Мегрэ и Долговязая - Жорж Сименон

Жорж Сименон

«Мегрэ и Долговязая»

Глава 1,

где Мегрэ встречает старую знакомую, покончившую со своей прежней жизнью, и где речь идет о Фреде Унылом, а также о трупе, им, вероятно, обнаруженном

На бланке, который дежурный предложил заполнить посетительнице, а потом отнес Мегрэ, было написано:

«Эрнестина, по прозвищу Долговязая (в прошлом Мику, в настоящее время Жюсьом), которую Вы 17 лет назад арестовали на улице Луны, убедительно просит срочно принять ее по весьма важному делу».

Мегрэ украдкой взглянул на старого Жозефа, чтобы удостовериться, читал ли тот записку, но седовласый служащий оставался невозмутимым. Вероятно, только он из всех работников уголовной полиции в то утро не снял пиджак и впервые за долгие годы комиссар подумал, зачем такого почтенного человека заставляют носить на шее тяжелую цепь с огромной медалью.

Бывают дни, когда вдруг начинаешь задавать себе такие нелепые вопросы. Возможно, виной тому было жаркое лето. А может быть, близость отпуска. Добрая половина инспекторов уже отдыхала на взморье или в деревне. Люка ходил в панаме, удивительно напоминавшей палатку туземцев или абажур. Начальник полиции, как и каждое лето, отбыл в Пиренеи.

До прихода Жозефа Мегрэ пристально следил за осой, которая кружилась под потолком, неизменно тыкаясь в него в одном и том же месте, что мешало Мегрэ настроиться на серьезный лад. Через настежь открытые окна в кабинет врывался шум парижских улиц.

— Пьяная? — спросил Мегрэ у дежурного.

— Кажется, нет, месье Мегрэ.

Случалось, что женщины определенного типа, изрядно выпивши, испытывали необходимость излить душу в полиции.

— Нервничает?

— Она спросила, долго ли ей придется ждать, а я ответил, что даже не знаю, примете ли вы ее. Тогда она села в углу зала ожидания и уткнулась в газету.

Мегрэ не мог припомнить ни фамилии Мику, ни Жюсьом, ни прозвища Долговязая, но в его памяти отчетливо сохранилась сцена на улице Луны в такой же, как сегодня, жаркий день, когда асфальт тает под ногами, наполняя Париж запахом плавленой смолы.

Это было там, возле ворот Сен-Дени, на маленькой улочке, где много подозрительных отелей и лавчонок со сластями. В ту пору он еще не был комиссаром. Женщины носили платья прямого покроя и подбривали волосы на затылке. Предварительно ему пришлось зайти в два или три соседних бара и в каждом выпить рюмку перно[1]. Он до сих пор помнит запах этого напитка, равно как и запах пота и грязных ног, царивший в маленьком отеле. Комната была на четвертом или пятом этаже.

Он ошибся дверью и сначала попал к какому-то негру, который сидел на кровати и играл на аккордеоне. Видимо, музыкант, работавший на танцульках. Нимало не смутившись, негр движением подбородка указал ему на соседнюю дверь.

— Войдите!

Голос надтреснутый, прокуренный или пропитой. У выходившего во двор окна высокая девушка в ярко-голубом халате жарила на спиртовке котлету. Она была ростом с Мегрэ, а может быть, и выше. Спокойно оглядев его с ног до головы, она тут же спросила:

— Вы кто, шпик?

Когда он нашел на зеркальном шкафу бумажник, набитый деньгами, она и бровью не повела.

— Это дело рук моей подружки.

— Что за подружка?

— Фамилии не знаю. Зовут ее Люлю.

— Где она живет?

— Ищите сами. Ведь это ваша профессия.

— Одевайтесь и следуйте за мной!

Речь шла всего лишь о том, что проститутка обокрала своего клиента, но уголовная полиция придавала этому делу определенное значение не столько из-за размера суммы, хотя она была довольно значительной, сколько из-за того, что пострадавший, крупный скототорговец из Шаранты, уже успел пожаловаться своему депутату.

— И не подумаю, пока не доем котлету.

В тесной комнате помещался только один стул, и Мегрэ пришлось стоять, пока девица не спеша жевала свою котлету, не обращая на него никакого внимания, словно его и не существовало.

В ту пору ей было лет двадцать. Бледная, с бесцветными глазами и длинным костистым лицом. Покончив с котлетой, она поковыряла спичкой в зубах. Потом стала заваривать кофе.

— Я же просил вас одеться!

Он изнывал от жары. Его тошнило от вони и духоты. Быть может, девушка угадала, что ему не по себе.

Она спокойно сняла халат, потом рубашку, трусы и, растянувшись нагишом на неубранной постели, закурила сигарету.

