Коллекционер сердец - Джойс Оутс

Джойс Кэрол Оутс

Коллекционер сердец

Часть I

Синий, как небо, мяч

Это случилось давным-давно, когда я еще не понимала, что была собой и была счастлива. Давным-давно, когда я уже не могла считаться ребенком, но и совсем взрослой меня тоже нельзя было назвать. Давным-давно, когда я так часто бывала одна и чувствовала себя одинокой. И не понимала, что только тогда была собой: всегда одна, всегда одинока.

Однажды я шла вдоль высокой кирпичной стены цвета засохшей крови, старые кирпичи расшатались и были покрыты плесенью, и вдруг над стеной возник сферической формы предмет, такой ярко-синий, что на миг показалось: это птица! Но когда он упал в нескольких ярдах от меня и запрыгал, отскакивая под косым углом от разбитого тротуара, я поняла, что это резиновый мячик. Какой-то ребенок перекинул через стену мячик и теперь ждал, когда я верну его обратно.

Побросав свои вещи в траву, я подбежала и схватила мяч – совсем новенький, свежо пахнущий резиной, чудесно упругий и крепкий на ощупь – ну в точности таким же мячиком я играла еще маленькой девочкой. И очень любила этот мячик, а потом про него забыла. «Держи!» – крикнула я и перебросила его через стену. И уже собралась идти дальше, но через несколько секунд мяч снова взлетел над стеной и упал на тротуар.

Игра, подумала я. Разве можно отказаться от игры? И я снова погналась за мячиком. Он выкатился на грязную дорогу, я схватила его, сдавила ладонями и снова испытала прилив счастья – какой же он плотный, упругий, этот резиновый мяч, – и опять перебросила через стенку. И испытала радость от почти забытых движений – уже несколько лет как я потеряла интерес к детским играм. На этот раз я уже ждала, и он появился снова! Самый красивый на свете мяч, синий, как летнее небо, взлетел высоко-высоко над моей головой и на долю секунды словно завис в воздухе. И только потом начал падать, будто был наделен волей и властью над своими движениями. Мне хватило времени занять выгодную позицию и поймать его на этот раз уже обеими руками.

– Поймала!

Мне было четырнадцать лет, и жила я совсем не здесь, не в этом районе и не в этом городке под названием Страйкерсвилль, штат Нью-Йорк (население пятьдесят шесть тысяч). Жила я на маленькой ферме в одиннадцати милях к северу, и меня возили Страйкерсвилль на школьном автобусе. Наверное, именно поэтому я была так одинока – поступила в девятый класс и еще не успела обзавестись друзьями. И хотя в Страйкерсвилле у меня имелись родные – то были какие-то совсем дальние родственники – они не слишком привечали меня, вероятно, потому, что городские всегда смотрят свысока на тех, кто еще не успел перебраться в город. Да к тому же семья моя жила куда как беднее этих дальних родственников из Страйкерсвилля.

Учителя в школе называли девятерых фермерских ребятишек, которых привозили на автобусе, детьми с севера. И нам всячески давали понять, что дети с севера сильно отличаются от детей из Страйкерсвилля.

Но, только играя с мячом, я об этом, конечно, не думала. Улыбалась и представляла, что по ту сторону стены стоит веселый шаловливый ребенок. Какая-нибудь маленькая девочка вроде меня; маленькая девочка, какой и я когда-то была. Так мне казалось – несмотря на то что стена была безобразная, совершенно непроницаемая и на ней висели проржавевшие вывески: «ЗАПЧАСТИ ДЛЯ МАШИН» и «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН». По ту сторону от железнодорожного депо «Шатанква и Буффало» находилась улочка, застроенная небольшими дощатыми домиками – должно быть, там и жила эта маленькая девочка, моя невидимая подружка по игре в мяч. Наверное, она намного младше меня; ведь четырнадцатилетние девочки не играют с незнакомцами. И вообще в бедных семьях дети очень быстро выходят из детского возраста.

Я снова перебросила мяч через стену с криком:

– Привет, привет, я здесь, вот она я!

Но ответа не последовало. Я ждала, стоя на разбитом тротуаре, сквозь щели и трещины которого пробивались сорняки. Вокруг гудели и с любопытством вились вокруг меня насекомые; порхали желтые бабочки, совсем крохотные, размером не больше ногтя моего мизинца, они застревали у меня в волосах, и было так щекотно! Солнце, яркое, как новая звезда, сияло в небе, а небо казалось выбеленным, точно морская галька, и напоминало тончайшую замшу. Я подумала: «Вот он, сюрприз, то чудо, которого я всегда ждала. Ибо во мне уже давно поселилась вера, что со мной должно случиться что-нибудь необыкновенно прекрасное». Надо только заслужить, и оно непременно произойдет. (А если не заслужу, то и не произойдет.) И чудо это должен сотворить не Бог, а совершенно незнакомый человек, причем словно невзначай.

