Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть IV. Демон и лабиринт - Александр Фурман

Александр Эдуардович Фурман

Книга Фурмана. История одного присутствия

Часть IV. Демон и лабиринт

…Тексты, по крайней мере некоторые из них, имеют особенность воплощаться в жизни, преобразовывать ее, менять ее образ… Если слова воплощаются в жизнь, то конечной инстанцией этого пути является плоть – человеческое тело… Строго говоря, в человеческих делах существуют только две эмпирические реальности: тела и тексты.

Лабиринт – это темное пространство, в котором движется тело… Персонаж, идущий по лабиринту, подобен перу, пишущему неведомые ему письмена внутри другого текста, написанного Богом… Движение по лабиринту дается как долгое движение, как испытание терпения, способности завершить блуждание.

Предуведомление

Все персонажи и события, описанные в этой книге, а также используемые в ней имена собственные являются исключительно плодом художественного воображения автора. Любые совпадения с так называемой «реальностью» имеют случайный характер.

Болеро

С Таней и Вовой, своими уже взрослыми двоюродными братом и сестрой, Фурман за последние несколько лет виделся всего пару раз. Они были Бориными ровесниками, с разницей в год в обе стороны. Старшая, Таня, окончила пединститут и вышла замуж за начинающего композитора, родом откуда-то из Горловки. Она уже ждала ребенка, и бабушка Нина, продав часть фамильного покровского дома, вложила эти деньги в приобретение новой трехкомнатной квартиры для молодой семьи. У Вовы жизнь складывалась по-прежнему не слишком благополучно: бросив учебу в художественно-ремесленном училище, он устроился в театр рабочим сцены, потом некоторое время работал художником-оформителем на каком-то заводе, а оттуда ушел то ли в дворники, то ли в сторожа. Говорили, что он сильно пьет (и даже хуже того). Старших Фурманов такое развитие событий ничуть не удивляло. Как известно, Вовка (их племянник с маминой стороны), будучи человеком не без способностей, но крайне слабохарактерным, еще в школе связался с какой-то дурной компанией, в которой были люди намного старше и – в плохом смысле – опытнее него. Они-то и сбили парня с нормального пути, став для него единственными авторитетами. И хотя с тех пор прошло уже много лет и Вовка давно мог бы образумиться, эти люди, судя по некоторым сведениям, продолжали им помыкать, что, конечно, свидетельствовало лишь о его моральной незрелости. Эту версию младший Фурман не раз слышал от папы. Однако у Бори было другое объяснение: он считал, что главную негативную роль в Вовиной судьбе сыграла не столько эта «плохая компания», сколько чрезмерно жесткая и требовательная позиция его родителей, которые, при всей Вовиной безвольности и внушаемости, с самого раннего детства ужасно давили на него по любому поводу и без повода. И это несмотря на то, что оба были профессиональными педагогами! Свое мнение Боря подкреплял впечатляющими историями из собственной жизни, в которых дядя Арон (Вовин отец) представал каким-то чудовищным тираном. Например, однажды в Покрове он застукал малолетних Борю и Вову за курением собранных ими на улице окурков. Чтобы раз и навсегда отбить у них желание брать в рот и нюхать всякую дрянь, он набрал у соседей, которые тогда держали кур, сухого птичьего дерьма, сделал из него папиросы и буквально под палкой заставил мальчишек выкурить их, причем до конца. Результат этого жестокого и отвратительного урока был парадоксальный: Боря больше никогда не курил, а Вова стал заядлым курильщиком…

Обо всех событиях, происходивших в дядиной семье, Фурманы узнавали в основном от мамы после ее телефонных разговоров с братом, и все эти «пустые теоретические рассуждения» о близких ей людях очень быстро выводили ее из себя. «Но ведь нам они тоже родственники!» – тщетно пытались оправдываться Фурманы. «Больше я вам о них ни слова не скажу!» – гневно обещала мама. Папа в ответ с демонстративным недоумением пожимал плечами, а Боря скептически улыбался: ну-ну!..

Во время одного из коротких наездов Фурмана домой из Петрозаводска их всей семьей пригласили на Вовину свадьбу. Фурмановская голова в тот момент была забита совершенно другими заботами, но, в память о своей детской любви к Вове, он все же решил отправиться вместе с родителями и Борей на это пошловатое, как он считал, «официальное мероприятие» (впрочем, на свадьбе он еще никогда не бывал).

