Ипатия – душа Александрии - Чарльз Кингсли

Чарльз Кингсли

Ипатия – душа Александрии

© ООО «Издательство «Вече», 2013

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2016

Сайт издательства www.veche.ru

Об авторе

Чарльз Кингсли, английский писатель и проповедник, активный участник движения за социальные и экономические реформы, родился 12 июня 1819 года в деревушке Холн близ Дартмута (графство Девоншир), в семье священника. Учился в лондонском Кингс-колледж; заканчивал образование в Кембридже, в Магдалин Колледж (1842). По окончании учебы получил должность помощника приходского священника в Эверсли (графство Гэмпшир); там же вскоре стал пастором. До самой смерти Кингсли занимал в Эверсли пост пастора. Он также был каноником в Кембридже (1869–1873) и Вестминстере (1873–1875). Кроме того, Кингсли в 1860–1869 годах преподавал новую историю в Кембридже. 10 января 1844 года Кингсли женился на Фани Гренфелл, которая родила ему четверых детей. В обыденной жизни Кингсли отличался либеральными взглядами. Он был основателем Христианского социалистического движения, а также активно поддерживал рабочее движение (чартизм). Свои симпатии к угнетенным классам Кингсли проявил в первых рассказах, опубликованных в 1848 году в журнале «Фрейзерс мэгэзин». Еще сильнее эта симпатия прозвучала в повести «Элтон Локк, портной и поэт» (1849). Кингсли был противником сближения англиканской церкви с римско-католической. Он затеял публичную дискуссию на тему веры с преподобным Джоном Генри Ньюменом (будущим кардиналом Ньюменом). Дискуссия велась в виде писем на страницах журнала «Макмилланс мэгэзин». Позднее письма были опубликованы отдельным сборником. В 1869 году Чарльз Кингсли получил приглашение на должность духовника от самого принца Альберта, а затем стал духовником и его супруги, королевы Виктории. Умер Чарльз Кингсли в Эверсли 23 января 1875 года.

Широкой читающей публике Кингсли известен прежде всего как автор исторических романов и книг для детей. Последние делились на две группы: волшебные сказки и образовательные книжки. К категории волшебных сказок Кингсли относил и собственные пересказы древнегреческих мифов. Популярные книги для детей, которые создавал Кингсли, английские педагоги относили к числу лучших современных работ в этом жанре, поскольку кроме легкости и занимательности изложения эти произведения также решали вопросы теологического воспитания юношества. Пробовал Кингсли силы и в поэзии. В 1858 году увидел свет его поэтический сборник «Андромеда». И все-таки главной литературной заслугой Чарльза Кингсли остаются серьезные исторические романы, такие как «Херевард Бдительный», рассказывающий о жизни национального англосаксонского героя, возглавлявшего народное сопротивление в период нормандского завоевания Англии в XI веке.

Наибольшую популярность у читателей по обе стороны Атлантики обрели два исторических романа Кингсли, которые переиздаются и по сей день: первый, «Ипатия – душа Александрии» («Ипатия, или Новые враги под старой личиной»), посвящен жизни ближневосточной столицы в V веке н. э., события второго, «Вперед, на Запад!», относятся к эпохе правления королевы Елизаветы и повествуют о судьбе Эймиаса Лея, рыцаря из Барроу, отправившегося в Вест-Индию на корабле знаменитого пирата Френсиса Дрейка.

Анатолий Москвин

ИЗБРАННАЯ БИБЛИОГРАФИЯ ЧАРЛЬЗА КИНГСЛИ

«Трагедия святой, или Доподлинная история Елизаветы Венгерской» (Saint's Tragedy, 1848)

«Элтон Локк, портной и поэт» (Alton Locke, 1849)

«Ипатия – душа Александрии» (Hypatia, 1853)

«Вперед, на Запад!» (Westward Ho! 1855)

«Херевард Бдительный – “последний англичанин”» (Hereward the Wake: «last of the English», 1865)

Глава I

Лавра

Это было в 413 году христианского летоисчисления, за триста миль от Алексадрии. На склоне невысокой цепи скал, окруженных песчаными наносами, сидел молодой монах Филимон. Позади него расстилалась безжизненная, беспредельная пустыня, тусклый цвет которой отражался в прозрачном голубом небе. У его ног струился песок, заливая необъятными желтыми потоками лощины и холмы; порой, когда поднимался легкий летний ветерок, песок окутывал бурыми дымчатыми облаками всю окрестность. На гряде утесов, сгрудившихся стеной над узкой котловиной, виднелись кое-где высеченные в камне гробницы и огромные старые каменоломни с обелисками и незаконченными колоннами, так и оставшимися в таком виде, в каком их бросили рабочие много веков тому назад. Вокруг них кучами лежал песок; кое-где он покрывал их верхушки, словно инеем. Повсюду царило безмолвие и запустение: это была могила мертвого народа в умирающей стране.