На сей раз синий, как небо, мяч, показался над стеной не сразу, а секунд через тридцать. И взлетел под каким-то странным углом, точно его специально старались забросить подальше от меня, моего голоса. И, однако же, появился – а мог ведь и не появиться! – моя невидимая подружка решила продолжить игру. Надежды поймать его сразу не было никакой, а потому я слепо выбежала на дорогу (частично она была покрыта асфальтом, частично – гравием, и ездили по ней мало, разве что тяжелые грузовики). Я вдруг заметила, что прямо на меня мчится грузовик с мусором, услышала противный визг тормозов, оглушительный и сердитый гудок и упала на колени, сильно разбив их, и, наверное, порвав юбку. Но тут же быстро вскочила на ноги, и щеки у меня горели от стыда – разве я не была уже достаточно взрослой девочкой для подобного поведения?

– A ну пошла вон с дороги! – раздался грубый и злой голос человека, уверенного в своей правоте. Именно так чаще всего говорили знакомые мне взрослые мужчины; людям с таким голосом не задают вопросов – им подчиняются беспрекословно; лучше не вставать у них на дороге – если уж так выйдет, надо побыстрее убраться прочь. Но я уже подхватила мячик и, дыша часто, точно собачонка, пыталась спрятать его в юбке. Я сжалась и отворачивалась, чтобы водитель не видел моего лица – мало ли что, а вдруг он знает моего отца, поймет, что это я, и вспомнит мое имя. Но грузовик уже с грохотом промчался мимо, и я о нем мгновенно забыла.

И бросилась обратно, к стене, хотя разбитые коленки саднило от боли, и я вся дрожала, как в лихорадке. Наверное, потому, что на улице стало холодно: на солнце надвинулось облако. Снова перебросила мячик через стену, широко размахнувшись, так, чтобы он взлетел высоко-высоко и моей невидимой подружке хватило времени подбежать и поймать его. Он исчез за стеной, я стояла и ждала, дыша часто и со всхлипом, и даже не смотрела на свои разбитые в кровь коленки и разорванную юбку. На солнце надвинулась уже целая гряда облаков, и по земле побежали тени, очертаниями напоминавшие хищных рыб.

Спустя некоторое время, я робко окликнула:

– Эй, ты там?

Все равно что подойти к звонящему телефону, снять трубку – а там молчание. Там никого. Но ты ждешь и робко спрашиваешь снова и снова: «Алло? Алло?» На виске мелко пульсировала жилка, глаза слезились от напряжения, лоб ломило – но это была еще не настоящая боль, лишь предупреждение о боли, о наказании, которое неминуемо должно последовать за радостью. Наверное, девочка просто ушла, потеряла интерес к игре, если то, конечно, была игра. И вдруг все это показалось мне таким презренным и глупым, стало грустно до слез, и я увидела себя со стороны. Стоит четырнадцатилетняя дура, этакий длинноногий сорняк, еще не девушка, но уже и не ребенок; стоит и задыхается, из разбитых коленок идет кровь, на ладонях ссадины, вся грязная и исцарапанная, стоит одна перед замшелой кирпичной стеной и ждет чего-то. Чего?…

Дневник и несколько учебников упали в траву, и я, подняв их, увидела, что учебник по математике весь в грязи, страницы мокрые и рваные; а любимая тетрадка на спиральке, где я аккуратно записывала, жесткие правила английской грамматики и делала разбор предложений, вымокла в какой-то вонючей гадости. Восторженные пометки на полях, сделанные учительницей красным карандашом, и отметки (все, без исключения «А», то есть «пять с плюсом», то была высшая оценка в средней школе Страйкерсвилля, и я страшно этим гордилась) размыты и еле различимы, и теперь их вполне можно принять за «С», «D» и даже «F».

Я подобрала свои тетрадки и книжки и поспешно зашагала прочь, выбросив синий, как небо, мяч из головы, но больше не чувствовала себя свободной. Жизнь уже научила меня понимать, что я не свободна в отличие от других людей, которые казались свободными. Потому что за «приятным» сюрпризом неизбежно должен последовать сюрприз «неприятный»; они так тесно связаны изначально, что их практически нельзя разделить, даже признать отдельными явлениями невозможно.

Голова гудела, однако я решила посмотреть, что находится за этой стеной. Коленки ныли и кровоточили, и тем не менее я отыскала грязную промасленную канистру, придвинула к стене и встала на нее. Канистра шаталась, руки, ноги, одежда перепачкались еще больше. Но мне все же удалось вскарабкаться на стену и спрыгнуть с нее, причем высота была немалая, футов десять, и когда я приземлилась, прямо дух захватило, спина заныла, а в позвоночнике долго отдавалась боль, будто меня ударили кувалдой по пяткам.