— Я жду! — с нетерпением сказал Мегрэ, пытаясь не смотреть в ее сторону.

— Я тоже.

— У меня ордер на арест.

— За чем же дело стало? Арестуйте меня!

— Немедленно одевайтесь и следуйте за мной!

— А куда мне торопиться?

Положение становилось смешным. Девушка по-прежнему была невозмутима, пассивна, и только в ее бесцветных глазах мелькал насмешливый огонек.

— Вы говорите, я арестована. Что ж! Пожалуйста, я не возражаю! Но нельзя же требовать, чтобы при этом я вам еще помогала. Я нахожусь у себя дома. Жара несусветная, и я имею полное право лежать голышом. Если же вы настаиваете, чтобы я пошла в таком виде, дело ваше, меня это ни капельки не смущает.

Ему пришлось не менее десяти раз повторить:

— Одевайтесь!

Оттого ли, что у нее была такая светлая кожа, а может быть, из-за мерзкой обстановки, в которую он попал, но Мегрэ показалось, что он еще никогда не видел женщины до такой степени голой, как эта. Сначала он бросил ей на кровать одежду потом стал угрожать.

В конце концов ему пришлось спуститься вниз и позвать на помощь двух полицейских. Сцена становилась комичной. Ничего другого не оставалось, как силой завернуть девицу в одеяло и вынести, словно тюк, по узкой лестнице, в то время как со всех сторон открывались двери и высовывались головы любопытных.

С тех пор он ее больше не видел и ничего о ней не слышал.

— Впустите ее! — со вздохом проговорил комиссар.

Он ее сразу узнал. Ему даже показалось, что она ничуть не изменилась. То же длинное бледное лицо, те же вылинявшие зрачки, широкий, густо намазанный рот, напоминавший кровоточащую рану. Во взгляде сквозила спокойная ирония, свойственная людям, которые так много видели, что их ничем уже не удивишь.

На ней было приличное платье, светлая соломенная шляпка и даже перчатки.

— Вы на меня все еще сердитесь?

Он молча продолжал курить трубку.

— Можно мне сесть? Я знала, что вас повысили в чине. Впрочем, поэтому мне не приходилось больше встречаться с вами. А курить здесь можно?

Она взяла из сумки сигарету и зажгла ее.

— Должна сказать сразу, без всякого упрека, что тогда я говорила правду. Мне зря припаяли год. А настоящую виновницу, Люлю, вы даже не удосужились разыскать. Мы вместе с ней познакомились с одним богатым толстяком. Он увел нас обеих, но когда он пощупал меня, то тут же велел убираться к черту. Сказал, что тощие портят ему настроение. Я осталась ждать в коридоре, а через час Люлю сунула мне в руки бумажник и велела спрятать.

— Чем она теперь занимается?

— Знаю, что пять лет назад держала ресторанчик на юге. Мне только хотелось вам напомнить, что каждый может ошибиться.

— Для этого вы и пришли?

— Нет. Я пришла поговорить об Альфреде. Если бы он знал, что я здесь, он бы сказал, что я круглая дура. Я могла бы обратиться к инспектору Буасье, который его хорошо знает.

— А кто такой Альфред?

— Мой муж. Он и в самом деле мне муж. Ведь Альфред все еще верующий. Инспектор Буасье арестовывал его уже два или три раза, причем однажды Альфреду пришлось целых пять лет отсидеть во Френ[2]. Фамилия Жюсьом вам, возможно, ничего не говорит, но когда я вам скажу его кличку, вы сразу вспомните. О нем не раз писали в газетах. Это Фред Унылый.

— Специалист по сейфам?

— Он самый!

— Вы с ним поссорились?

— Совсем нет. Стала бы я к вам ходить по такому делу. Это не в моих привычках. Итак, вы знаете, кто такой Альфред?

Мегрэ никогда его не видел. Вернее, видел мельком, когда взломщик сидел в коридоре, в ожидании допроса. Он припоминал тщедушного человечка с тревожными глазами. Одежда висела мешком на его тощем теле.

— Видимо, мы судим о нем по-разному, — сказала она. — Альфред — неудачник. Он гораздо интереснее, чем вы о нем думаете. Вот уже двенадцать лет, как мы женаты, но только сейчас я начинаю его по-настоящему узнавать.

— Где он?

— Не волнуйтесь, сейчас все расскажу. Где он сейчас — я точно не знаю. Мне только известно, что он невольно влип в одно грязное дело. Поэтому я и пришла сюда. Важно одно: чтобы вы мне поверили, а я понимаю, что это трудно.

Он с любопытством смотрел на нее. Женщина говорила с располагающей простотой, не жеманилась, не пыталась произвести впечатление. Если она не сразу коснулась цели визита, то только потому, что дело, о котором шла речь, действительно было нелегкое.