Сборник стихов - Юрий Кублановский

Сборник стихов

Кублановский Юрий. Поздние стансы

«Много рябины, солоду…»

Много рябины, солоду,ив — на обрывах Леты.Делавший в книгах смолоду,как дурачок, пометы,запер я ближе к холодурамы на шпингалеты.

Это не то что средниегоды мои прошли,это, считай, последниегоды меня нашли.

Днём всё пытались в целоетучи сложиться, ночаще клубилось белое,тёмным подпалено,и колтуны несжатыеветер трепал хлебов,вызвавшись в провожатые…

Я же заместо сновв ночь раскалённо-тусклуювижу, как смотрит нанашу пучину русскуюс трупным пятном луна.

РИМСКАЯ НАБЕРЕЖНАЯ

Памяти Е. Ш.

Реки имеют свою природу,не ясную до конца.

Много втянула в себя народуих тёмная зеленца.

Брусчатка набережной, карнизнад рустом щербат везде.

И слышится шевеленье крысв береговой тресте.

Одни подгнившие неводаракит шелестят вдогон

тому, кто встарь приходил сюдаи вглядывался в планктон.

Спроси у месяца, у звезды:зачем они заодно

с пучинным током ночной воды…И мнится, не под Ливорно, но

здесь Шелли, блузы не сняв, погиб,что с вольного взять певца?

Он думал форсировать брассом Тибр,и Тибр не пустил пловца.

ИВАН ДА МАРЬЯ

Иван-да-марья да львиный зевмироточили окрест когда-то

давно в полуденный разогрев.Ищи-свищи теперь виноватых

в засилье нынешнего репья.И полисад с сиротой рябиной

необитаемого жильянам отвечает тоской звериной.

Давно заволжское вороньёугомонилось уж в кронах сосен.

А годы, годы берут своёс заплечным грузом, чей вес несносен —

из-за коробочки порошказубного явно не с рынков новых,

ветровки, занятой у дружкана время северных дней суровых.

Была ведь молодость без угла,узкоколейкой тряслись в вагонце,

и ты в испуге, что ночь прошла,кивнула на киселёк в оконце,

где отразилось твое лицоповерх бегущего перелеска……………………….

У других отторжение, вспомнят — вздрагивают,ничего её не любя.

А меня Россия затягивает,втягивает в себя.

ВОЙНА И МИР

Снова старик Солярисв дальнем углу вселеннойвоспроизводит что-то:

усадебные ворота,боярышник и физалис,жизни клочок смиренной…

Муаровой промельк юбкиупрямицы, верной трону,и никакой уступкизаезжему фанфарону,

вернее сказать, поэту.Уснувший на сеновале,он сделался схож к рассветус охотником на привале.

Некогда там, далече,и бытовалось проще,и помиралось легче,как светотени в роще,

откуда в окошко пташкавлетела и растрепаласальный темляк на шашкепокойного генерала.

ПАМЯТИ ФЕТА

Казалось, в ногу с практичным временемиди, забыв про любовь и жалость.

Но над лысевшим с годами теменемпространство звёздное разрасталось.

Как быть тут с музыкою взыскующейв одной луной освещённом зальце,

где весь раскрыт, будто топь, бликующийрояль — при беглости в каждом пальце…

Нет, мир не воля и представление,что на него положили глаз мы,

а на амбарном клочке творениепро ночь и слёзные в горле спазмы.

Под спудом в крипте села Клеймёнова,где сыровато и мало света,

каким-то чудом до лета оногоне потревожены мощи Фета.

«Вдруг шепоток недолгий…»

С. Кистенёвой

Вдруг шепоток недолгий:— Копи царя Бориса,Красная слободагде-то в верховьях Волги…

Антоновки и анисабыл урожай тогда.

И дотемна игралив городки пацаны.А у отцов — медали,лица обожжены.

Там, как запретный пряникиль дорогой трофей,прятал киномеханикв круглых коробках змей.

Много позднее сшиламать, изумив родных,из светлого крепдешинаплатье для выходных.

Падкий на золотишкомаугли сникших рощ,соберу-ка я рюкзачишко,чтоб оставался тощ.

Осени подмалёвки…Будет вопрос решёндаже без поллитровки.

Только держись, ветровкисплющенный капюшон!

ГРЕШНЕВО

Золотисто-иконостасныедни такие, что на колениопускаешься, видя красныекапсулы шиповника в светотени.Нет, моя Россия не для запойногодурака на селе ли, в городе,но для верного, беспокойногосердца, что горячо и в холоде.

Но она и для сердца падшего.Ездил в Грешнево — там в печитемнота; шелестит опавшее…Вот и снится с тех пор в ночи

разорённый склеп Некрасова старшего:осыпная яма и кирпичи.

ПОЗДНИЕ СТАНСЫ

С землёй теперь не поспоришь —с тех самых десятилетий,как лёг в неё первый кореш,а следом — другой и третий.Но она опустиласьво вред соловью и пенке,да так, как, поди, не снилоськакому-нибудь Лысенке.

Выбрал бы жизнь другую:того, кто, проснувшись рано,лил себе ледянуюна мозжечок из крана,или того, кто долголюбил поваляться с книжкой,или того, кто чёлкойтряс, как последней фишкой.

Но оборвались сроки,не доисполнясь даже,спортсменов и лежебоки.В новом эоне я же,траченный болью, солью,видя, как ты красива,начал смиряться с рольючастного детектива.

Правда, ещё осталисьнетронутые глубины,куда мы уйти пыталисьи вынырнуть, выгнув спины.

Да разве кому-то с нашимдыхательным аппаратомв лазоревой толще станешьтоварищем или братом?

Всё-таки только небусегодня я доверяюсь,единому на потребу,робеючи, приобщаюсь.Как будто после пробежкиголову задираюи будущих странствий вешкизаранее расставляю.

«Как работяг на полюсе…»

Как работяг на полюсе,где замерзает ртуть,ветер сгибает в поясеи не пускает в путь.Всё интенсивней тёмноесветлого визави.Много осталось тёплогов старой моей крови,тёплого и мятежного.Но в гулевой грудиласкового и нежногозверя не разбуди.

Стать бы тобою чаемым,вновь заплутав в пути,малоимущим фраеромлет двадцати пятис траченным примой голосом.Чтоб у замёрзших рексыпался нам на волосыи парусинил снег.Чтобы вдвоём с усильямишли мы рука в руке,шли…И вожатых с крыльямивидели вдалеке.

Евса Ирина. Створка твоего окна