Королевство Уинфилда - Марина Ниири

Марина Ниири

КОРОЛЕВСТВО УИНФИЛДА

Чем темнее прошлое, тем светлее будущее…

Часть первая

РОСКОШНОЕ ИЗГНАНИЕ ДОКТОРА ГРАНТА

(Ноттингем, 1828–1831, и Бермондси, квартал Саутворка, 1831–1839)

1

Томас Генри Грант прослыл шарлатаном, хоть его медицинская карьера и началась вполне традиционно. В 1828 году он окончил Кембридж и тут же получил должность семейного лекаря в поместье барона Миддлтона с весьма завидным жалованием в пятьсот фунтов стерлингов в год. В те времена все молодые врачи окунались в работу сразу после окончания университета, безо всякой предварительной практики. Они были образованны в наилучших греческих и латинских традициях, и от них не требовалось бродить по коридорам больниц с целью набраться опыта. Считалось оскорбительным допытываться у врача, сколько раз за всю карьеру ему доводилось держать скальпель. Кембриджским мальчикам ещё на первом курсе внушили, что доктор – джентльмен в меру своего занятия, а потому освобождён от грязной ручной работы, которую выполняли хирурги-ассистенты, стоявшие по рангу на ступень выше цирюльников и мясников.

При Вильгельме Четвёртом и позднее при Виктории английские врачи пережили некое подобие Золотого века. Их не сковывали никакие запреты. Получив диплом, они имели полное право удовлетворять своё научное любопытство, нередко ценой жизни пациентов. Врачи скупали все восточные новинки, которые только входили в моду. Потоки опиума стёрли границы между традиционной медициной и знахарством. Ничто не пресекалось законом, кроме вивисекции.

Это поколение врачей, воспитанное в духе полной безнаказанности, прославилось своей надменностью. У этих полубогов была одинаковая осанка, одинаковая походка. Врача сразу можно было узнать по приподнятому подбородку и лениво приспущенным векам.

Том не отличался от своих коллег, переняв все характерные повадки кембриджского выпускника. Он загадочно щурился, заламывал бровь и томно растягивал слова, даже произнося смертельный диагноз.

– Ваше сердцебиение напоминает симфонии Пaрселя, которые прерываются неожиданно.

Что касается внешности Тома, его главной отличительной чертой было полное отсутствие каких-либо запоминающихся особенностей. Трудно представить более заурядное англосаксонское лицо. В нём не было никаких явных недостатков, но в то же время его трудно было назвать привлекательным. У Tома были прямой, чуть удлинённый нос, острый подбородок и тонкие губы. Его глаза были цвета воды в Темзе – нечто среднее между серым и зелёным. Их выражение казалось таким же неопределённым, как и цвет. Трудно было угадать, какие чувства обуревали этого человека. Ни тоска, ни гнев, ни веселье не выступали на первый план.

В целом, Том производил благоприятное впечатление на пациентов. У него не было ни назойливых жестов, ни странных привычек. От него не стоило ожидать ни подвигов, ни преступлений. Он излучал собранность, уравновешенность и непредвзятость. Этими достоинствами он, по его словам, был обязан своему добровольному изучению философии. Считалось, что учёным для душевного равновесия не помешает дополнительное гуманитарное образование. Том окончил Кембридж с двойным докторатом – в области медицины и философии. Далеко не все его одноклассники могли похвастаться подобными достижениями. А потому его высокомерие было вполне оправданно. Он, как никто другой, имел право задирать нос.

Впрочем, тщеславие Томa не выходило за рамки приличий. Он не напрашивался на похвалу, но и не отказывался от неё. На лестные слова он отвечал лёгким кивком и вялой улыбкой, в которой не было ни намёка на признательность.

Именно таким образом он и привлёк внимание лорда Генри Виллоуби, барона Миддлтона. Лорд и его будущий врач смерили друг друга надменными взглядами и на этой ноте заключили контракт.

Через неделю Том перебрался в поместье Миддлтона в Ноттингемшире, где для него было отведено целое крыло дома с частным балконом, выходившим на яблоневый сад, мраморной ванной и библиотекой.

По традиции врачам разрешалось сидеть за столом с остальными членами семьи, но Том предпочёл, чтобы ему подавали пищу в его квартире, по его личному расписанию. Его вкусы не совпадали со вкусами лорда. Миддлтон любил разнообразие, а Том мог есть черепаховый суп на обед и филе-миньон три раза в день. Дабы угодить своему врачу, барон нанял отдельного повара, который хорошо разбирался в континентальной кухне.

