В Эрмитаж! - Малькольм Брэдбери

Но почему, почему у меня такое чувство, что это путешествие принесет мне еще много хлопот?

36 (прошлое)

Но, несмотря на годы и усталость, наш герой не может долгое время оставаться без дела. Вскоре он возобновляет свои обычные файв-о-клочные прогулки по улицам Парижа; бродит по элегантному, эротично-подновленному Пале-Роялю. Здесь продаются газеты и периодические издания, энергично распространяются и уносятся домой запрещенные книги, фланируют вдоль пассажей, мимо зазывающих покупателей торговцев и прогуливающихся щеголей самые красивые городские проститутки в соблазнительных и вызывающих нарядах. По старинке он обсуждает сам с собой вопросы политики и любви, предпочтений и философии, позволяя мыслям предаваться полному разгулу. А вечером по старинке ужинает с величайшими французскими учеными: Д'Аламбером, Гольбахом, Гельвецием (не один он, все они стареют). Они рассказывают друг другу о странном затворническом существовании Руссо, пересказывают новые колкости Вольтера. Он вновь посещает салоны замужних знатных дам, их много развелось таких — музыкантш, писательниц, Семирамид, любовниц философов и остроумцев. Правда, и дамы, и остроумцы теперь кажутся ему чересчур молодыми. Когда на улице сыро, он бредет в кофейню «Регентство», наблюдает за умниками, передвигающими фигурки на шахматной доске, или же просматривает газетные новости, узнает о последних скандалах и разглядывает местных франтов.

Политический нюх Гримма не подвел. Париж изменился. Изменился полностью, всецело, эпохально. Повеяло (впрочем, может, это лишь на мгновение) духом нового царствования, юного, расслабленного, с пасторальными мечтаниями и распущенным двором — духом Эрмитажа. Власть стала чуть более терпимой, чуть больше разрешается, принимается, допускается, хотя носится в воздухе нечто трудноуловимое, тревожное; свобода достается чересчур легко и вот-вот обесценится совсем. Распространяются упаднические настроения, откровенней и непристойней стал секс. Женщины жаждут власти и дразнят мужчин. Цензоров все труднее вывести из себя, хотя друг Дени аббат Рейналь уже этого добился, и его очередь, конечно, наступит тоже (обязательно наступит: ему на роду написано пережить еще одну чистку с публичным сжиганием книг). Но все труднее в его возрасте выступать с пламенными речами, все труднее строить из себя юнца-радикала — тем более что этим занимается множество куда более молодых и крепких мужчин.

Толпы новоявленных философов заполняют кафе и клубы, как будто людям теперь больше делать нечего — только думать и думать. Они сидят, потягивают вино, прихлебывают крепкий арабский кофе, одеваются по моде, в шелк, парчу, вольтерианские тюрбаны. Они чистят ботинки, оттачивают свое остроумие, провозглашают себя атеистами, смеются собственным шуткам, анатомируют вселенную, болтают, как попугаи, о чем угодно — о жизни, свободе, о счастливом случае — обо всем, что волей случая модно на этой неделе. Но когда же они думают? Когда успевают писать?

Конечно, без работы они не сидят, писанины хватает на всех, и наш герой точно знает, кто в этом виноват. Это, конечно, Панкук, Великий Монгол, скупивший и присвоивший все: газеты, названия книг, выходные данные, романистов, мыслителей и журналистов. Он публично упрекнул Дени за отказ модернизировать «Энциклопедию» и заявил, что хочет создать новый, грандиозный проект, какого еще и свет не видывал. Философ вкладывал в свое издание мудрость, знания, ум, рисковал, страдал — Панкук просто вложил деньги. А в новом Париже все продается и все покупается. Говорят, это прожорливое предприятие получило благословение короля: пока бал правит коммерческий расчет, пока не затрагивают власти — пожалуйста, делайте что хотите. Панкук и его агенты шныряют по кафе и клубам, соблазняют философов, нанимают исследователей и переписчиков, охотятся за литературными поденщиками. Дело не в деньгах; Панкук платит абсурдные гонорары за абсурдные мысли; охмуряет кого придется, не брезгует вложениями подписчиков любого сорта; новый проект не чета томам прежней «Энциклопедии», предназначенным для вдумчивых и образованных читателей. Просвещение стало товаром, предметом потребления. Что до нашего героя: он знаменит, он принят в свете, но он сделал свое дело, ему пора на свалку.

