Ты должна была знать - Джин Корелиц

Здравствуй, Грейс!

Не могу передать, как тяжело мне далось это письмо. Но каждый день я ужасно страдал оттого, что не решаюсь написать тебе. Конечно же для тебя случившееся было потрясением. Не буду делать вид, будто хоть в малой степени могу понять, что тебе пришлось пережить. Но я знаю, какая ты сильная, поэтому уверен – ты справишься и все преодолеешь.

Пожалуй, все, что я хочу сказать, сводится к одному – к сожалению, я слишком мало ценил и тебя, и нашу семью, и все, что у нас было. Хотя почему «было»? Вернее, что у нас есть. Что бы ни случилось, мы по-прежнему остаемся одной семьей, и этого никто не изменит. По крайней мере, хочется в это верить. Когда становится особенно тяжело, только эта мысль меня поддерживает.

Я совершил ужасную, непростительную ошибку. До сих пор не могу поверить. Как я мог? Это была какая-то болезнь, наваждение. Я просто потерял контроль над собой. Думал, что та женщина отчаянно нуждается в моей поддержке, потому что ее сын очень болен, а я могу его вылечить. К сожалению, для меня это было достаточной причиной, чтобы дрогнуть и поддаться соблазну. Я просто откликнулся на ее призыв. Инициатива была не моей. Понимаю – по большому счету это не имеет значения, но мне бы очень хотелось, чтобы ты поняла. Мне стало искренне жаль бедняжку, но в своем желании помочь я, увы, зашел слишком далеко. А когда она сказала, что беременна, подумал – ну что ж, надо только проследить, чтобы эта женщина была всем довольна и сидела тихо. Тогда ни ты, ни Генри ни о чем не узнаете, все у нас в семье будет по-прежнему. Поначалу так и было, хотя эта двойная жизнь оказалась ужасно нервной и давалась мне очень нелегко. До сих пор удивляюсь, как удалось добиться, чтобы правда так долго не выплывала наружу. Но какую благодарность я получил за все затраченные труды? Эту женщину, похоже, не волновало, на что мне пришлось пойти ради нее. Я столько сделал для нее и ее сына, который благодаря мне снова стал здоровым мальчиком! И что в ответ? Она заявила, что снова беременна. Хотела разрушить нашу семью, но я просто не мог этого допустить. Я должен был защитить тебя, оградить. Ты и Генри всегда стояли для меня на первом месте. Надеюсь, ты знаешь, что я говорю правду.

Не могу даже писать о том, что произошло в декабре. Скажу только, что это было самым худшим из всего, что со мной когда-либо случалось. Каждый раз, думая о том ужасном дне, испытываю глубочайшие страдания. Нет, больше я не в силах писать об этом. Но когда-нибудь, если мне выпадет такое незаслуженное счастье, хочу поговорить с тобой обо всем начистоту – если ты, конечно, будешь в состоянии выслушать мои признания. Грейс, ты самый прекрасный слушатель из всех, кого мне доводилось встречать. Сколько раз думал – до чего же повезло, что рядом женщина, которая умеет так слушать! И так любить… При одной мысли разрывается сердце.

Помнишь вечер, когда мы в первый раз встретились? Впрочем, глупый вопрос. Но сейчас поймешь, к чему я веду. Вспомни книгу, которая была у меня с собой, и место, где я мечтал побывать, – я упомянул о нем при нашем знакомстве. Еще шутил, что отправлюсь туда прямо среди зимы, а ты говорила, что ни один человек в здравом уме не поедет на край света. Так вот, именно там я сейчас и нахожусь. Действительно, ты оказалась права – больше всего это унылое место напоминает край света. Зато здесь безопасно. Во всяком случае, пока. Но надолго задерживаться не собираюсь. Понимаю, что засиживаться нельзя – в моем нынешнем положении долго оставаться на одном месте рискованно. Но прежде чем уехать, хочу дать тебе возможность оказать мне огромную услугу, которой я конечно же не заслуживаю. Хочу сказать одно – сам не верю, что ты приедешь. Но если я ошибся… Грейс, ты просто не представляешь, как я буду счастлив! Стоит только вообразить, что ты приедешь ко мне, одна или с Генри, и мы снова будем вместе, начнем новую жизнь… От одной мысли слезы на глаза наворачиваются! По-моему, это вполне возможно. Я все продумал. Кажется, должно получиться. По крайней мере, непреодолимых препятствий не вижу. Выбрал одну страну, куда мы сможем въехать безо всяких проблем. Там до нас никто не доберется. Будем жить нормальной жизнью, я смогу работать, а Генри – ходить в школу. Сама понимаешь – подробности изложить не имею возможности, вдруг письмо перехватят?

Сам удивляюсь, как вообще могу надеяться, что ты бросишь все и прилетишь по моему зову? Но я слишком люблю тебя, чтобы не предпринять хотя бы одну попытку. Просто приезжай, и давай поговорим. А если откажешься, не захочешь ехать со мной, я пойму. Но так я хотя бы смогу попрощаться с тобой и Генри. По крайней мере, вы оба будете знать, что я боролся за вас.

