Улялаевщина - Илья Сельвинский

Сельвинский Илья

Улялаевщина

Илья Сельвинский

Улялаевщина

Б.Я. Сельвинской

ГЛАВА I

Телеграмма пришла в 2:10 ночи.

Ковровый тигр мирно зверел,

Когда турецких туфель подагрический почерк

Исчеркал его пустыню от стола до дверей.

В окно был виден горячий цех

Где обнажалось белое пламя...

Комната стала кидаться на всех

Бешеными вещами

И матовый фонарь, оправленный в кость,

Подъятый статуей настольного негра,

Гранеными ледышками стучался от энергий

В крышку чемодана из крокодильих кож,

Куда швыряло акции, керенки, валюты,

Белье, томик Блока, стэк с монограммой,

Шифрованное слово страшной телеграммы

Таинственное - "революция".

Суеверно сунут копеечный Спас.

Двор под черепом автомобиля ожил.

Судорожно свел никелированную пасть

Крокодил из чемодановой кожи

Пока на подоконнике двуносый бульдог,

Копируя карикатурный обрюзг миллионера,

Стерег рассвет зеленовато-серый

И вздрогнул, заслыша гудок...

В окно неслась огневая метель:

В горячем цеху зарождалось солнце,

Как будто молотом и бессонницей

Там ковали мятеж!

Забойщики, вагранщики, сверловщики, чеканщики

Строгальщики, клепальщики, бойцы и маляры,

Выблескивая в лоске литье ребер и чекан щеки

Лихорадили от революционных малярий.

Хотя бы секунду, секунду хотя бы

Открыть клапана застоявшихся бурь...

А в это время Петербург

Вдребезги рухнул в Октябрь.

Директор узнал об этом раньше рабочих.

В. Н. Сугробов, горный король,

Оставил в кабинете обручи для бочек

И недокусанный сэндвич с икрой.

Да несколько депеш: капитану Канари,

Своей супруге Тате и некой мадам

И вот крокодиловой кожи чемодан

Умчался, уменьшаясь в рубиновый фонарик...

А здесь, на костях, по болотной чаще,

Где только порханье нетопырей,

В грохоте колес, нажимая все чаще,

Головокружительно мчался и мчался

Завода ночной экспресс.

Но в день, когда черным углем на тракт,

Окровавленный знаменами, высыпал завод

Казачья сотня, кривясь от зевот,

Тащилась атакой на вялых ветрах.

Казаку скука: рабочий, скубент...

Другой раз ни разу не дашь палаша:

Пару-другую конем положа,

Всего-то и бою, что гикнешь: "Бей!!"

Но тут уж ворочался с Мазура и Стохода

В шинели, закрахмаленной в крови,

В волдырях, обмотанных верстами походов,

Обрыганный вшами фронтовик.

И не успев ладно умучить, как люди,

За войну перелапанных дома баб,

С обрезом винтовки, от желчи лютый,

Красногвардейщиной пер в хлеба.

Как бочка, где бродит хмель и вода,

Пучась от газов, взрывает обруч

Россия во чреве растила удар,

Разнесший ее христомордый образ.

И дедкой за репку по пене по той

Пошла катиться на ширмах "Петрушка":

Паук-протопоп, крича про потоп,

Да туз-буржуй на пушке,

Помещик Врангель с дяблями,

Ножки-фри, икотица...

Эй, яблочко,

Куды ж ты котисся?!

А пена капустой айда гуляет!

Это не люди, не стар и млад:

Это прет единица с нулями,

Это ожила сама земля.

Сама земля - погорелица,

Отряхаясь корнями рук;

Это мох бородой по коре лица,

Эго рыжих листьев под шапкой шум,

Это сап со свистом корчит гримасы,

Тиф кишками по швам в треск...

Выше громов вырастают массы

Масссы через три "эС".

Если бы дым их избяных труб

За день сконцентрировать и просеять сажей

Черный крест жирнотою в сажень

Лег бы по экватору и полюсам на круг.

Если бы из организма партизанских войск

Выпарить соль и разложить по улице:

С точностью до одной n-ной 7/10 унции

Пришлось бы каждому буржуа на хвост.

И та-та-таканье пулемета-та-та-та

И гранат лирический взвой

Все воспевает исторический смотр

Массы, прущей в набатный звон.

Это был-труба, барабан!

Их последний - да. Раба!

И реши - жих-жах!

тельный бой - нив и шахт!

С Интер - пулеметы - нацио

Дзум пыйхь - оналом

Воспрянет - трубы - род - барабаны:

Людской! Гром. Бой.

Но покуда защищалась буржуятина клятая,

И завод дыбился рывком,

С морей налетел товарищ Гай, агитатор,

И с ним походный ревком.

Товарищ Гай: небольшой тик справа, .

Точно под скулой кишели муравьи,

Но торчали в глазницах черных, как рвы,

Круглые очки в железной оправе.