В назначенный день перед ним опять возникла проблема, что надеть. Не мог же он заявиться на свадьбу в заношенном свитере! Время уже поджимало, и вскоре они с мамой, привычно заведясь, начали кричать друг на друга, яростно швырять вещи и хлопать дверцами шкафа. Морщась от их криков, миролюбивый папа в качестве последнего варианта предложил ему примерить свой летний серебристо-серый пиджак и черные шерстяные брюки. Фурман злобно твердил, что он никуда не поедет, но папе с помощью дедушки удалось уломать его: мол, пожалуйста, можешь оставаться дома, если ты так хочешь, но ты просто примерь, тебя ведь от этого не убудет!.. Элегантный легкий пиджак был ему чуть великоват (пуговицы можно было бы немного переставить), но в целом смотрелся ничего. А брюки оказались катастрофически широки в поясе – между ними и животом младшего Фурмана свободно проходила ладонь. Ремень здесь был бесполезен, но папа вспомнил, что у него есть «совершенно новые» подтяжки. Подтяжки?! Какая дикость! Но папа клялся, что под пиджаком их все равно никто не увидит. Галстук у Фурмана был свой, в серовато-лиловых цветочках, остался со школы, но он придирчиво выбрал один из папиных – более темный, без рисунка, и поуже.

Всех домашних его неожиданно «приличный» вид привел в восторг, даже Боря насмешливо высказал что-то похожее на одобрение (готовясь к посещению военкомата, Фурман еще в Петрозаводске сходил в парикмахерскую, где ему сделали «модельную» стрижку, а в Москве, на радость родственникам, сбрил наконец «эту свою неопрятную бороду», оставив лишь маленькие усики). Самому Фурману его новая «приглаженная» внешность с беззащитно голым лицом внушала острое отвращение. Еще раз глянув в зеркало, он раздраженно махнул рукой – всё, хватит уже кудахтать вокруг меня, поехали!

Прибывающий поток гостей в большой дядиной квартире сразу разделялся надвое: парадно разодетые родственники направлялись в гостиную, а Вовины друзья – в его комнату. Роль мажордома исполняла очень красивая, радостно возбужденная Таня. Фурман, как хороший мальчик, минут двадцать посидел в компании странно напряженных взрослых, а потом отправился искать Вову и знакомиться с невестой.

Застолье готовилось в самой большой и, как помнил Фурман, довольно неуютной комнате, которую все домашние по инерции продолжали называть «детской». Раз или два ему случалось ночевать в ней, и из-за своей несоразмерно вытянутой формы (при высоком потолке и единственном окне в дальнем торце) она всегда напоминала ему пустой вагон. Но теперь эти недостатки обернулись преимуществами, потому что составить в один ряд такое количество столов можно было только здесь.

Сам Вова, как показалось Фурману, внешне почти не изменился. Он снова отрастил длинные волосы и смешно закладывал непослушную боковую прядь за ухо, чтобы не лезла в глаза. Заметнее стали удивленные поперечные морщины на его лбу. И сутулился Вова вроде бы еще сильнее, чем раньше. Но взгляд его круглых карих глаз остался прежним – тоскливо-скучающим. Он со знакомой мягкостью пожал Фурману руку и представил его сидевшим рядом друзьям как своего брата, не уточнив степень родства. Фурман увидел в этом неожиданное проявление тепла, но сразу после этого Вову что-то отвлекло, а его друзья посматривали на новоявленного «брата» с какой-то странной хитрецой (может, из-за его «прилизанного» вида – сами-то они были в джинсе и в свитерах).

Наконец Фурмана познакомили с Вовиной женой. Звали ее Светлана, и выглядела она совсем еще девчонкой, хотя и уже слегка потертой жизнью, – светловолосая, худенькая, с голубовато-бледным неулыбчивым лицом. Фурман обратил внимание, что Вовка обнимает ее при всех как-то слишком уж бесцеремонно, «по-свойски». Но Светлане это, похоже, нравилось. А их приятели, бесстыдно глядя на них, посмеивались и выкрикивали что-то азартное.

Почувствовав себя лишним, Фурман решил поближе рассмотреть несколько Вовиных работ, висевших на стенах. В основном это были мрачновато-карикатурные гротески с легким налетом «сюра»: горящие дома, воинственные вурдалаки с окровавленными топорами, распятый Христос, какие-то чиновники в современных костюмах, соблазнительные женские тела, скелеты, виселицы, стаи ворон, купола с крестами… Цвет использовался довольно примитивно, но ведь Таня не раз со смехом убеждала Фурмана, что Вовка дальтоник. Тем не менее рисовальщиком он был неплохим. И художественное училище бросил, видимо, напрасно.