Колчаковщина - Павел Дорохов

Павел Дорохов

Колчаковщина

Роман-хроника

О Павле Дорохове и его романе «Колчаковщина»

Творчество Павла Николаевича Дорохова (1886–1942) почти неизвестно современному читателю. Между тем книги этого прозаика в 20-е годы широко издавались и переиздавались. Их не обходила вниманием и тогдашняя критика — среди писавших о П. Дорохове находим Н. Асеева и Д. Фурманова, В. Львова-Рогачевского и Д. Горбова, Г. Якубовского и В. Правдухина, И. Машбиц-Верова и А. Ревякина.

После долгого перерыва, уже в 60–70-е годы, творчество П. Дорохова вновь привлекло внимание исследователей. В журнале «Урал», в специальных научных изданиях Томского университета появились статьи, сосредоточивающие внимание прежде всего на уральских и сибирских страницах биографии П. Дорохова. На тех страницах, которые самым непосредственным образом связаны с романом «Колчаковщина» — с произведением наиболее известным в творческом наследии писателя, чаще других переиздававшимся.

О том, что представляет собой «Колчаковщина», у нас речь впереди. Не забегая вперед, скажем только, что при всем значении этого романа в творческой биографии автора, при всей заслуженной его популярности творчество П. Дорохова этим романом отнюдь не исчерпывается. Чтобы это уяснить, достаточно хотя бы бегло взглянуть на жизненный путь писателя.

П. Дорохов родился в 1886 году в селе Тарасовка Пугачевского уезда Самарской губернии в семье фельдшера. Вскоре семья переезжает в Самару — отец стал служить на железной дороге. Будущий писатель заканчивает здесь городское шестиклассное училище и поступает в Самарское земство на должность статистика. Отныне и на целый ряд лет — где бы он ни работал, будь то Самара, Оренбург или Челябинск, — его жизнь постоянно связана с деятельностью земства. После 1917 года, в период гражданской войны мы видим П. Дорохова в кооперативных учреждениях Челябинска, Омска и Самары.

На эту сторону биографии П. Дорохова нужно обратить внимание по двум причинам. Во-первых, служба в земстве и в кооперативных учреждениях позволяла непосредственно наблюдать крестьянскую жизнь, оказываясь в центре насущных проблем и острейших противоречий предреволюционной и революционной деревни. Во-вторых, немаловажно и то, что Самара, Челябинск и Омск в 1918–1919 годах стали «горячими точками» русской истории: гражданская война втянула здесь в свою орбиту огромные массы людей — прежде всего крестьянство, поставив его перед необходимостью сделать выбор.

Хотя печататься П. Дорохов начал еще до революции, однако подлинная творческая активность приходит к нему лишь после того, как он оказался очевидцем глубоко драматических событий 1918–1919 годов на землях Среднего Поволжья, Южного Урала и Западной Сибири. Именно эти события и дали жизненный материал не только для «Колчаковщины», но и для романа «Задетые крылом», который, как заметил в свое время Г. Якубовский, представляет собой «…увертюру к «Колчаковщине», соответственно хронологическому ходу событий»[1].

Революция, гражданская война и начало 20-х годов были знаменательны для П. Дорохова и в другом отношении. Именно в это время он активно участвует в литературно-общественной и издательской деятельности. Так, в Челябинске П. Дорохов — один из создателей газеты «Союзная мысль»; в Москве он в числе тех, кто налаживает выпуск библиотеки для крестьян, издававшейся «Крестьянской газетой»; в Самаре он вместе с А. Неверовым и Н. Степным предпринимает попытку организовать кооперативное издательство и выпускает альманах «Волжские утесы»[2].

В голодном 1921 году П. Дорохов вместе с А. Неверовым и Н. Степным отправляется в Ташкент за хлебом (как известно, поездка послужила А. Неверову толчком для создания широко известной повести «Ташкент — город хлебный»). Впоследствии П. Дорохов описал эту поезду в воспоминаниях об А. Неверове[3].

Дружба П. Дорохова с А. Неверовым, возникшая и окрепшая именно в эти годы, была закономерной не только в силу общности жизненного опыта, эстетических вкусов, литературных пристрастий, но и в силу общности собственно художнических устремлений. Так уж складывались их писательские судьбы, что П. Дорохову приходилось идти по пути, который уже прокладывал А. Неверов. Проявлялось это даже в тематической перекличке, в выборе героев. Например, дороховская повесть «Фронт учительницы Перепелкиной» откровенно восходит к рассказу А. Неверова «Шкрабы», а повесть П. Дорохова «Новая жизнь» (1922) — к неверовской «Марье-большевичке» (1921).

