Массовые беспорядки в СССР при Хрущеве и Брежневе - Владимир Козлов

«Антисоветская агитация» Коркача представляло собой довольно обычный набор острых тем: «осуждал Советское правительство, что оно, якобы, «кормит» другие государства, а своих рабочих не обеспечивает»[658], призывал бороться за повышение зарплаты. Кричал: «Не то время, чтобы нам затыкать рты»[659]. Пытаясь вовлечь лояльных рабочих в забастовку, Коркач апеллировал к чувству классового стыда и классовой солидарности: «мы рискуем жизнью… нас могут посадить, мы можем пострадать, а вы… не хотите поддержать» и назвал рабочих предателями»[660].

Из Андрея Коркача стремительно, буквально на глазах, формировался тип рабочего-организатора, который и говорил-то «с какой-то твердой убежденностью»[661]. Он был чем-то неуловимо похож на лидера польской «Солидарности» Леха Валенсу. Последнего, как известно, тоже втащила в политику забастовка рабочих. Вероятно, именно страх перед организованным рабочим протестом и побудил «рабочую власть» так жестоко (смертный приговор) расправиться с Андреем Коркачем.

Рядом с Коркачем в группе зачинщиков забастовки ходил по цехам электродного завода Григорий Катков. У следствия было больше оснований называть рвачом его, Каткова, а не Коркача. Однако в тот день Григорий Григорьевич вел себя все-таки совсем не как «рвач». То ли репутация не соответствовала действительности, то ли сам Катков оказался натурой более страстной и увлекающейся, чем можно было ожидать от «рвача». Привычка жаловаться на свое тяжелое материальное положение, разумеется, брала свое. Поэтому в разговоре с начальником цеха Бруком Григорий Григорьевич не удержался, попенял: «Мы и раньше мяса не ели, а теперь вовсе не придется есть»1. В группе зачинщиков Катков был заметен (призывал бросать работу, бороться за лучшую жизнь и т. п.), но не более того. А вывод следствия и суда о какой-то особенной роли Каткова в организации забастовки очень и очень похож на фабрикацию и подтасовку. В любом случае, его, конечно же, нельзя ставить на одну доску с Коркачем. Коркач был лидером, Катков — «одним из…», поэтому и посчастливилось, обошел стороной смертный приговор.

Некоторые сторонники Коркача и Каткова на электродном заводе испытывали в день забастовки особый эмоциональный подъем и радостное возбуждение. 27-летний слесарь ремонтно-механического цеха Владимир Бахолдин, казалось, подобно Коркачу, «давно ждал этого дня». В. Г. Бахолдин был человеком со вполне советскими взглядами и убеждениями, воспитанным в семье с революционными традициями. Однако в его случае, как и во многих других, эти взгляды и убеждения не противоречили участию в забастовке, наоборот, предполагали его.

Вместе с Коркачем и Катковым в группе агитаторов видели 26летнего электрослесаря электродного завода Георгия Васюкова (холостой, ранее не судимый). В «зачинщики» он попал по воле следователя, на необъективность и предвзятость которого впоследствии жаловался. Свидетели запомнили, как Г.С.Васюков какое-то время ходил по заводу вместе с «делегацией» рабочих завода им. Буденного. Ничего особенного он не делал и не говорил, это признавали и свидетели, отводившие действительно активную роль Коркачу. В сущности, вся «агитация» Васюкова свелась к вопросу, обращенному к главному инженеру: «Почему повысили цены?», — на что «начальство» посоветовало Васюкову читать газеты, и вполне резонной реплике: «Ребята, переодеваться так переодеваться (снять спецовку и прекратить работу. — В.К.), работать так работать»[662].

На заводе «Нефтемаш» тоже шла своя агитация. 37-летний токарь Григорий Щербан присоединился к толпе, которая окружила директора завода, и призывал рабочих не приступать к работе до тех пор, пока не будет отменено постановление о повышении цен, «высказывал недовольство по поводу расценок на обрабатываемые им детали, призывал толпу идти на соседний завод № 17 для прекращения на нем работы»[663]. Вести дискуссии с начальством о нормах и расценках было для Григория Щербана делом привычным. Он раньше часто спорил по этому поводу с мастерами[664].

