Необычайное путешествие Петьки Озорникова - Олег Павловский

Олег Порфирьевич Павловский

Необычайное путешествие Петьки Озорникова

«Три мушкетера»

Трехлетий карапуз, не отрывая глаз, с завистью глядел на блестящий перочинный ножик, которым Петька Озорников вырезал на скамейке свое имя. Скамейка стояла посреди небольшого садика во дворе дома, где жил Петька. Ее совсем недавно покрасили зеленой масляной краской. Как Петька ни старался, буквы получались кривые, неровные.

Карапуз смотрел, смотрел и вдруг выпалил:

— Дай.

Петька обернулся.

— Я вот тебе сейчас как дам! — и подумав, добавил: — А ну подойди-ка сюда, я тебе язык отрежу.

Карапуз подошел, доверчиво высунул было язык, но едва Петька двинулся к нему с ножиком, как он испуганно отпрянул и с расстановкой произнес:

— Снацала себе отлез.

Петька сделал «страшное» лицо и строго спросил:

— Кто тебя научил так со старшими разговаривать?

Быстро-быстро заморгав светлыми ресницами, карапуз крикнул «ма-а-ама-а!» и засеменил к дому.

Петька засмеялся, сунул ножик в карман и, не дожидаясь, когда на плач малыша выйдет его мать, выскочил на улицу.

Петьке Озорникову шел двенадцатый год. Учился он в четвертом классе восемнадцатой школы, что напротив строительства нового шестиэтажного жилого дома. Петьку знали в ближайших дворах не только ребята, но и взрослые. Матери говорили своим сыновьям:

— Смотри, не связывайся с этим мальчишкой! Хорошему у него не научишься. Хулиган!

Хулиганом Петька, впрочем, не был, но поозорничать любил.

По утрам, дождавшись трамвая и оглянувшись — нет ли поблизости милиционера, он усаживался на буфере вагона и как ни в чем не бывало ехал в школу.

Хуже, когда около трамвайной остановки прохаживался милиционер. Петьке приходилось, не оглядываясь по сторонам, что есть духу мчаться в школу — иначе опоздаешь и нужно будет идти к директору — объясняться, почему опоздал. А что мог объяснить Петька?

Портфель, который купила ему мама, Петька забросил за шкаф. Идя в школу, он учебники затыкал за пояс, тетради же свертывал в трубочку и втискивал в карманы брюк. Пальцы у него всегда были вымазаны чернилами, а рукава так запачканы мелом, словно он только то и делал, что вытирал ими классную доску. Половины пуговиц на пальто, по обыкновению, не было. Козырек у кепки сломан. Пионерский галстук сбит в сторону или, что еще чаще, спрятан под высоким воротником кителя, который сшила ему к празднику мама.

Петина мама, Вера Петровна работала на трикотажной фабрике. Отец его погиб во время Великой Отечественной войны. Вере Петровне приходилось совмещать работу на фабрике с домашними заботами и воспитанием сына. Мать очень любила Петьку. Но тот терпеть не мог материнской ласки. Бывало, подойдет Вера Петровна к сыну обнять и поцеловать его, он недовольно оттолкнет мать и скажет:

— Ну вот! Опять! Что я девчонка, что ли — лизаться?

И только когда Петька засыпал, Вера Петровна присаживалась около его кровати и долго смотрела на него, находя в лице Петьки все новые и новые черточки сходства с его погибшим отцом. Потом она целовала его и на цыпочках, чтобы не разбудить, отходила.

Петька почти никогда не помогал матери в домашней работе. Воды не носил, дров не колол. Изредка только бегал в магазин за хлебом или за печеньем к чаю. Да и то делал это потому, что мать почти всегда отдавала ему оставшуюся мелочь — сдачу.

Веру Петровну уже несколько раз в этом году вызывали в школу. Придет она с работы, приберет в комнате, сварит обед, постирает петькины штаны и рубашки, которые тот неимоверно быстро пачкал, — и хочется ей прилечь на диван, отдохнуть, почитать, а тут вдруг приходит из школы уборщица тетя Шура и говорит:

— Опять что-то Петька там натворил. Сегодня вас в восемь часов вечера директор вызывает. Вы уж не опаздывайте, пожалуйста.

Петька, как всегда, в это время носился по соседнему двору с ребятами — играли в «казаки» и в «палочку-выручалочку». Придя из школы в два часа (мать приходила с работы в половине шестого), Петька наскоро проглатывал холодный обед, ленясь даже разогреть его, и убегал к своим друзьям-товарищам, уже поджидавшим Петьку во дворе.

Если после игр, которые обыкновенно заканчивались не раньше девяти часов вечера, Петька не заставал мать дома, он сразу же догадывался, в чем дело. Он знал, что мать никуда обычно по вечерам не ходит.

