Последняя просьба Мурика - Михаил Чуев

Последняя просьба Мурика. Рассказ

Почти всю весну и все лето 2010-го работой по отделке нашего загородного дома занимался туркмен-гастарбайтер Мамед Мурад Шахиев, или попросту Мурик. Представляю, как поморщился взыскательный читатель при этом сочетании имени-отчества-статуса. Если же читателю на своем опыте пришлось столкнуться со строительством, то он, пожалуй, не только поморщится, но и раздраженно покривится и тиснет сквозь зубы презрительно: «Таджикстрой!» И будет прав. И не будет прав.

В отношении гостей — рабочих из Средней Азии — я долго и сам придерживался такого же мнения. «Чурки» — вот самый мягкий эпитет, которым мы их награждаем и который не стесняемся употреблять в приличном обществе и при детях.

За три года, что я строился, повидал я немало строителей, мастеров-отделочников, сантехников, плиточников, столяров и прочего разнорабочего люда. Большинство из них производило странное впечатление. Болезненно-самолюбивы, не по уму амбициозные, с завышенным мнением о себе и своем уникальном месте в мире вообще и в строительном мирке в частности. Редко кто из них (хохлы, белорусы, молдаване, таджики, узбеки) оценивал себя адекватно своим профессиональным способностям. Большинство считали строительство временным эпизодом своей биографий, мечтали бросить это занятие и продолжали делать это многие годы с тем же отношением к работе. При этом каждый из них вместе с несколькими нехитрыми рабочими навыками освоил пару-тройку незамысловатых приемов по облапошиванию доверчивых заказчиков. В лучшем случае такой «арбайтер» скажет вам: могу сделать так, а могу вот так. Объяснит, в чем разница и в чем цена вопроса. Чаще не говорят ничего.

Не таков был Мурик!

Он знал штукатурные, малярные и сопутствующие работы. Был отличным плиточником и отделочником. Не брался только за электрику.

Но настоящим его коньком и вдохновением было столярное ремесло.

Дерево в его руках пело и играло. Если он хотел, оно становилось в его руках податливым, как пластилин, и тогда Мурик создавал из него невероятные полки, узоры на наличниках, двери и окна. В другой раз дерево выходило из-под его инструмента тверже стали и держало любую нагрузку, которую он хотел придать конструкции.

Туркмены редко встречаются на стройках России. Гораздо реже таджиков и узбеков. «Да какая разница!» — скажет неискушенный в этих делах русский. Разница и в самом деле невелика, и дело тут не в национальности. Большинство — именно такие, сбежавшие с голодной родины хоть куда. Хоть в Россию.

Помню, нанимаю на покраску дома трех таджиков из соседней деревни. Один из них — лет пятидесяти. У двоих молодых, видимо, в особом почете. Договариваемся о деталях, и я говорю:

— На обед буду давать каждому «Ролтон».

Двое согласно кивают.

— А я не люблю «Ролтон», — заявляет пожилой, в вытянутой майке, в штанах с пузырями на коленях, и вызывающе смотрит в глаза.

— Эт почему?

— А ты «Ролтон» любишь?

— Знаешь, если бы я приехал на заработки в Америку, я бы ел там и «Ролтон».

Ответа не последовало.

И таких большинство. Большинство, но не все.

Отец Мурика был краснодеревщиком, что во времена Союза было там одним из элитных ремесел. Еще бы! Своего дерева в прикаспийских пустынях, как известно, нет. Все завозили из России. Цена каждой палки, соответственно, была довольно высока, как и цена ошибки мастера при обработке этой палки.

Мурик часто рассказывал про свое домашнее житье-бытье, про отца, деда, про жену и детей. Мурик считал, что отец бросил его мать, но тут же развернуто излагал целую теорию о том, что у мусульман это в порядке вещей. Что, мол, это он, Мурик, считает отца нехорошим человеком, а вообще ислам якобы такое допускает: захотел — бросил эту жену, пошел к другой и обратно. В результате такого же вольного толкования ислама его отцом у Мурика образовался целый выводок «братишек», которых он по очереди подбирал себе в помощники. Но ни один из них так и не стал настоящим художником столярного искусства, как Мурик. В лучшем случае из его братишек выходили неплохие штукатуры. Мурик был старшим среди них и считал своим долгом время от времени понемногу помогать каждому.

— Меня так дед воспитал, что я старший. Поэтому мне пить нельзя, курить много нельзя, матом ругаться нельзя. Насвай — можно. (Насвай — жевательная смесь на основе трав и куриного помета, находящаяся в употреблении у выходцев из среднеазиатских республик бывшего СССР.)

