Сны в пустыне - Татьяна Алферова

Алферова Татьяна

Сны в пустыне

Татьяна Алферова

Сны  в  пустыне

Взрослые и дети иногда вовсе не говорят друг другу правды. При этом не считают себя лжецами, а напротив, полагают, что поступают абсолютно честно.

Когда Сережа разбивает кофейную чашку из любимого маминого сервиза (а разбить чашку очень легко, стоит только резко дернуть локтем, если она стоит на самом краешке стола), он не лицемерит, утверждая, что сделал это не назло. Он хочет очень простых вещей: чтобы мама поняла, как она не права, что без конца болтает по телефону со своим дядей Леней и что перестала обращать внимание на Сережу, то есть разлюбила его. А ведь теперь, когда умер папа, у мамы остался только один мужчина - Сережа, тетя Люся так и говорила, Сережа слышал из соседней комнаты. Тетя Люся врач, она в таких вещах разбирается. А то, что он не говорит, что сам поставил чашку ближе к краю, так это не ложь, а умолчание.

Когда Луиза кричит на сына: "Я тебя кормлю, учу, и никто мне не помогает. А ты назло бьешь чашки и портишь дорогие вещи!", она на самом деле имеет в виду: "Как ты на меня не похож! Это очень печально. Но еще хуже, что я не знаю, что делать с тобой, как вернуть того послушного мальчика, каким ты был еще полгода назад". И конечно, она умалчивает о Ленином предложении поехать втроем с Сережей, в деревню к знакомым. Потому что там предполагается посещение русской бани, тоже втроем, а Луиза не до конца уверена, что это следует делать, хотя и соглашается с Леней, что то, что на Западе принято за норму, у нас представляется диким в силу общей отсталости и пуританского воспитания. Но ее-то никак не зачислишь в пуританки, не поэтому покойный муж искал приключений на стороне. Но мужа полгода, как нет и, стало быть, ревности нет тоже.

А без Лени ей никак не прожить, Леня единственный, кто ее поддерживает. Не на Люсю же опираться. Старшая сестра, хоть и медик по образованию, может говорить лишь о себе и своих переживаниях. Подобные разговоры дают ей больше эмоций, чем непосредственное "проживание". Когда события малочисленны, их обсуждения приобретают у Люси необычайный размах. Занималась бы делом, так и времени на телефон не оставалось бы. Полвечера треплется - не остановить, а Леня дозвониться не может. Леня из-за этого сцены устраивает, потом. Покойный муж никогда не устраивал сцен, несправедливо полагая, что это женское дело.

Луиза ревновала мужа к многочисленным любовницам, не стесняющимся звонить домой и спрашивать, когда придет Вениамин Львович. Мужская ревность оказалась шире и безличнее. Леня утверждал, что ревнует Луизу ко всей ее жизни, где его, Лени, нет. При этом совершенно не стремился к личным встречам, предпочитая каждый вечер звонить по телефону. Он подробно выспрашивал, чем Луиза занималась сегодня, что намерена делать завтра, как ведет себя Сережа, учил ее правильно разговаривать с сестрой, ведь Луиза так бесхребетна, что только ленивый не садится ей на шею. Даже программы частных уроков обсуждал и обижался, если из-за прихода ученика приходилось прерывать разговор. Ученики, с их полной неспособностью к языку, изматывали Луизу до предела. Но жить на что-то надо, ее учительских денег не хватало, муж приучил к определенному масштабу, и вдруг все кончилось. После его смерти Луиза неожиданно для всех выказала такую собранность и целеустремленность, что зарабатывала в месяц побольше иного доцента, но уставала страшно. Если бы не Ленины звонки, точно сорвалась бы, переломилась от напряжения. Они и познакомились-то по телефону. Когда Луиза окончательно решила, что ей никогда не устроить личную жизнь: на работе в школе одни женщины, а где еще искать возможность, не на улице же к мужчинам приставать, это им одним позволено, - зазвонил телефон, и незнакомый голос спросил Нину Юрьевну. Луиза ответила: "Вы ошиблись номером" - и хотела повесить трубку, но незнакомец проявил настойчивость, долго выяснял, какой номер у нее, давно ли она здесь живет и так далее. Почему Луиза сразу все рассказала о себе непонятно, но уже несколько месяцев она не представляла себе жизни без этих звонков. Леня ухитрился за считанные дни вернуть ей уверенность в себя, засыпал комплиментами. Виделись они всего два раза.

Первый раз ничего не произошло, просто посидели в мороженице, шампанское Леня хотел заказать, но предупредил, что на машине и сам пить не будет. Луиза, естественно, из солидарности отказалась. В тот день Леня торопился, и их встреча длилась меньше, чем традиционный разговор по телефону.

В следующий раз он приехал к ней, но опасался, что Сережа вернется из школы раньше времени, и все произошло, но скомкано; вернее, у него ничего не получилось. Однако, Леня не смутился, Луиза растерялась гораздо сильней. С покойным мужем дело обстояло совсем наоборот: постоянная Венина готовность к подвигам в постели выводила Луизу из себя. Ей казалось унизительным, что после встречи с очередной любовницей (забыть о них не удавалось ни на минуту) он претендует еще и на близость с женой.