Товарищ Гай просмотрел свой актив:

Лошадиных, Четыха, Кулагин.

Хотя состав не так чтоб ахти,

Но авось да потянут тягу.

Итак, смета: Лошадиных в Чеку,

Четыхе завод (он парень с угрозой),

Кулагин пойдет в Губпродком и Угрозыск,

А Гай за всех на-чеку.

Ударник и стихийник, хам и герой,

В прорыве притушенной личности

Сашка Лошадиных без околичностей

Крой!

Сашка Лошадиных - матрос с броненосца:

Сиски в сетке, маузер, клеш.

Прет энергию псковская оспа

Даешь!

Сугробовский молотобай Четыха Артемий.

Сурьезный. Ясного ума.

Мокрым утиральником обматывая темя,

В затмении чувствий был от бумаг.

Не раз, моргая, прижимал он шляпу:

"Д'товарищ Гай, смилуйся - по башке гул,

Неграмотный я, еле кляксы ляпаю,

А тут - доклады, счета - не могу..."

Зато вот уж Кулагин - мужичонка вострой.

Этот самостийничает - к преду ни ногой.

Губпродком обособил, ровно каменный остров,

Открыл междуведомственнейший огонь.

Но пузыря очками окна косые,

Сталью пера истекал неврастеник,

И от мыслей кружились плакатные стены

С гитарой и картой лоскутной России.

И товарищ Гай, как Москва на карте,

Привинтив по нерву на каждый Отдел,

Звонил: Четыхе -"Не хнычь - поднажарьте!"

Сашке-"Полегче".

Кулагину-"Дел?!?"

Он, всегубернский, лилипутный Ленин,

В клокотаньи классов, рас, поколений,

Напрягая жилы, так что дергалась десна,

Не знал ни режима, ни сна.

И только когда эта гунная страна

На минуту утихнет от арбы и отары,

Он дернет струну висящей гитары

И, как пчела, загудит струна.

Грифа о гвоздик дребезг и пбстук,

Вощаной жилы соленое-ззз,

И о ресницу прохладный воздух

Призрачной стрекозы.

Как эта мягкая сонь редка.

Сентиментален зазывный звук,

И зачарованный смотрит, как

Кружится бронзовый жук...

...Двести фунтов золотого мяса

С голубой лисицей как описать

Ее перси - облачный пейзаж,

Ее плечи - это с умма сойти,

Ее женственное благородство

В жесте, в поступи, подобной езде,

Маслянистость полуоборота

Луковицы в гнезде.

И глаза. Да нет, надо видеть

Плутоватую невинность их дум

В апельсиновой сердцевине,

Замороженной во льду,

Где влажные дольки золотца,

Растягиваясь и сводясь,

Играют, точно два солнца,

Которыми лучится вода.

А ноздри! Ведь в них затерян

Ребус философских атак:

Реальнее всех материй

Обаятельная пустота.

О, моя дорогая валькирия,

Опущенная на проспект!

Какая, какая лирика .

Достойна тебя воспеть,

Когда твои, Тата, изогнутые

Губы смеются и манят,

И на плечах твоих - окна,

Как в петербургском тумане...

А впрочем - и снова челюсть крута,

Кнопка - вваливаются татары,

И по женской фигуре гитары

С крылатой струной-секретарь.

И в озере, висящем на сером гвозде,

У рупора трубки, в креслах крылатых,

Черный рыцарь в хромовых латах

Меховые брови воздел.

Гундосит Кулагин: "Это что же, ничего? да?

Сашка вчера задержал меня,

А сегодня всех приехавших с 17-го года

Приказал комендатуре разменять".

Лошадиных гнусавит: "Антошка Кулагин

Персонально пределяет меж своими

Муку и сахар и прочие благи

И в списках ордеров его имя".

Гай хладнокровно стиснул мундштук,

Так что дым из трубы раздуло,

Так что бережно звездящие мечту

Зрачки нацелились, как дула.

Но киргизы, приехавшие с дальней Алчи,

За-раз галдят с раздраженьем и мукой

И не могут понять, почему он молчит

И бородкой пера играет с мухой.

Кулагин явился в чьем-то манто

На сером шелку под котиком. Пауза.

Гай: "Тэк-с... Ну, что ж, брат Антон".

Выдвинул ящик, нащупал маузер.

Кулагин понял. Полиловели губы,

Но по глазам заметалась жизнь

"Товарищ Гай - я буду служить.

Вот-те крест. А касательно шубы-с..."

Пуля имела модный чекан

И мозг не вытек, а выпер комом.

Четыха срочно переброшен в Чека.

Лошадиных стал губпродкомом.

Гай говорил. В лицо не глядел он.

Железом звучал его лозунгов лязг:

"Каждое зернышко - пуля белым.

Каждая ниточка-им петля".

Он никогда не размазывал: точка;

Дважды-два; буки-азба.

И Сашка в гипнозе бежал по кочкам,

И сейфом казалась ему каждая изба.

Всем. Всем. Всем.