К зачинщикам забастовки на «Нефтемаше» следствие и суд отнесли двух женщин: 35-летнею уборщицу В.Т.Кустову и 44-летнюю заточницу М.Ф. Гладкову. У каждой было по трое детей, каждой и так жилось тяжело, а тут еще и цены повысили, впору было взвыть от безысходности. Протест Кустовой и Гладковой был предельно конкретен. 2 июня 1962 г. Кустова пришла на завод, увидела, что никто не работает, услышала спор директора с каким-то рабочим (речь идет о Щербане), возмутилась еще раз. Потом толпа стала кричать: «Идемте на 17 завод». «Я также, — рассказывала Кустова, — крикнула всем, чтобы шли к 17 заводу… толпа пошла, и я пошла… толпа кричала и я кричала, почему я делала так, объяснить не могу»1.

Показания свидетелей рисуют более яркую картину участия Кустовой в волнениях. В какой-то момент событий она несомненно выступала в роли бессознательной «зачинщицы». Проходя мимо заводоуправления, Кустова крикнула: «Конторские крысы, идите с нами». А на заводе № 17 она и Гладкова кричали примерно одно и то же: «Бросайте работу, присоединяйтесь к нам»[665]; «Бросайте работу, идемте к горисполкому, требовать молоко, масло, колбасу»[666].

Обстоятельства сложились таким образом, что в критический момент именно эмоциональный порыв этих двух женщин направил ход событий на «Нефтемаше». «Возможно, — заявила одна из свидетельниц, — если бы Кустова не кричала, то рабочие не пошли и приступили бы к работе»[667]. Кустова и Гладкова были осуждены на десять лет лишения свободы, но в конце концов даже власть вынуждена была признать полную неадекватность «преступления» наказанию. После двух лет заключения многодетные материи были помилованы Президиумом Верховного Совета РСФСР.

Демонстрация.

Собравшаяся на заводе им. Буденного толпа превратилась в политическую демонстрацию. Она двинулась в центр Новочеркасска под красным флагом и с портретом Ленина. В толпе были женщины и дети. Все это очень напоминало начало «Кровавого воскресенья». Но только обращались рабочие не к «царю-батюшке» (ведь место этого «верховного арбитра» занимал теперь «главный виновник» всех рабочих несчастий Н.Хрущев), а к неким абстрактным ценностям раннего коммунизма, к оскверненному «толстопузыми» идеалу справедливости. В конечном счете, рабочие Новочеркасска также не смогли защитить себя «святыми» коммунистическими символами, как их отцы и деды в 1905 году — портретами Николая II, иконами и хоругвями. Но само «бегство» участников демонстрации под защиту Ленина и красного флага делали волнения в Новочеркасске достаточно типичным «внутрисистемным» конфликтом. «Народ» не покушался на идеологические основы системы. Он лишь посылал на вершину иерархии сигнал о собственном неблагополучии.

(Сказанное нуждается в некоторых пояснениях. Известно, что в ходе волнений неоднократно раздавались и призывы к физической расправе над коммунистами. В толпе был достаточно силен элемент стихийного анархического антикоммунизма. Однако против портрета Ленина и красного флага в голове рабочей колонны никто из «антикоммунистов» не решился возражать. «Народ» стихийно выбрал образ своего протеста и его идейную окраску. Показательно, что, окружив события в Новочеркасске завесой тайны и молчания, коммунистические олигархи поставили себя в гораздо более выгодное положение, чем в свое время царское правительство: так им удалось продлить жизнь «коммунистических иллюзий» и локализовать новочеркасский конфликт. В конечном счете власть осознала жизненную необходимость умиротворения народа «неуклонной заботой о материальном благосостоянии трудящихся», ставшей одной из идеологических доминант брежневского времени. Советский режим начал медленно деградировать, идеологически разлагаться, мутировать, но никакой «революционной» альтернативы этой деградации, разложению и мутациям так и не появилось, а она, эта альтернатива, в принципе могла быть создана именно событиями в Новочеркасске).

Большая толпа в несколько тысяч человек двигалась в город. Командование Северо-Кавказского военного округа выставило заграждение на мосту через реку Тузлов. Там стояли танки, автомашины и солдаты. Однако «возбужденная толпа легко прошла через мост и продолжала следовать в город» [668]. Заместитель председателя КГБ Ивашутин, которому принадлежит приведенная выше цитата, явно преувеличил степень «возбужденности» рабочих. Общий настрой демонстрации скорее можно определить словом «решимость». Не случайно даже прокурор Отдела по надзору за следствием в органах госбезопасности Прокуратуры СССР Ю. Шубин вынужден был признать, что поначалу «внешне все это носило как будто мирный характер»1.