Ох уж эта Люся - Татьяна Булатова

Татьяна Булатова

Ох уж эта Люся

© Федорова Т. Н., 2013

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2013

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Домашние называли ее Люся. Коротко и нежно. Близкие друзья – вслед за домашними. Правда, иногда ее имя звучало несколько иронически: «Ох уж эта Люся!»

Пациенты и сотрудники звали ее уважительно «Людмила Сергеевна». В обращении коллег чувствовалась дистанция, а в словах мамочек – придыхание и пиетет.

Бывшие подруги и завистники (не только женского рода) между собой называли ее «Эта Петрова». Зло судачили и мелко вредили. Люся была выше этих дрязг и искренно недоумевала: «Кто мне поцарапал машину?»

Кстати, о машине. Как нарочно, приметного лимонного цвета и формы лопнувшего воздушного шарика. Появление авто у Люсиного подъезда вызвало нездоровое любопытство соседей и прежде любимых подруг. Не желая видеть благополучное состояние Люсиной жизни, они зафонтанировали версиями.

Первая – любовник. Не было никакого любовника. А те, кто метил на его место, сами мечтали о подарках, и самое большее, на что были способны, так это на мизерные вложения в аксессуары к автомобилю.

Версия вторая – ограбление. Конечно же, пациентов. По совместительству Люся вела частную практику. Обыватели думали, что стоимость ее визита на дом имеет либо золотой, либо долларовый эквивалент. И тоже были не правы: брала наша докторесса по-божески. Пациенты это ценили и поэтому передавали Петрову друг другу, как драгоценную эстафетную палочку. На нее была очередь: в день порой одиннадцать-двенадцать вызовов.

Поэтому единственная объективная версия – производственная необходимость. Подчинившись ей, Люся взяла крупный кредит, отчего количество посещений пациентов на дому резко возросло.

Враги с этим считаться не желали и сохраняли верность первым двум предположениям. Особенно воинственные, из числа бывших подруг, с нетерпением ждали появления желтой коробочки во дворе. И пока Люся обедала, они тайком расписывались на хрупких крылышках китайского чуда техники, признаваясь тем самым в собственной зависти к той, которую раньше жалели и частенько звали к себе в гости. Вызывающей жалость она нравилась им больше. Люся об этом не задумывалась и в очередной раз гадала, откуда взялись уродливые следы на крыльях ее автомобиля.

Вообще, гадать она любила. Поэтому, невзирая на материалистический взгляд на мир, порой обращалась к целителям и астрологам. Делала Люся это виртуозно: отметала всю лишнюю информацию, оставляя только то, что ложилось на сердце.

– Знаешь, – говорила она близкой подруге. – Я еще раз убедилась, что моя судьба – служить людям. Он (астролог) мне так и сказал: «Вы всегда будете принадлежать кому-то, поэтому пары для вас на этом свете нет и не предвидится».

– Это все? И какова цена этого предсказания?

– Просто поговорили.

– С таким же успехом вы могли поговорить и со мной. Я тоже знаю, и без обращения к звездам, что вы любите свое дело, а значит, себе не принадлежите, и поэтому ни один нормальный мужик терпеть вас не будет.

– Почему?

– Потому что терпеть будет некого – вы же все время в разъездах!

– Ты права, – соглашалась Людмила Сергеевна не без пафоса.

Иногда Люся взрывалась. Зрелище это было печальное: грустный ангел махал крыльями и оплакивал свою нелегкую жизнь:

– Слушай, они меня не ценят!

«Они» – это дети. Объективно под определение подходили две дочери, субъективно – гораздо большее количество человек: бывший муж, проживающий с Люсей на одной жилплощади, зять, то работающий, то неработающий, бывший любовник, теперь требующий спасения алкоголик, и его семья, а также внучка – несчастный ребенок, полный инвалид.

О дочерях говорить даже не приходится. Они отвыкли воспринимать мать как человека, женщину, но точно знали, что без поддержки не останутся: что-что, а деньги всегда при ней.