Прямым рейсом не лети. Впрочем, ты у меня умница, сама догадаешься. В нескольких часах езды от того места, где я прячусь, можно взять напрокат машину. Пожалуйста, убедись, что за тобой никто не следит. Я снимаю дом за городом. Вернее, почти в городе – оттуда до окраины можно дойти пешком. В моем случае это насущная необходимость – машины у меня нет. К счастью, люблю ходить пешком. Впрочем, об этом ты знаешь. Почти каждый день прогуливаюсь вдоль реки – да, даже в такую погоду. Зимой дни тут, конечно, темные, но климат гораздо более мягкий, чем ожидаешь, – вот увидишь. А еще здесь стоит корабль, в котором теперь открыли музей. Название у него такое же, как у книги, которую я хотел почитать в тот вечер, когда мы влюбились друг в друга с первого взгляда. Я буду ждать тебя. Пожалуйста, сделай это для меня. А если не захочешь или будешь не в силах – хочу, чтобы ты знала: никого не любил так сильно, как тебя. И не полюблю. Но ты не беспокойся, все со мной будет хорошо.

Подписи не было. Хотя зачем она нужна?.. Как будто такое письмо требовалось подписывать! Грейс не замечала, как крепко сжимает бумагу, пока она не порвалась. Грейс ахнула и уронила письмо на пол. Практически отбросила. Поднимать его не хотелось. Каждое слово было отравлено ядом. Но через минуту-две Грейс поняла, что не хочет, чтобы оно валялось у нее на полу. Грейс наклонилась, подняла письмо и положила листы на деревянный стол, будто это было совершенно безобидное послание.

А потом, не зная, что еще предпринять, она снова прочла письмо. Представила, как Джонатан в куртке с плотным капюшоном продирается против ветра по глубокому снегу, низко опустив голову и поглубже засунув руки в карманы. На нем одежда, которую Грейс ни разу не видела. Волосы, наверное, отросли, не говоря уже о бороде. Джонатан прокладывает себе путь по заледеневшей реке, мимо корабля, где теперь находится музей под названием «Клондайк». Вот Джонатан выглядывает из-за отороченного искусственным мехом капюшона. Глядит по сторонам, высматривая женщину маленького роста. Растерянную, замерзшую – сразу видно, что не местная. Вдобавок озирается по сторонам, будто тоже кого-то ищет. И что же будет, когда эти двое заметят и узнают друг друга? Неужели почувствуют то же самое, что и тогда, при первой встрече в подвале общежития? Там эта женщина когда-то встретила совсем другого молодого человека, с корзиной одежды, предназначавшейся для стирки, в руках, и книгой о Клондайке сверху. Они шли друг другу навстречу, точно искали друг друга. Посетит ли ее облегчение, которое так хорошо когда-то описала клиентка Грейс – «Ну слава богу, больше не надо бегать на свидания»? Появится ли приятное чувство узнавания, нахлынет ли порыв страсти, пробудится ли глубоко укоренившаяся любовь, от которой нельзя просто отмахнуться? Подумает ли она – разве можно отвернуться после стольких лет, после всего, что их связывает? И что будет потом? Возвратятся ли они в номер отеля, где ждет их общий сын? Поедут ли в страну, о которой он писал? Ту самую, до которой доберутся безо всяких проблем? И где до него не доберется закон?

Грейс зажмурилась. Да-да, надо продумать все до конца. Однако в голову приходили совсем другие мысли, отогнать которые не удавалось. Невольно Грейс снова подумала о подвале в гарвардском общежитии. Вспомнила, какой бардак царил в комнате наверху, где они с Джонатаном впервые занялись любовью (студенты-медики – существа примитивные, как он тогда сказал в качестве объяснения беспорядка). Потом Грейс попыталась припомнить другие комнаты, где они занимались любовью, однако их оказалось слишком много, и все разные. Одна в штате Мэн, другая в Лондоне, третья в Лос-Анджелесе. Не говоря уже о первой квартире рядом с Мемориальным центром и о второй, на Восемьдесят первой улице – той самой, где Грейс выросла. И конечно, здесь, в этом самом доме, на втором этаже. Как Грейс теперь знала, зимой в этой спальне царит жуткий холод. А Париж?.. За все годы в Париже они с Джонатаном побывали трижды, и каждый раз останавливались в другом отеле. Да, комнат много, не сосчитаешь.

Потом Грейс вспомнила, как была беременна, как родился Генри. Очень долгое время мальчик плохо спал, Грейс приходилось часто вставать к нему по ночам, а Джонатан брал сына на руки и говорил: «Ложись и спи, справлюсь сам». А детская площадка на Первой авеню, где летними днями Грейс сидела с коляской! Иногда Джонатан, улучив минутку, сбегал из больницы на полчасика и присоединялся к ним. На этой же площадке Генри позже играл с Джоной, другом, который в один прекрасный день просто прекратил с ним разговаривать. Там же Генри окликнул отца, а незнакомая женщина продолжила идти дальше как ни в чем не бывало. А когда сыну пришло время поступать в подготовительную школу, Грейс таскала его на собеседования по всему Манхэттену. По глупости боялась – вдруг Генри не примут в Реардон? Но на этих собеседованиях Джонатан с такой теплотой и нежностью говорил о сыне и о том, как ему важно, чтобы мальчик получил хорошее образование, что все были просто очарованы. В результате Генри готовы были с распростертыми объятиями принять в почти любую школу.