Банда - 2 - Виктор Пронин

- У него есть берлога.

- Знаю.

- Наглый, неожиданный налет.

- Цель?

- Изъятие всех документов, которые только можно там обнаружить. Вплоть до новогодних открыток и телефонных счетов. Говорю это не для красного-словца - на телефонных квитанциях указывают коды городов, с которыми абонент беседовал. Поэтому даже квитанции будут полезны.

- Может быть, - Пафнутьев не стал спорить.

- Я, Паша, не очень силен в твоем деле, не знаю, какие преступления совершаются с отпечатками пальцев, какие - без, где собака может унюхать, а где ее возможности ограничены... Но я твердо знаю другое - нет преступлений, которые не оставили бы финансовых следов. За любым, даже за самым пошлым и вульгарным бытовым убийством неизбежно тянется какой-то денежный след. Кто-то накануне послал перевод или его получил, кто-то взял в долг, а кто-то вдруг все долги роздал, кто-то купил, кто-то продал... Денежные следы любой деятельности обязательно остаются, а уж следы преступления... Если совершить, налет, следы обнаружатся. Я берусь эти документы изучить и доложить тебе об истинном состоянии дел господина Байрамова.

- Ты становишься рисковым человеком, Аркаша.

- Я всегда им был. Только притворялся... Слабым, поганым, убогим... Так было принято. Такова была общественная мораль. Да, Паша, да. Безнравственно было заявить о себе что-то достойное, безнравственно было вообще заявить о себе. И люди притворялись худшими, чтоб только, не дай Бог, их не заподозрили в преступном самоуважении, в низменном желании купить себе новые штаны или приобрести квартирку попросторнее, чтоб не питаться в прачечной, чтоб не читать газету в туалете и не общаться с женой в детской комнате... Ладно, Паша, - Халандовский поднял стопку, посмотрел на нее с хмельной пристальностью, словно хотел на поверхности водки увидеть последствия бандитского налета на берлогу Байрамова. - Выпьем с Богом... Есть закуска, есть прекрасный и надежный собутыльник Халандовский...

- Думаешь, будет добыча?

- Не сомневайся, Паша. Добыча будет. Не столь уж он и хитер. Опасен да. Но хитер... Не столь, Паша, как некоторые твои приятели, не столь! - и Халандовский, ткнувшись своей стопкой в стопку Пафнутьева, подмигнув ему черным лукавым глазом, выпил.

И поставил пустую бутылку куда-то за спину, где было у него местечко, в котором пустые бутылки сами по себе заменялись на полные.

***

Невродов сдержал слово - следствие по делу бывшего городского прокурора Анцыферова было проведено в самые сжатые сроки и тут же назначил суд. Это уголовное дело не было слишком сложным, поскольку факт получения взятки был установлен и доказан, никто из участников разоблачения Анцыферова от своих показаний не отрекся, а немногие свидетели были тверды и неумолимы.

Наверно, и сам Леонард Леонидович не успел в полной мере привыкнуть к своему новому положению. Жизнь его менялась настолько быстро и необратимо, что единственное чувство, которое им владело все эти дни - ужас происходящего и какая-то ошарашенность, он даже не вполне понимал происходящее.

На суд он пришел бледный, похудевший, какой-то нервно-пугливый. Оглядывался на каждое слово, произнесенное в зале, на шорох и скрип стула, вздрагивал от хлопка двери. Народу было немного, суд состоялся без посторонних, без любопытных и единственно, кого допустили от всей журналистской братии, это главного редактора Цыкина. Он сидел в сторонке, за спинами и, кажется, был занят только тем, что убеждал себя в том, что все это ему не снится. Когда суд уже начался, пришел опоздавший Фырнин. Он вежливо поздоровался с судьей, поклонился прокурору, дружески кивнул и Анцыферову. Тот узнал Фырцина, слабо улыбнулся, чуть заменю шевелил руками, словно хотел развести их в стороны, да не решился. И жест его означал примерно следующее: "Вот так-то, брат, вот так-то...".

Собственно, можно сказать, что и суда-то настоящего не было, поскольку судья, не счел нужным заслушивать всех немногочисленных свидетелей, а искать истину, ковыряться в показаниях тоже не было никакой необходимости. Все происходило быстро, немногословно и скорбно, будто хоронили важного человека, которого все недолюбливали и петому испытывали чувство облегчения.

Папка уголовного дела была явно тощеватой. Заявление Халандовского, акт об изъятии пяти миллионов рублей, протокол допроса обвиняемого, несколько включений экспертиз - о меченных деньгах, о светящихся пятнах на ладошках Анцыферова, об уголовном деле против Халандовского, которое было признано искусственно раздутым.

