Переоцененные события истории. Книга исторических заблуждений - Людвиг Стомма

Людвиг Стомма

Переоцененные события истории. Книга исторических заблуждений

Пролог

Получил я однажды предложение (ничего из этого не вышло) написать для французских читателей краткую, но всеобъемлющую историю Польши. Рассказывая о замысле этого проекта профессору Александру Гейштору, я услышал: «Отлично. Первые семь веков уложатся в несколько страниц, и останется охватить всего три столетия». В устах медиевиста это прозвучало весьма горько. Но такова правда. Наше историческое сознание формируется подобно перевернутой пирамиде: чем дальше вниз, тем уже границы, а забвение только ширится. Действительно, свыше 50 % наших знаний об истории концентрируется на последнем столетии. В испанских, французских или немецких учебниках ситуация практически идентичная. Ну, разве что французские исторические пособия больше акцентируют XVIII в., а испанские – XVI, но это мелочи. Общая тенденция везде одинакова. А из этого неумолимо следует, что через несколько десятилетий потрясающие события XX в. ужмутся до 14 % нашей памяти, через сто с лишним лет – до 9 % и так далее. Пусть это поможет нам осознать всю относительность наших представлений об истории и внесет в нее хоть малую толику смирения.

История Европы, считая от возникновения государств ахейцев в Аргосе, Микенах или Кноссе, длится 3500 лет. Из всего этого времени по общепринятой хронологии 2000 лет – от Кносса до падения Западной Римской империи – называют Античностью, следующую тысячу лет – с 476 г. до конца XV в. – Средневековьем и, наконец, оставшиеся пять с небольшим веков – Новым временем. Впрочем, история этого периода разделена на несколько более мелких кусков: Ренессанс, барокко, Просвещение и прочее. Без малого 1050 лет истории Польши (с 960 по 2010) составляют тридцатипроцентный

отрезок европейской жизни. Годы коммунизма 1917–1989 – всего лишь двухпроцентный кусок существования той же Европы. ПНР не дотягивает даже до 1,25 %, а в национальной истории занимает 4,2 %, то есть 44 года. Владислав Ягайло и Казимир Ягеллончик, а правление и того, и другого было наполнено важнейшими событиями и переменами, и то дольше сидели на троне. Что уж говорить о Людовике XIV во Франции, который занимал престол 72 года и прямо-таки перепахал свою страну (не нам судить во зло или во благо), но кардинальным образом, что аукается и по сей день. А ведь и ему уделяется в учебниках не более 1 % внимания. Только и спасает, что в национальной памяти остались «Король Солнце», да апокрифические высказывания «Королевство – это я», «Еще чуть-чуть, и мне пришлось бы ждать» и прочие, приписываемые французскому монарху. Более образованные граждане, возможно, свяжут с его существованием строительство Версаля и антипротестантские законы. Все, точка. Тут даже д’Артаньян – четвертый из «трех мушкетеров» – не поможет. Ведь в сознании 99 % читателей д’Артаньян – фигура абстрактная, вроде Зорро, Хаджи Насреддина или Ланселота. Тоже самое происходит и с нашей исторической литературой. Принимая вступительные экзамены в университет и слушая ответы о польско-казацких, польско-шведских или польско-турецких войнах, я пытался иногда помочь несчастным «плавающим» абитуриентам, подсказывая: а пан Скшетуский, а Кмичиц-Бабинич, а «маленький рыцарь» Володыевский? Дохлый номер! Своими намеками я только усиливал панику. Литература крайне редко спасает историю. Пан Володыевский – Гектор Каменецкий – мог с таким же успехом взрывать себя как на Вестерплатте, так и под Веной или Кирхгольмом. И нечему тут удивляться. Если история окончательно и не тонет в колодце забвения, то основательно размывается бессмысленными стереотипами, полуправдами, весьма приблизительными ассоциациями, анекдотами и легендами. И вот ведь парадокс: тот же миф, что способствует разрушению памяти, является единственным спасением исторических элементов. Что же это за элементы?

Ролан Барт («Мифологии», Париж, 1957) проанализировал серию популярных французских путеводителей «Le Guide Bleu» и пришел к выводу, что в представленных там регионах исчезает связь времени и пространства. Рекламируются «пейзажные объекты», «интересные уголки», а также отдельные достопримечательности, которые, будучи вырванными из исторического и общественного контекста, превращаются в некие обособленные диковинки. «Отобранные памятники, – делает вывод Барт, – лишены связи с территорией и людьми, полностью отсутствует исторический контекст, в результате чего сам памятник теряет четкость, становится нечитаемым, а значит – бессмысленным. Таким образом, объект показа размывается, исчезает, а «Le Guide Bleu» в результате операции, свойственной всем мистификациям, становится отрицанием того, что написано на обложке, превращается в орудие ослепления».