Леня оделся и, как ни в чем ни бывало, обещал найти квартиру, где будут розы, шампанское, и все пройдет замечательно, ведь теперь он в полной мере осознал, какая Луиза шикарная женщина. Время шло, квартира не находилась, встреча откладывалась. Но каждый вечер Леня бессовестно раздевал ее по телефону и подробно описывал, что именно он проделает с ней на квартире, буквально, в следующие выходные.

Сережа за стенкой не мог уснуть, ловил сдавленный смешок матери, ее неестественный тон, но закрывал глаза и старался глубоко дышать, когда она заглядывала в детскую с телефоном на длинном шнуре. Он придумывал способы наказания матери, ведь она сама говорила, что детей, к примеру, наказывают для того, чтобы они поняли, как поступать нельзя, а не от злости на уже совершенное. От этого дяди Лени, который звонит каждый вечер, следовало избавиться любым способом. Мама должна принадлежать только ему, Сереже. Это просто и понятно. У всех так. У всех, у кого нет папы. Да взять, хоть, ябеду Таньку - и то. А спать он не будет. Он не уснет, пока мама в соседней комнате не положит трубку и не пойдет в ванную, чтобы пропасть там надолго. Как она ложиться, Сережа уже не услышит.

* * *

Снился тот самый сон, что мучил его последние недели: Сергей ехал на машине по пустыне. Очень важно было успеть и доехать, но до куда, он не знал. Знал только, что времени в обрез, что не успевает, и машина опять встанет. И на этот раз придумал, сообразил, что следует делать.

Пыльно оранжевая пустыня откатывалась во все стороны, от одного взгляда на нее хотелось воды, и сам воздух казался нечистым, хотя кондиционер в машине еще работал, и пока не было жарко. Несмотря на желание скорости, такое же острое, как жажда, Сергей ехал на второй передаче, чтобы песок не понес машину, как уже случалось в предыдущих снах; чтобы эта железная ненадежная тварь не закопалась, предпочтя направление вниз стремлению вперед.

Жажда скорости подкреплялась смешной здесь гордостью - надо же, и этот кусок пути я преодолел, значит, чего-то могу - но тотчас сменялась жалобной мольбой - ну, еще капельку, ну, пронеси. Он не смотрел на приборную панель, но почувствовал, что стрелка датчика заходит в красную зону: двигатель перегрелся, не от скорости, от зноя, сжимающего машину и сверху, и снизу от песка. Если не останавливаться, как уже было, после все равно невозможно тронуться с места, на пределе, пока мотор окончательно не заглохнет, он сумеет выиграть минут пять, а повезет - семь. А потом... Потом наступило почти сразу. Сергей ступил на яркий, такой однородный, что казался неопасным, декоративным, песок и быстро, но не бегом, даже не захлопнув за собой дверцу, устремился вперед. Бежать не стоило, силы быстрее кончатся. После прохладного салона рубашка мгновенно взмокла, облепила спину, плечи. Теперь вперед, сколько успеет. Если успеет.

Через пару часов он дошел до места, где всегда, в предыдущих снах, встречалась ящерица, довольно крупная, больше ладони, быстро передвигающаяся на вывернутых лапах. Ящерица обернулась, щеки у нее раздулись, как жабры дальше Сергей в предыдущих снах не попадал. Случалось умирать и гораздо раньше, до ящерицы. А сейчас, похоже, его хватит еще на несколько часов ходьбы. Вперед, вперед. Потом проснулось отчаяние, сменилось двигательным оцепенением: он шел, как во сне. Собственно, он и был во сне. Двигаться стало легче от равнодушия, эмоции больше не отбирали сил. И когда запах воды и зелени проник в воспаленную носоглотку, Сергей удивился, ибо считал, что мираж, а оазис здесь мог быть лишь миражем, доступен одному зрению, или в первую очередь зрению, но никак не спящему или свихнувшемуся обонянию. Подумал, что в этот раз смерть окажется легче, сделал шаг, еще один, а следующий уже по инерции, не сам - тело двигалось без его желания и воли, после того, как темнота поглотила сознание и песок, самое главное, песок.

Со стоном приходя в себя, Сергей решил, что ночной кошмар закончился, но вместо желтоватых обоев собственной комнаты обнаружил перед глазами колышущуюся дымку. Испуганно сел, пытаясь определить ее происхождение и рассмотрел тонкую кисею, спускающуюся сверху и обвивающую постель, наподобие полога. Значит, на сей раз он успел, и сон не кончен. Тихие, чуть шаркающие шаги прошумели к нему, край кисеи поднялся, являя две полные белые ручки. Они закрепили ткань невидимым шнуром, исчезли, чтобы тотчас появиться с тяжелым подносом, в центре которого красовалась чеканная громоздкая чаша, заполненная колотым цветным льдом, симметрично окруженная вазами с фруктами и кувшинами с зеленой жидкостью. Другие руки, смуглее и миниатюрнее, ловко наполнили этой пряной влагой низкую чашу красно-желтого металла, зачерпнули пригоршню цветного льда, бросили туда же и поднесли к губам Сергея. Он пригнулся, чтобы глотнуть, приблизил лицо к соблазнительной чаше, пригубил, вскинул глаза и, прежде, чем глоток успел обжечь холодом горло, увидел темные глаза за неправдоподобно темными же ресницами, кипящие змейки блестящих волос по нежно-смуглым скулам, гранатовое зерно маленького, в точку стянутого, рта и неожиданно грозные на этом лице брови. Но тут выпитая жидкость взорвалась где-то в груди, и Сергей окончательно проснулся.