Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 1 - Александр Дюма

В эту щель сейчас же проникли Жильбер и хозяйка, за ними – муж, сестра и дочь, а потом и служанка, вопившая истошным голосом и оглядывавшаяся, свирепо вращая глазами; однако хозяева даже не подумали спросить, почему она кричит.

Как только они перешли дорогу, Жильбер понял, что они прибыли. Он поблагодарил главу семейства, тот в ответ поблагодарил молодого человека. Хозяйка попыталась его удержать, тетушка послала его ко всем чертям, и они расстались, чтобы никогда больше не встретиться.

В том месте, где стоял Жильбер, находились только избранные; он без особого труда пробрался к кряжистому тополю, взобрался на камень, ухватился за нижнюю ветку и стал ждать.

Спустя полчаса после того, как он устроился, послышалась барабанная дробь, раздался пушечный выстрел и загудел большой соборный колокол.

Глава 16.

КОРОЛЕВСКИЕ КАРЕТЫ

Отдаленные крики становились все явственнее, все громче, заставив Жильбера насторожиться и напрячь все силы; его охватила дрожь.

Отовсюду доносились крики: «Да здравствует король!»

Это еще было в обычае того времени.

Множество лошадей в пурпуре и золоте с громким ржанием промчалось по мостовой: это были мушкетеры, офицеры охраны и швейцарская кавалерия.

Следом за ними катилась великолепная массивная карета.

Жильбер заметил голубую орденскую ленту, величественную голову в шляпе. Его поразил холодный проницательный взгляд короля, перед которым склонялись обнаженные головы.

Очарованный, оцепеневший, захмелевший, затрепетавший Жильбер позабыл снять шляпу.

Мощный удар вывел его из восторженного состояния; шляпа покатилась по земле.

Он отлетел в сторону, подобрал шляпу, поднял голову и узнал племянника буржуа, смотревшего на него с насмешливой улыбкой, характерной для военных.

– Вы что же, не желаете обнажать голову перед королем? – спросил он.

Жильбер побледнел, взглянул на вывалянную в пыли шляпу и ответил:

– Я впервые вижу короля, сударь, поэтому забыл его поприветствовать. Но я не знал, что…

– Ах, вы не знали? – нахмурившись, процедил солдафон.

Жильбер испугался, что его сейчас прогонят и он не увидит Андре; любовь, клокотавшая в его сердце, победила гордыню.

– Простите, – сказал он, – я из деревни.

– Ты, видать, приехал в Париж учиться, паренек?

– Да, сударь, – отвечал Жильбер, едва сдерживая злобу.

– Ну, раз ты здесь учишься, – продолжал сержант, схватив за руку Жильбера, готового надеть шляпу, – запомни вот еще что: ее высочество надо приветствовать так же, как короля, наследных принцев – как ее высочество; таким же образом ты должен приветствовать все кареты, на которых увидишь цветки лилии. Знаешь, что такое лилия, или тебе показать?

– Не надо, сударь, – отвечал Жильбер, – я знаю.

– Слава Богу! – проворчал сержант.

Королевские кареты проехали.

Остальные экипажи потянулись за ними цепочкой. Жильбер жадно следил за ними обезумевшими глазами. Подъезжая к воротам монастыря, кареты останавливались одна за другой, свитские выходили из экипажей, это занимало некоторое время и влекло за собой остановки в движении по всей дороге.

Во время одной из таких остановок Жильбер почувствовал, как в сердце его словно вспыхнул пожар. Он был ослеплен, взгляд его затуманился, его охватила столь сильная дрожь, что он был вынужден уцепиться за ветку, чтобы не свалиться.

Прямо против него, в каких-нибудь десяти шагах, в карете с королевскими лилиями, которые так настоятельно советовал ему приветствовать сержант, Жильбер увидал восхитительное безмятежное лицо Андре, одетой в белое, словно ангел или призрак.

Он еле слышно вскрикнул, потом овладел разом охватившими его чувствами; он повелел своему сердцу перестать биться, а взгляду – подняться к солнцу.

Молодой человек обладал такой мощной силой воли, что ему это удалось.

Андре захотелось узнать, почему остановились кареты, и она выглянула из окна. Бросив вокруг себя взгляд своих прекрасных небесно-голубых глаз, она заметила Жильбера и узнала его.

Жильбер полагал, что, увидав его, Андре удивится, повернется к сидящему с ней рядом отцу и сообщит ему эту новость.

Он не ошибся: Андре удивилась, повернулась к отцу и обратила на Жильбера внимание барона де Таверне, украшенного красной орденской лентой и величественно развалившегося в королевской карете.

– Жильбер? – вскричал барон, подскочив от этой новости, – Жильбер здесь? А кто же заботится о Маоне?

Жильбер прекрасно все слышал. Он подчеркнуто вежливо поклонился Андре и ее отцу.