Полный жизни, молодости, здоровья и красоты сидел Филимон, погрузившись в раздумье. Он казался юным Аполлоном пустыни. Единственным одеянием ему служила старая овчина, стянутая кожаным поясом. Его длинные черные волосы развевались на ветру и блестели на солнце; все в его облике говорило о здоровой цветущей молодости: грубые мускулистые и загорелые руки, явно не гнушавшиеся тяжелого физического труда, высокий лоб и искрящиеся глаза говорили об отваге, воображении, страсти и казались неуместными в такой унылой обстановке. Что искало среди могил это прекрасное, юное человеческое существо?

Этот вопрос, вероятно, задавал себе и сам Филимон. Как будто отгоняя набегавшие грезы, он провел рукой по лбу и со вздохом приподнялся. Он стал бродить между скал, останавливаясь то у выступа, то над впадиной в поисках дров для той обители, откуда он пришел.

Но даже и этого жалкого топлива, состоявшего преимущественно из низкорослого сухого кустарника пустыни да деревянных брусьев из заброшенных каменоломен, становилось все меньше около Сетской лавры. Чтобы набрать дров, Филимону пришлось отойти от своего монастыря дальше, чем он это делал до сих пор.

У изгиба лощины его взору представилось невиданное зрелище. Он увидел храм, высеченный в скале из песчаника, а перед храмом площадку, заваленную старыми бревнами и сгнившими орудиями. Кое-где в песке белели оголенные черепа, принадлежавшие, вероятно, мастеровым, убитым за работой во время одной из бесчисленных древних войн. Игумен Памва, духовный наставник Филимона и, в сущности, настоящий его отец, – ибо из воспоминаний детства у юноши не осталось ничего, кроме лавры и кельи старца, – категорически воспрещал ему приближаться к этим останкам древнего языческого культа. Но к площадке вела широкая дорога, и множество сухих веток, видневшихся там, было настолько соблазнительно, что он не мог пройти мимо. Филимон хотел спуститься, набрать охапку и вернуться, а потом сообщить настоятелю о найденной сокровищнице и спросить его, разрешает ли он брать из нее и впредь.

Он начал спускаться, едва осмеливаясь смотреть на пестро окрашенные изваяния, красные и синие цвета которых, не поврежденные ни временем, ни непогодою, ярко выступали на фоне мрачной пустыни. Но он был молод, – а юность любопытна; и дьявол, – во всяком случае, в пятом столетии, – сильно смущал неопытные умы. Филимон слепо верил в дьявола и ревностно молился днем и ночью о спасении от его козней. Он перекрестился и воскликнул:

– Отврати взор мой, Господи, чтобы я не узрел эту суету сует!

А все-таки он взглянул… Да и кому бы удалось побороть искушение? Разве можно было оторвать взор от четырех исполинских изваяний царей, восседавших сурово и недвижно на своих тронах? Их огромные руки опирались о колени, а мощные головы, казалось, поддерживали гору. Чувство благоговейного трепета овладело молодым монахом. Он боялся нагнуться, боялся собирать дрова под строгим взглядом этих больших неподвижных глаз.

Около их колен и тронов были выгравированы мистические буквы, символы и изречения, – та древняя мудрость египтян, в которой был так сведущ Моисей. Почему бы и Филимону не ознакомиться с ней? Не были ли скрыты в ней великие тайны прошлого, настоящего и будущего того обширного мира, о котором он еще так мало знал?

Миновав царственные изваяния, Филимон залюбовался внутренним строением храма, – светлой бездной прохладных, зеленоватых теней, которые в анфиладе арок и пилястров[1] постепенно сгущались в непроницаемую мглу. Смутно различал он на погруженных в таинственный полумрак колоннах и стенах великолепные арабески – длинные строки иллюстрированной летописи. Вот пленные в причудливых, своеобразных одеяниях ведут невиданных животных, нагруженных данью далеких стран; вот торжественные въезды триумфаторов, изображение торжественных событий, различных работ; вот вереницы женщин, участвующих в празднестве. Что означало все это? Зачем целые века и тысячелетия просуществовал великой божий мир, упиваясь, наедаясь и не зная ничего лучшего? Эти люди утратили истину за много столетий до их рождения… Христос был послан человечеству спустя много веков после их смерти… Могли они знать что-либо высшее? Нет, не могли, но кара постигла их; все они в аду – все! Возможно ли примириться с этой мыслью? Разве это божественное правосудие?