Председательствовала на суде пожилая взвинченная женщина, полная, в тесном платье в цветочек, с тонкими, ярко накрашенными губами, едва ли не в каждом слове произнесенном кем-либо, она чувствовала не то угрозу себе, не то скрытое оскорбление и тут же вскидывалась, пронзительным голосом делала замечание, грозила лишить слова. Ее пригласили из соседней области, где она слыла жесткой и непугливой, пригласили для пущей объективности, поскольку все судьи города были хорошо знакомы с Анцыферовым и судить его объективно, естественно, не могли. Более того, они отказались судить, полагая, что все происшедшее - не конец карьеры Анцыферова, а всего лишь досадная заминка, небольшая остановка в пути.

- Подсудимый, вы признаете свою вину в получении взятки? - тонким голосом спросила завитая, крашенная судья, не глядя на Анцыферова - она продолжала копаться в уголовном деле, выискивая там что-то чрезвычайно важное для следующего вопроса.

- Что? - вздрогнул Анцыферов.

- Вам задан вопрос... Признаете ли вы себя виновным в получении взятки от присутствующего здесь...

- Нет! - вскрикнул Анцыферов. - И вам не удасться,...

- Делаю вам замечание, подсудимый. Вы ведете себя недопустимо пренебрежительно к суду. Вы что, первый раз на скамье подсудимых? Пора привыкать, - улыбнулась судья, показав красноватые, выкрашенные помадой зубы. - Здесь не принято перебивать судью, когда задается вопрос, посерьезнела она. - Вам понятно то, что я сказала?

- Да, понятно, - Анцыферов опустил голову.

- В таком случае, повторяю вопрос... Признаете ли вы свою вину в злоупотреблении служебным положением, бывшем служебном положении, - снова улыбнулась судья, - выразившемся в получении взятки за обещание закрыть уголовное дело, возбужденное против господина Халандовского?

- Нет, не признаю! Это называется провокация!

- Я у вас не спрашиваю, как это называется. Когда мне придет в голову такая блажь - спрошу. А пока сама знаю и помню. Это называется взяточничество. Или, как выразилась центральная газета в заметке о ваших деяниях.., коррупция.

- Коррупция - это нечто иное, - проворчал Анцыферов почти про себя, но судья его услышала.

- Подсудимый, я вижу, что вы никак не освоитесь со своим новым положением, судья победно осмотрела немногочисленную публику. - Пора. У вас было не очень много времени, но надеюсь, будет побольше. Здесь не место заниматься теорией, выискивать значения понятий, объяснения слов. Объяснять надо спои поступки, - судье, видимо, доставляло удовольствие потоптаться по самолюбию столь значительного в прошлом человека, причем, делать это на полном законном основании.

- Виноват, - пробормотал Анцыферов и лицо его пошло красными пятнами.

- Вот так-то лучше... Продолжим, - судья снова зашелестела страницами дела, если не было взятки, то чем вы объясняете появление светящихся пятен на ваших ладонях? Вы передо мной снимки, сделанные экспертами... На этих снимках ваши ладони? Хотя бы Это вы не отрицаете? Отвечайте, ладони ваши?

- Мои.

- Очень хорошо... Немного продвинулись. А пятна? Светящиеся пятна это что?

- Провокация.

- В чем именно вы видите провокацию? Мои ладони не светятся, а ваши засветились... Куда это вы влезли своими ручонками шаловливыми? - хихикнула судья, снова показав перемазанные помадой зубы.

- Все организовано. И взятка, и заявление, и эти миллионы... Я даже знаю, кто все это организовал.

- Кто же? Поделитесь.

- Могу сказать... Это Пафнутьев - начальник следственного отдела прокуратуры.

- Забавно... - она полистала дело, вчиталась в список свидетелей. Здесь такого нет. Вы считаете нужным его допросить? Вы настаиваете на этом?

- Да ни на чем я не настаиваю... И допрашивать его не надо. Перебьется.

Навалившись обильной грудью на стол, судья исподлобья долго смотрела на Анцыферова маленькими остренькими глазками, будто пытаясь что-то почти невидимое в нем рассмотреть.

- Подсудимый! - резко обратилась она к нему. - Делаю вам замечание. Ваше поведение оскорбительно для суда. Пытаясь затянут дело, ввести суд в заблуждение, вы называете, которые не имеют к предмету нашего разбирательства никакого отношения, а когда суд, идя вам навстречу, соглашается заслушать этих людей, вы вдруг отказываетесь от своего же ходатайства. Должна заметить - вы ничего не добьетесь такими недостойными методами. Приговор будет вынесен сегодня же, могу вас в этом заверить.