Гастрономические привилегии включали неограниченный доступ к винному погребу. Если Томy было лень самому спускаться, он мог послать туда одного из слуг. Бутылки доставляли уже откупоренными, на подносе, с бокалом и салфеткой. Том мог заказать бутылку мерло, выпить один глоток и тут же потребовать бутылку бургундского.

Ему также разрешалось пользоваться ипподромом, но от этой привилегии он тоже отказался, потому как не любил животных. От него требовалось сопровождать барона на охоту и держать при себе медицинский портфель. Тому пришлось побороть свою нелюбовь к лошадям и научиться с горем пополам ездить на них. Это было, пожалуй, единственным неприятным пунктом в его контракте. К счастью, барон не был заядлым охотником и выезжал не больше двух-трёх раз в год. После каждой поездки он выплачивал врачу ещё сто фунтов в дополнение к положенным пятистам.

У Тома был ассистент по имени Тед Фрейзер, хирург, одновременно изучавший гематологию, которая почти не тронулась с места, с тех пор как итальянский врач Марчелло Мальпиги опубликовал свои первые труды в XVII веке. Этот пробел в западной медицине приводил Фрейзера в негодование. Он откладывал деньги из собственного заработка на свои научные исследования.

Том восхищался своим ассистентом, который был ещё более нелюдимым, чем он сам. Не будь они оба такими безнадёжными отшельниками, то стали бы близкими друзьями. A пока им хватало того, что они работали вместе. Их нельзя было назвать коллегами, учитывая разницу в статусе, но Том никогда не подчёркивал эту разницу и относился к хирургу как к равному.

В отличие от Тома, мистер Фрейзер не проживал в имении барона. Он снимал отдельную квартиру, которая одновременно служила ему лабораторией.

Можно сказать, что жизнь Тома была вполне терпимой, порой даже приятной. Его радовали уединение, монотонность и предсказуемость. Том мог бы так жить ещё лет пятьдесят. Очевидно, у Бога были другие планы.

2

Однажды летом в 1831 году к барону приехал племянник Эдди, четырнадцатилетний повеса, и тут же помчался на ипподром. Глядя, как избалованный мальчишка переворачивает дом своего дяди вверх дном, Том ещё раз убедился в том, что поступил благоразумно, отказавшись от затеи обзавестись собственной семьёй. Он жалел барона Миддлтона, которому выпало развлекать бесёнка у себя в имении на протяжении целого месяца. Но больше всех Том жалел лошадь. Разумеется, Эдди выбрал самого дикого жеребца в конюшне, который ещё был толком не объезжен, и заставил его прыгать через самый высокий барьер, беспощадно вонзая шпоры ему в бока. Неприятность не заставила себя долго ждать. Лошадь резко затормозила перед барьером – и Эдди вылетел из седла.

Всё это случилось на глазах у Тома, который в это время прохлаждался на балконе, помешивая остывший чай серебряной ложкой и прислушиваясь к нежному звону металла о фарфор. Увидев, как мальчишка упал с лошади, он лишь поморщился и покачал головой. Как досадно, однако, что такое безмятежное утро было испорчено! Бережно, чтобы не разлить чай, Том поставил чашку в сторону, одёрнул пиджак и неторопливым шагом вышел во двор. Барон Миддлтон тоже услышал шум и бросился на помощь бьющемуся в истерике племяннику.

К всеобщему удивлению, мальчишка не получил серьёзных увечий. Он отделался сломанным ребром, на которое Тед Фрейзер под руководством Тома наложил тугую повязку. Когда процедуры были завершены, юный пациент прохныкал тонким, почти девчачьим голосом:

– Дядюшка, застрелите эту гадкую лошадь! У меня на глазах!

При всей своей неприязни к лошадям в эту минуту Том ещё больше возненавидел своего пациента.

– Молодой человек, – сказал он, – я боюсь, что зрелище экзекуции не пойдёт вам на пользу.

Эдди клялся, что он не чувствовал боли, и умолял дядю разрешить ему посмотреть, как будут стрелять лошадь, но Том назначил пациенту две недели постельного режима, оправдывая это тем, что сломанное ребро может проколоть лёгкое и вызвать внутреннее кровотечение. В глубине души Тому просто хотелось проучить строптивого мальчишку. Он знал, что вынужденное бездействие будет для Эдди сущей пыткой.

– Всё делается вам во благо, молодой человек, – заключил Том тоном, не терпящим возражений, и, злорадствуя, удалился к себе.

В комнате пациента остался Тед Фрейзер, пока его вечером не сменила сиделка.

Так прошла неделя. Врач и хирург посещали Эдди несколько раз в день. Тому было отрадно наблюдать, как мальчишка страдал от своего заключения. В конце каждого визита он повторял свою привычную фразу: «Всё делается вам во благо».