Не иначе обстоит дело с историей с точки зрения знания и понимания ее в обществе. Миф осуществляет своего рода селекцию исторических событий, оставляя в общественном восприятии самые яркие, патетические, символические из них, которые, тем не менее так же как в «Le Guide Bleu», предоставлены сами себе и становятся «нечитаемыми, а значит – бессмысленными», что, надо сказать, ни капельки им не вредит. В этом и есть сила мифа: он формирует сознание целых поколений. Как же происходит отбор этих событий? Единого принципа тут нет. Одни обязаны своим высоким местом на пьедестале ученым-историкам, которым необходимо создать четкие границы между эпохами и приходится для удобства хронологии прерывать исторический процесс в определенных пунктах. А последующие поколения школьников и читателей придают этим точкам разрыва излишнее значение, хотя они вовсе не были столь уж важны. Иногда воображением овладевает совершенно несущественная с исторической точки зрения, но пленительная деталь, которая неожиданно озаряет все событие. В другой раз мы имеем дело с экзотикой фактов, которые, как это обычно бывает при каждой встрече с чем-то чуждым и непонятным (см.: Рудольф Отто, «Священное», Варшава, 1968), пугают и очаровывают нас, служа пищей все тем же мифам.

Случается одерживать победу и литературе. Одни «преданья старины глубокой» годятся для пересказа, другие – не очень. Генрик Сенкевич писал трилогию «для укрепления национального духа», поэтому, выбирая время действия трех своих романов, ловко обошел трагический период гражданской войны, сорванных сеймов и пр., не стремясь к хронологическому единству повествования. У читателя может возникнуть впечатление, что победа под Хотином, завершающая трилогию, спасла Речь Посполитую. С исторической точки зрения это как минимум неправда, но зато как нельзя лучше соответствует сценарию. И все же чаще всего на отбор тех или иных исторических фактов влияют идеологические и националистские соображения. Мы воскрешаем далеких предков, чтобы вложить им в уста современную правду и иллюстрировать ее реальным или мнимым героизмом. История оживает по приказу. Перед лицом катастрофы Сталин вспомнил о Суворове и учредил орден его имени. А поскольку дети в Советском Союзе не так уж много знали о Суворове, для них срочно организовали курсы с обязательным посещением, невзирая на бомбардировки. Во Франции празднуют освобождение Парижа де Голлем и «парижское восстание», хотя это – чистый анекдот: союзники вошли в Париж, не встретив ни малейшего сопротивления. Единственное, что затрудняло продвижение их техники – это беспорядочно сооруженные повстанцами баррикады.

По поводу итальянцев маршал Пилсудский говаривал: «Зачем существуют итальянцы? Затем, чтобы всеми побитым австрийцам было кого бить». Что ничуть не мешает сделать из разгрома австрийцев под Витторио-Венето 29 октября 1918 г. итальянский национальный символ. В Италии нет ни одного сколько-нибудь значимого городишки, где не было бы площади, улицы или аллеи, названной в честь Витторио-Венето. И не важно, что днем раньше – и стратегически это было гораздо важнее – итальянская армия форсировала Пиаве, 30 октября заняла Асиаго, а 3 ноября – Тренто, Удине и Триест. Название населенного пункта Витторио-Венето, где победа сразу вошла в историю, решило дело. Из греческой истории всем известны Фермопилы (480 год до н. э.). Битву эту греки

проиграли из-за предательства в собственных войсках. Однако там умудрился погибнуть, упорно защищаясь до последнего Леонид с тремя сотнями спартанцев, хотя поражение было предрешено, и он со своим отрядом мог бы отступить. Что означает сей символ? На аллегорической могиле в честь павших высечена надпись:

О, путник, когда придешь в Спарту, народу его скажи,Что во имя своей отчизны прав мы кости сложили свои.

На кладбище польских солдат под Монте-Кассино надпись сходного содержания фигурирует уже в иной версии:

Прохожий, скажи Польше,Что мы пали, верно ей служа.

Тонкое различие между социальным статусом, который не давал спартанцам – своего рода янычарам, которых с детства готовили сражаться и только сражаться, – иного выхода, и службой, которую выбирают сознательно и посвящают ей свою жизнь, таким образом, полностью утрачивается. В мифе все смешалось, и солдаты Андерса превратились в спартанцев, что, по сути дела, является для них оскорблением.