да что это с тобой поделалось? – не услышав обычной для цыгана прибаутки, забеспокоился гусар.

– Просил добра у Бога, да не так много! – загадочно отвечал Ешка и зашипел как бы в отчаянии: – Ой-й-й!..

Тут только Сергей Петрович опознал на нем свой мундир.

Это были его черный фетровый кивер, и даже с султанчиком из перьев, который Адель нашла в мешочке, его голубой ментик, отделанный, как полагается, серыми крымскими мерлушками, серебряным галуном и бахромой, его доломан, который был цыгану несколько широковат, и все же сидел неплохо. То есть, весь тот доспех, который действовал на дам и девиц, как валерьянка на кошек, до такой степени лишая рассудка, что физиономия под козырьком кивера особого значения уже не имела.

Но возмущаться не было времени.

– Уходить надо… – прошептал Ешка. – Ноги на плечи, живот подмышку…

Гусар с радостью подчинился.

Они молча понеслись, пригибаясь, за стенками подстриженных кустов, за вольно стоящими деревьями английского пейзажа, обогнули пруд, проскочили вдоль диких роз мимо грядок, где, казалось бы, совсем недавно взошли селедочьи головы, и тут их встретила внезапно слетевшая с ограды тень.

Это был Мач.

Гусар с цыганом шарахнулись было от парня, но он с шепотом «Я это, я…» удержал их от дальнейших шатаний по баронскому парку и показал, где и как лучше перелезать через ограду.

Там ждала Паризьена, вооруженная двумя пистолетами.

– Что случилось? – напустилась она на Ешку, еще не видя Сергея Петровича. – Почему так долго? Тебя видели? Заметили?

– Пошли отсюда… – проворчал цыган. – И забери ты у меня это…

Он сдернул с головы кивер и принялся неумелыми пальцами, не развязав предварительно ментишкетных шнуров, не скинув ментика, скидывать доломан.

Тут только Сергей Петрович узрел со стены, как именно был одет Ешка, и чуть от такой картины вниз не свалился. Когда тот по пояс торчал из кустов в парке, гусар не мог оценить всей прелести его вида. Сверху на цыгане были великолепные гусарские доспехи, но нижнюю часть его туловища прикрывали старые, широкие и ободранные штаны, заправленные в останки сапог.

А иначе и быть не могло – когда Бауман, второпях раздевая Сергея Петровича, чтобы безопасно провезти его в усадьбу, лишил его ментика, кивера и доломана, не мог же он снять с гусара еще и штаны! Сергей Петрович остался в своих чикчирах – а Ешке с Аделью, когда они затеяли маскарад, другие взять было неоткуда.

Он раскрыл было рот, Но тут Адель его увидела.

– Мой маленький Серж!.. – воскликнула маркитантка, раскрывая объятия соскочившему гусару. – Ешка!..

Столько радости, столько благодарности было в голосе Паризьены, что цыган прямо-таки расцвел улыбкой. Он шагнул вперед – и всех троих спаяло одно крепчайшее объятие, без тени любовной страсти, без всякой задней мысли. Просто они наконец-то опять были вместе, и пусть ближайшие полчаса уже грозили всякими неприятностями – они не могли разомкнуть рук.

Мач глядел, как рады эти трое, и безумно хотелось ему влиться четвертым в объятие, и чувствовал он, что между ним и этими тремя словно каменная стена встала. Что-то, черным дымом клубящееся и ползущее вверх со дна души, мешало ему, не давало, не пускало!..

Но даже такое великолепное объятие не могло длиться вечно.

С большой неохотой гусар, цыган и маркитантка отпустили друг друга.

– Вот, это тебе! – вспомнил вдруг Ешка и достал из-за пазухи нежнейшее барежевое платьице, скомканное так, что за полдня не отутюжишь.

– Как оно к тебе попало? – хватая это благоухающее облачко, спросила Адель.

– Ну, как к цыгану такие вещи попадают? – начал Ешка свою старую песню. – Иду по парку, вижу – барышня…

И заткнулся.

– Попросила минутку подержать? – ехидно осведомилась Адель.

– Оно на скамейке лежало… – буркунул Ешка. – Вижу, барышни в нем все равно нет, почему бы и не взять?

– Ты что там в парке натворил? – грозно двинулся на него Сергей Петрович. – По-твоему, я не видел, как девицы по парку носились? Об кого я споткнулся, скажи на милость?!. Что обо мне после этого подумают? Что подумают о русских гусарах?!

– Серж, у него не было другого выхода! – вступилась Адель. – Мы побоялись детей посылать! Наоборот, он должен был поддержать честь мундира!

– Поддержать? Нет, ты посмотри мне в глаза! Хороша поддержка!

– Что мог, то и сделал! – огрызнулся Ешка и вдруг улыбнулся, припоминая какую-то милую подробность, своей обаятельной и лукавой улыбкой.

– Не мог же он залезть в парк в своем жутком лапсердаке! – продолжала Адель. – Его бы издали увидели и поймали. А так – ходит по парку баронский гость и ходит! Кто из сторожей к нему цепляться станет!