Более того. В повести «Новая жизнь» писатель идет даже на своеобразное обнажение приема. Он не только не скрывает своей оглядки на А. Неверова, но даже подчеркивает ее. Достаточно привести отрывок, в котором крестьянки рассуждают о послереволюционных переменах, стремятся практически осуществить провозглашенное Советской властью равноправие: «В других местах вон бабы-то в исполкомах сидят да делами верховодят. (…) Вон надысь в женотделе Наталья-секретарша про Марью-большевичку читала. Посадили ее председателем в исполком, она и давай орудовать»[4].

Перекличка — вплоть до совпадения деталей описания. Показывает А. Неверов свою героиню за служебным столом, среди деловых бумаг и разговоров — то же самое делает и П. Дорохов:

«За столом Наталья-секретарша, чистый лист бумаги перед Натальей, чернильница, ручка с пером. Все честь честью. Рядом стопка книг, газетки лежат. Сидят бабы по скамейкам, шушукаются вполголоса»[5].

Совпадает и установка на двухголосую — сказовую — манеру повествования, когда автор прячется за спиной более или менее выявленного устного рассказчика из деревенской среды. И хотя в первой половине 20-х годов сказом увлекались многие, важно подчеркнуть что П. Дорохов здесь ориентируется на тот вариант сказа, который был предложен автором «Марьи-большевички».

Однако там, где А. Неверов ставит многозначительную новеллистическую точку, П. Дорохов предлагает нам подумать над тем, что было бы, если бы неверовской Марье Гришагиной не пришлось уехать, спасаясь от казачьего налета. «Новая жизнь» развертывается как цепь эпизодов, раскрывающих Натальину жизнь в хронологической последовательности: главная героиня учится грамоте, отправляет одну из женщин на курсы повивальных бабок, обеспечивает дровами местную школу, собирает вещи и продукты для голодающих.

Конечно, здесь заявляет о себе откровенная иллюстративность, плоскостная наглядность плакатного изображения. Важно, однако, не только и не столько, это. Главное здесь — стремление П. Дорохова к большой эпической форме, и в данном случае его перекличка с А. Неверовым — это перекличка, так сказать, на равных.

Будучи одногодками, оба начинали до революции с бытового очерка и рассказа, то есть создавали произведения, сосредоточенные на каком-то одном событии, на какой-то центральной ситуации, с помощью которой проверяется герой или группа героев. Эти произведения — в соответствии с законами малой формы — не претендовали на то, чтобы создать «широкоформатный» образ действительности.

Вместе с тем и накануне революции, и в ходе ее в творческом сознании обоих определялась тяга к более емким жанрам, чем очерк или рассказ. Оба искали для себя такие эпические формы, которые позволили бы от единичного (хотя бы и исполненного повышенной значительности) факта перейти к художественному воссозданию целого слоя жизни, будь то семья или семьи на протяжении ряда лет, судьба села и группы сел и деревень, а то и народа в целом.

С учетом сказанного становится понятной та энергия, с которой молодая советская проза стремилась овладеть большой эпической формой — романом. Закономерно поэтому характерное для ряда писателей тех лет стремление создавать такие повести, которые несут в себе неразвернутые возможности именно романа как по количеству действующих лиц, так и по охвату социально-исторической действительности, по повышенной концептуальной значимости эпического изображения.

В этом русле и надлежит рассматривать повесть П. Дорохова «Житье-бытье», которая, согласно авторской датировке, писалась в промежутке между 1914 и 1923 годами. Повесть эта, будучи небольшой по объему, охватывает значительный промежуток времени. Тут и предвоенные годы, и мировая война, и революция, и начало гражданской войны. И все это просвечивает сквозь судьбы одной крестьянской семьи. Личные горести и беды, обрушивающиеся на эту семью, становятся выражением социальных закономерностей эпохи. Все развитие действия направлено на то, чтобы показать, как и Кузьма, и его дочь Дуня перестают быть пассивными жертвами социальной несправедливости, выбирают свой путь, вырабатывают сознательное отношение к исторически меняющейся действительности.