«И за что это могли ее в школу вызвать? — думал он. — Ведь я сегодня как будто ничего такого не сделал». Но тут же вспомнил, что получил двойку по русскому — это раз, разбил стекло в дверях — это два, разлил чернила — это три.

Когда мать возвращалась, она заставала Петьку смирно сидевшим за столом с книгой в руках.

— Ну как тебе, Петя, не стыдно! — начинала мать.

Оторвавшись от книги, Петька делал удивленное лицо, словно не понимая, в чем дело.

— Ты стекло разбил?

— А-а-а, — тянул Петька, — так это я нечаянно! Оно плохо вставлено было. Я только хлопнул дверью чуть-чуть — оно выпало и разбилось.

— А двойку по русскому тоже нечаянно получил?

— А что, нарочно, что ли? Ольга Ивановна только позавчера меня спрашивала, и я на тройку ответил. Откуда я мог знать, что она и сегодня меня вызовет? — неловко оправдывался Петька.

— А чернила разлились тоже не по твоей вине? — раздраженно спрашивала мать.

— Конечно, не по моей. Это все Любка Кравцова. Она взяла мою чернильницу. Я стал отнимать у нее, а она как завизжит… Я от испуга чернильницу и упустил…

— Эх, Петя, Петя! — вздыхала Вера Петровна. — Хоть бы ты немного мать свою пожалел. Ведь как я работаю! И все для тебя. Книги покупаю, деньги на кино даю…

«Ну, начала…» — думал Петька, хмуря для вида брови и опуская голову. А Вера Петровна продолжала:

— Ты о себе подумай. Вот я — в деревне выросла, расписываться до пятнадцати лет не умела. Семья-то у нас большая была. Пошла работать простой уборщицей. А по вечерам училась. Семь классов закончила. Если бы не война — дальше бы продолжала. А у тебя все условия — учись только. Школа-то у вас какая! Светло, и чистота кругом, парты новые. А ты что делаешь — чернила разливаешь, стекла бьешь. Пучишься плохо. Выгонят вот тебя из школы, сердцем чувствую, выгонят. — Вера Петровна опускалась на стул. А Петька сидел и молчал, уткнувшись носом в книгу. Это еще больше сердило Веру Петровну.

— Ну что ты молчишь?

Вместо ответа Петька бормотал что-то невнятное.

— Да ты учиться-то думаешь или нет? — в сердцах спрашивала Вера Петровна.

— Думаю, — не отрывая глаз от книги, хотя он и не читал ее, отвечал Петька.

— Уроки на завтра выучил?

— Выучил, — врал Петька. Не соврать было нельзя. Иначе мать силой засадит его сейчас за книгу и заставит читать вслух.

— А не врешь? — сомневалась Вера Петровна.

— Не вру. Ты же видела — сидел и учил. Если хочешь, спроси — все расскажу, — хитрил Петька.

Поверив, Вера Петровна немного успокаивалась.

— Ну ладно, ложись теперь спать. Но только принеси мне еще двойку, — ох уж и задам я тебе тогда! — стращала она.

Материнских угроз Петька не боялся. Он знал, что мать его и пальцем никогда не тронет. Подобные разговоры происходили не реже одного раза в месяц.

Товарищей у Петьки было двое: Павлик Соловьев и Борис Любочкин. Павлик ростом был немного ниже Петьки, но румянее и полнее. Борис же — почти на голову выше их обоих, худой, с жесткими, всегда торчащими вверх волосами, за что его дразнили «ежиком». Ни в школе, ни на улице друзья не расставались. Одноклассники называли их — «три мушкетера». Только пионервожатая, белобрысенькая Лида, давая им очередную «пропорцию», говорила:

— Вы не «три мушкетера», а три лодыря и неряхи. Мушкетеры храбрые и умные были. А у вас храбрости только на то хватает, чтобы стекла бить да девочек дразнить, а как к доске вызовут — куда и храбрость девалась! И насчет ума тоже. Глупыми вас назвать нельзя, а умными…

И Лида приводила выдержки из каких-то неизвестных «мушкетерам» книг, доказывая, что стать умным можно, только если будешь хорошо учиться, и так далее и тому подобное.

По выходе из пионерского уголка «мушкетеры» обменивались мнениями:

— С мылом промыла, до косточек!

— И в баню ходить не надо.

— А Павлик, как вареный рак, покраснел, когда она насчет ума рассуждать начала, — толкая Бориса, говорил Петька.

— И не думал краснеть! Это с тебя пот градом катился. А я даже и глазом не моргнул. Мне это как с гуся вода, — оправдывался Павлик. — Ну подумаешь, ну отчитали! Не в первый раз!

После уроков «мушкетеры» обычно собирались во дворе у Петьки и согласовывали план своих действий на предстоящий остаток дня.

Например:

Объявить войну ребятам из дома номер тридцать четыре.