Воспоминания о монастыре - Жозе Сарамаго

Спускается Балтазар в низину, шагает домой, на постройке работа еще идет, но поскольку вернулся он издалека, из Санто-Антонио-до-Тожал, не забудем, и переход был нелегкий, то имеет он право уйти пораньше, должен только снять с волов ярмо и задать им корм. Подчас кажется, время стоит на месте, вот так ласточка, что свила гнездо на карнизе, прилетает, улетает, снует туда-сюда, но всегда у нас на виду, может даже прийти на ум и нам, и ей, что так оно и будет всю вечность или хотя бы половину этого срока, что тоже было бы недурно. Но вдруг смотришь, была и нет ее, а я ведь только что ее видел, куда же делась, а если есть у нас под рукой зеркало, Господи, как время пробежало, как я состарился, еще вчера была я цветком квартала, и вот уж нету ни квартала, ни цветка. У Балтазара нет зеркала, разве что в глазах наших он отражается, видят они, как спускается он по расползшейся грязи в селенье, и говорят ему, В бороде у тебя полно белых нитей, Балтазар, лоб твой покрылся морщинами, Балтазар, затылок твой стал как дубленый, Балтазар, плечи твои ссутулились, Балтазар, ты сам на себя не похож, Балтазар, но виной всему, несомненно, изъяны нашего зрения, ибо вон идет женщина, и там, где увидели мы старика, видит она молодого солдата, у которого спросила однажды, Как ваше имя, а может статься, видит она просто-напросто вот этого самого человека, что спускается по склону, перепачканный, поседевший, однорукий, Семь Солнц по прозвищу, если такое прозвище уместно при столь великой усталости, но для этой женщины он солнце незакатное, не потому, что это солнце всегда в блеске, но потому, что есть оно на свете, пусть тучи его прячут, пусть затмения случаются, но живет это солнце, Боже правый, и открывает объятия, кто кому, она ему, он ей, друг другу, они позор селения Мафра, обниматься эдак вот посереди площади, да еще в таких летах, может, это потому, что у них никогда не было детей, может, потому, что себе они кажутся моложе, чем есть на самом деле, бедные слепцы, а может, они единственные человеческие существа на свете, видящие друг друга такими, каковы они есть, сейчас, когда они вместе, даже нашим глазам дано видеть, что оба стали красивыми.

За ужином Алваро-Дього сказал, что статуи побудут покуда там, где их оставили, их уже не успеют разместить по соответствующим нишам, освящать собор будут в воскресенье, и тут уж придется порадеть и потрудиться, чтобы придать базилике благолепный вид завершенной постройки, ризница уже готова, но своды покуда не оштукатурены, и, поскольку кружала[128] еще на виду, своды приказано затянуть парусиной, пропитанной гипсовым раствором, дабы под этим подобием штукатурки своды производили впечатление более опрятное, и таким же манером будет прикрыто отсутствие верхней части купола в церкви. Алваро-Дього знает множество таких хитростей, из обычного каменщика выбился в мраморщики, из мраморщиков в резчики, и он на хорошем счету у мастеров и чиновников, неизменно точен, неизменно уверен, руки у него такие умелые, речи у него такие почтительные, никакого сравнения с оравой погонщиков, эти при случае не прочь побуянить, разит от них навозом, да им же они и измараны, в то время как Алваро-Дього убелен и выбелен мраморной пылью, она въедается в бороду и в волосы на руках и пропитывает одежду на всю жизнь. Именно так и будет с Алваро-Дього, на всю жизнь, только жить ему недолго осталось, скоро свалится со стены, на которую незачем ему было лезть, его ремесло того не требовало, полез поправить камень, из его рук вышедший, и уж поэтому не мог тот камень быть плохо обтесан. Упадет он с высоты почти в тридцать метров, отчего и умрет, и эта Инес-Антония, которая сейчас так кичится тем, что муженька начальство жалует, станет грустной вдовой, вечно тревожащейся за сына, не упал бы, невзгодам бедняков конца нет. Еще сообщает Алваро-Дього, что послушники, не дожидаясь освящения, переберутся в две кельи, уже достроенные над поварней, и по этому поводу заметил Балтазар, что штукатурка-то сырая еще, а погоды очень студеные, как бы не расхворались монахи, и Алваро-Дього ответил, что в готовых кельях поставили жаровни, огонь в них поддерживают круглые сутки, и все равно потеют стены. А как, Балтазар, трудно было довезти статуи святых, Довезти-то довезли кое-как, тяжелей всего было погрузить, а там добрались помаленьку, помогли сноровка, да сила, да воловье терпение. Разговор угасал, угасал огонь в очаге, Алваро-Дього и Инес-Антония отправились спать, про Габриэла и говорить нечего, уснул еще за ужином, тут спросил Балтазар, Хочешь пойти поглядеть статуи, Блимунда, небо, должно быть, чистое, и луна скоро выйдет, Идем, отвечала она.

Ночь была ясная и холодная. Покуда поднимались они вверх по склону холма Вела, появилась луна, огромная, багряная, сперва вычертила силуэты звонниц, потом неровные абрисы стен, что повыше, и, наконец, маковку холма, на которую ушло столько трудов и пороха. И Балтазар сказал, Завтра отправлюсь к Монте-Жунто, погляжу, как машина, полгода прошло с тех пор, как я был последний раз, как она там, И я с тобой, Да незачем, выйду рано, если работы окажется немного, вернусь еще засветло, сейчас самое подходящее время, потом начнутся праздники освящения, коли заладят дожди, дороги совсем развезет, Будь осторожен, Не беспокойся, разбойники меня не прикончат и волки не загрызут, Не о волках речь и не о разбойниках, О чем же, Я про машину говорю, Ты всегда мне твердишь, береги, мол, себя, я ухожу и возвращаюсь, уж так осторожен, осторожнее некуда, Вот и будь осторожен, ничего не упускай из виду, Не тревожься, женушка, час мой еще не пробил, Как не тревожиться, муженек, рано или поздно, а пробьет он.

Они вышли на просторную площадь перед церковью, ее громада рвалась с земли к небу, отодвинувшись от прочих зданий. Там, где должно стоять дворцу, с одной стороны была земляная площадка, а с другой виднелось несколько деревянных строений, предназначенных для церемоний во время освящения. Столько лет работы, целых тринадцать, и так мало сделано, диву даешься, всего лишь недостроенная церковь, монастырь, два крыла которого доведены только до второго этажа, а все прочее до конца первого, каких-то сорок келий, а понадобится триста. Кажется, что мало сделано, а сделано много, даже слишком много. Ползет муравей на гумно и подбирает ость. От гумна до муравейника десять метров, всего-то десять человеческих шагов. Но дотащить эту ость и проделать этот путь должен муравей, а не человек. Вот и здесь, в Мафре, вся беда в том, что трудятся люди, а не великаны, а если этою постройкой, а также другими, как из минувших времен, так и из грядущих, хотят доказать, что человек тоже способен выполнить работу, которая под стать великанам, тогда нужно смириться с тем, что людям понадобится на великанскую работу столько же времени, сколько понадобилось бы муравьям на человечью, все требует соответствующих мерок, муравьи и монастыри, каменная плита и пшеничная ость.