Пить Мурику действительно было нельзя. От водки взгляд его становился тупым и отсутствующим, речь — бессмысленной. Мы предупредили его, что выгоним, если будет пить что-нибудь, кроме пива. Мурик обещал и правда водку почти не пил, тем более что по-настоящему любил крымский портвейн.

— Слушай, Миша, я служил в Крыму. Молодой был тогда. Форму совсем не одевал. С первого дня до последнего в тренировочном костюме работал. В санатории женщины меня любили, особенно повариха. А зам-главврача называла меня «зайчик». «Зайчик, — говорила она, — надо плитка положить в приемной, надо дверь на косяк повесить, надо дорожку тротуарную, надо краска, надо, надо, надо». Портвейна там было море сладкое. Я всем все делал, помогал. Татарам, русским — всем. Они мне портвейн и сигареты. И бизнес делал.

— Какой бизнес, Мурик?

— Мне из дома денег присылали, я норка-шапка в Крыму покупал, на родина отправлял, выгода получал.

Когда мы познакомились, Мурик не был дома уже почти три года. Работал он то у одного бригадира, то у другого. С одной из таких бригад он и попал на мой «объект». Один бригадир кинул его, другой заплатил меньше обещанного, с третьим Мурик уже знал, как договориться, и через полтора года пребывания в России семья его стала получать регулярные переводы.

Платить ему действительно было за что! Зиму он отработал на квартирах в Подмосковье, после чего я забрал его к себе на отделку дома. Договорившись о цене, ударили по рукам, и работа у них с братишкой закипела. Сначала подвал, потом второй этаж, на котором они с братишкой и жили.

На первом этаже тем летом жили мои отец с матерью, крестная тетка Нина и сын Витя — ему шел одиннадцатый год. Любимым Витькиным развлечением было мастерить всевозможные скворечники, полки, ящики, скамейки и подставки, благо отходов от деревянного домостроения было вдоволь разбросано по участку. Все это настоящее столярное богатство шло в ход и находило применение, притом в самых неожиданных вариантах. К концу лета Витька вполне уверенно орудовал не только молотком и ножовкой, он запросто управлялся с шуруповертом, электролобзиком и даже несколько раз пробовал наводить глянец шлифмашиной. Мурик с особенным интересом неравнодушного к дереву мастера участвовал в опытах моего сына. Видимо, вспоминая себя и первые уроки отца, он откладывал свою работу, наблюдал за Витькиными экспериментами, сам включался в его игры с искренним желанием помочь и научить. Помогал советом, а чаще сложные моменты брался сделать сам. Увлекал наглядным примером и, увлекаясь сам, делился секретами мастерства.

Но настоящую выдумку и фантазию, а главное, мастерство и искусство воплощения идей Мурик проявлял при отделке дома.

Тут надо сказать несколько слов о самом «объекте». Эта стройка стала для меня экспериментальным полем по реализации в жизнь мечты об «идеальном доме». Результатом трехлетних изучений дизайнерских журналов, альбомов по русскому деревянному зодчеству стала особая концепция, которую сложно было бы формализовать в рамках стандартного «проекта». Во многом интуитивно понимаемая, идея моего дома развивалась непосредственно в процессе стройки, как бы росла вместе с домом, поворачиваясь в ту или иную сторону, как цветок за лучом солнца. То опережая сам процесс строительства, то следуя за ним, мечта постепенно, мучительно, но неотвратимо перерождалась в реальность.

При кажущейся хаотичности такого подхода, могу с уверенностью сказать, что цели своей я достиг. Но никому другому на своем месте подобного я не советую и не желаю. Прежде всего потому, что от идеи до воплощения путь так же долог, как от чертежа космического аппарата до выхода из него в открытый космос. А в моем случае, как я уже сказал, не было даже подробного чертежа, а лишь предпроектный рисунок.

Учитывая это, читателю легко будет понять, как непросто было мне подбирать людей. Многие из них в конце концов проникались идеей, в некоторых пробуждались глубоко дремавшие творческие способности и наклонности. Но все же большинство (см. начало рассказа) оставались верны тому, что раньше да сейчас именуется шабашкой и халтурой. И тогда «авторский надзор» превращался в полицейский и требовал от меня бесконечно много времени, сил и нервов.

Мурик, кажется, почти сразу понял, чего я хочу от дома и от него.