Для этого ему пришлось собрать все свои силы.

– Так это правда! – закричал барон, разглядев в толпе нашего философа. – Вот этот шалопай собственной персоной!

Мысль, что Жильбер мог оказаться в Париже, казалась барону столь странной, что он вначале не хотел верить глазам своей дочери, да и теперь ему тяжело было в это поверить.

Жильбер пристально следил за выражением лица Андре. После мимолетного удивления на нем не отражалось ничего, кроме безмятежного спокойствия.

Высунувшись из кареты, барон поманил Жильбера пальцем.

Жильбер хотел к нему подойти, но его остановил сержант.

– Вы же видите, что меня зовут, – проговорил молодой человек.

– Кто?

– Вот из этой кареты.

Сержант проследил взглядом за пальцем Жильбера и остановил его на карете барона де Таверне.

– Вы позволите, сержант? Мне бы хотелось сказать этому юноше два слова.

– Хоть четыре, сударь, – отвечал сержант, – у вас есть время: сейчас на паперти читают торжественную речь – это не меньше, чем на полчаса. Проходите, молодой человек.

– Иди сюда, бездельник! – обратился барон к Жильберу, старавшемуся идти обычным шагом. – Скажи, какому случаю ты обязан тем, что оказался в Париже, вместо того чтобы охранять Таверне?

Жильбер еще раз поклонился Андре и барону.

– Меня привел сюда не случай, – отвечал он, – это, ваше сиятельство, проявление моей воли.

– То есть, как – твоей воли, негодяй? Да разве у тебя может быть воля?

– Отчего же нет? Каждый свободный человек вправе ее иметь.

– Каждый свободный человек! Вот как? Так ты считаешь себя свободным, бездельник?

– Разумеется, потому что я не связан никакими обязательствами.

– Клянусь честью, это ничтожество вздумало шутить! – вскричал барон де Таверне, озадаченный самоуверенным тоном Жильбера. – Как? Ты в Париже? Как же ты сюда добрался, хотел бы я знать? И на какие деньги, скажи на милость?

– Пешком, – коротко отвечал Жильбер.

– Пешком? – переспросила Андре с оттенком жалости.

– Зачем же ты явился в Париж, я тебя спрашиваю? – закричал барон.

– Сначала – учиться, потом – разбогатеть.

– Учиться?

– Ну да.

– И разбогатеть? А пока что ты делаешь? Попрошайничаешь?

– Чтобы я попрошайничал!.. – высокомерно вымолвил Жильбер.

– Значит, воруешь?

– Сударь, – твердо заговорил Жильбер с выражением отчаянной гордости, заставившей мадмуазель Андре бросить внимательный взгляд на странного молодого человека, – разве я у вас когда-нибудь что-нибудь украл?

– Что же ты здесь можешь делать, дармоед?

– То же, что один гениальный человек, которому я стремлюсь подражать изо всех сил, – отвечал Жильбер, – я переписываю ноты.

Андре повернула голову.

– Переписываете ноты? – переспросила она.

– Да, мадмуазель.

– Так вы, стало быть, знаете нотную грамоту? – высокомерно спросила она с таким видом, будто хотела сказать: «Вы лжете».

– Я знаю ноты, и этого довольно, чтобы быть переписчиком, – отвечал Жильбер.

– Где же ты этому выучился, негодяй?

– Да, где? – с улыбкой спросила Андре.

– Господин барон, я очень люблю музыку. Мадмуазель проводила ежедневно за клавесином около двух часов, а я тайком слушал ее игру.

– Бездельник!

– Поначалу я запоминал мелодии, а так как они были записаны в руководстве, я мало-помалу, с большим трудом выучился их читать по этому руководству.

– По моему учебнику? – воскликнула в высшей степени оскорбленная Андре. – Как вы смели к нему прикасаться?

– Нет, мадмуазель, я никогда бы себе этого не позволил, – отвечал Жильбер, – он оставался открытым на клавесине то на одной странице, то на другой. Я его не трогал. Я учился читать ноты, только и всего. Не мог же я глазами испачкать страницы!

– Вот вы увидите, – прибавил барон, – сейчас этот мерзавец нам объявит, что играет на фортепиано не хуже Гайдна.

– Возможно, я и научился бы играть, – проговорил Жильбер, – если бы осмелился прикоснуться к клавишам.

Андре не удержалась и еще раз внимательно взглянула на Жильбера; его лицо было оживлено под влиянием чувства, которое невозможно было постичь умом; его можно было бы, вероятно, назвать страстным фанатизмом мученика.

Однако барон не обладал столь же спокойным и ясным умом, как его дочь. Он почувствовал, как в нем поднимается злоба при мысли, что юноша прав и что было бесчеловечно оставлять его в Таверне в обществе Маона.