Да, Париж вторит молодому драматургу Бомарше — одному из многих, кого Дени создал и кому помог прославиться. В Комеди Франсез идет его новая пьеса о слуге-брадобрее, еще одна история о Слуге и Хозяине. «В какое варварское время мы живем! Оно не порождает ничего, за что его стоит благодарить. Только ерунду и глупости: атеизм, магнетизм, электричество, свободу вероисповедания, прививки, хинин, ужасные пьесы и современную мусорную кучу: „Энциклопедию“ Дидро…» Да, времена изменились — перемены зашли далеко, но не движутся дальше. Политические реформы, новые свободы. Секс и страсти грубеют; мода становится вульгарной; жестокость поощряется. Развиваются науки, появляются новые изобретения. Мысли перестают быть абстракциями, превращаются в рабочий инструмент. Шквал открытий: прививка, переливание крови, морской хронометр, коварные методы безумного доктора Месмера, гипнотизирующего взглядом, магнетизм, электричество. Осваиваются необитаемые ранее земли. Какие-то чудаки пытаются плавать по рекам с помощью весел и пара. В пригородах Парижа, в парках при скоплении массы зевак другие безумцы привязывают себя или животных к каким-то надувным пузырям и пытаются оторваться от земли, воспарить в небо.

Все еще ожидая новостей от своей северной патронессы, он тоже кое-что изобретает. Он придумывает домашнюю печатную машину, с помощью которой можно самому, с минимальными затратами, напечатать собственную книгу; он назвал бы ее пишущей машинкой. Изобретает аппарат для кодирования и расшифровывания посланий (за основу взят мозг его наделенного недюжинными умственными способностями друга Д'Аламбера), призванный помочь политикам и шпионам обмениваться секретными сведениями. В свободное время он пытается решить задачу о квадратуре круга. Приходит освежающая весна, но нет вестей из России. Он понял, он больше не надеется: не будет никакой русской энциклопедии. И университет, его замечательный Русский университет, не будет построен никогда. Ежедневные меморандумы, написанные им для Екатерины, пылятся где-нибудь в углах Эрмитажа; а шестьдесят шесть записных книжек он распихал по ящикам и запер на замок. Он обходит галереи и потихоньку распродает русские сокровища и трофеи, которые должны были послужить материалами для его новой энциклопедии: ящички с минералами из Сибири, православную Библию на старославянском языке, подаренную ему на Рождество разодетым архимандритом в куполообразном головном уборе.

Настало время подумать еще раз, что это значит — быть Сенекой в современном обществе? Какова роль мыслителя в этом обществе, может ли он влиять на его моральное состояние? Эта проблема нуждается в переосмыслении. Так как же? И Философ отправляется навестить своего старого друга, толстого аббата Гийома Томаса Франсуа Рейналя. Крупный, дородный, всегда веселый и шумный, любитель застолий, этот иезуит написал никого не оставляющую равнодушным, одну из самых спорных книг современности — «Историю двух Индий». Ее даже называют второй «Энциклопедией»; запрещенная во Франции за чрезмерный либерализм, она была опубликована в Голландии и Женеве и читается повсеместно. В свое время, на начальной стадии работы, принимал участие в ее написании и наш герой. Но о чем она? Какая-то новая разновидность исторического исследования, что-то вроде философского трактата, краткий карманный справочник по международной коммерции и промышленности. Труд, посвященный реформам, исследование по антропологии, песнь во славу подлинного чувства. Горестное стенание, скорбный плач по двум потерянным французами колониям — одна в Гималаях, другая тянется от ледяной арктической шапки до тропических богатств Мексиканского залива — земля индейцев со звучным именем Луизиана. Две французские империи, которые благодаря исторической случайности и некомпетентности покойного ныне монарха были всего лишь десять лет назад отданы Британии.

Прекрасная Луизиана, простирающаяся от ледяной арктической пустыни до тропиков, от Ниагарского водопада до черепаховых земель Флориды, как французы могли упустить ее? Британцы были начеку и немедленно захватили этот край; но именно французы открыли и освоили его, составили карты, исследовали водные пути по четырем великим рекам — Миссисипи, Огайо, Святого Лаврентия, Орегон. Французы плавали по ним, перевозили шкуры животных, сплавляли индийские каноэ, исследовали пороги и прерии; размышляли о душе природы и природе человека. Англичане торговали на побережьях, а французы, французские путешественники и миссионеры, такие как Шамплейн и Хеннепин, странствовали по стране чудес, наносили на карты ландшафты, давали французские имена континентам. Америка — это выдумка Франции, о которую споткнулась и продолжает спотыкаться Британия. Очевидно, что книга Рейналя требует пересмотра. Наш герой рад предложить свои услуги. Аббат подначивает его.