– Они что, глупые?! – вопрошала Люся. – Они что, не понимают? Если со мной что-нибудь случится, с чем они останутся? Я же не железная: у меня давление, я устаю…

– Конечно, глупые. Конечно, не понимают. Конечно, не ценят. Конечно, нужно перестать заниматься благотворительностью. Конечно, пора позаботиться о себе.

Услышав положительные ответы на волнующие вопросы, успокаивалась и резко переходила к другой части разговора. Причем тема его не всегда совпадала с предыдущей.

Правду сказать, Люся жаловалась крайне редко, по большей части все свои тревоги и беды носила в себе, тщательно упакованные в ячейку «повседневное». Это «повседневное» она отодвигала отработанным жестом, всю себя посвящая работе. Что-что, а работать Люся любила.

– Понимаешь, дело не в деньгах. Мне это нравится. Честно.

Подруга нисколько не сомневалась, потому что неоднократно оказывалась свидетелем ситуаций, когда работой можно было бы и пренебречь, но Люся этого не делала. Телефон отключала максимум на час. Только один час она могла безраздельно посвятить себя мужчине или подруге, если та поджидала в кафе. Все остальное время аппарат работал в режиме правительственной связи: Люся откликалась на любой вызов.

Телефон в жизни этой занятой женщины играл огромную роль. По нему она принимала заявки на вызовы, заочно консультировала, уточняла назначения, успокаивала, рекомендовала… При этом Люся вела активную переписку, не только деловую, но и личную. Ее эсэмэс-послания летели в разные концы города, заочно связывая неожиданно большое количество людей, ни разу друг друга не видевших. К тому же в Люсином телефоне находилось место для фотографий дорогих ее сердцу родственников (дочки – внучка) и картинкам отчетливо подросткового содержания: ангелы с крылышками, целующиеся в воде молодые люди, иллюстрированные анекдоты пикантного свойства, приколы и многое другое. Единственная слабость ее мобильного помощника заключалась в том, что он не всегда догадывался, какую фамилию из списка вывести на табло, чтобы ускорить контакт. Тогда Люся сердилась, нервно тыкала в кнопки и клялась купить второй телефон, чтобы окончательно разделить жизнь рабочую и личную.

Нервничать, конечно, было ни к чему. Все равно бы ничего не получилось. Еще и потому, что многие деловые контакты переходили в разряд окончательно и бесповоротно личных. Так случалось в ее жизни неоднократно, и так Люся обрела некоторых близких друзей.

В отличие от других врачей она не боялась вступать с пациентами в обыкновенные человеческие отношения, чем изрядно усложняла себе жизнь. Друзей сложно лечить: они задают вопросы, забывают про субординацию и начинают спорить. Одним словом, ведут себя недисциплинированно. Но Люся настолько ценила дружбу, что закрывала на это глаза и даже иногда покрикивала на особенно зарвавшихся, обещая отправить к узким специалистам. Обещание действовало на них, как холодный душ. Друзья пугались и с дрожью в голосе спрашивали: «Что, настолько все плохо, что нужен узкий специалист?» Люся в дебаты не вступала, холодно отрезая: «Решайте сами». Пациент-друг на том конце провода обмирал, но процесс не доходил до логического конца, потому что Люся расстраивалась от собственной жесткости и звонила сама. Начиналось кукушье-петушье чириканье. В итоге растроганная парочка клялась в вечной любви – и лечение возобновлялось.

Было среди друзей-пациентов несколько находившихся на особом положении. Всех не упомнить, но об одной следует сказать. Назовем эту особу младшей подругой. Сама Люся неоднократно говорила, что они с нею – из одного теста, несмотря на разницу в возрасте. Друг с другом подруги обсуждали вопросы самого разного свойства, в том числе интимного. Общение их было удивительно приятным и во всех отношениях выгодным: девочки поддерживали друг друга психологически, делились не только горем, но и радостью, не боялись признаваться в нелепых страхах и, как им казалось, в страшных грехах.

О детстве вспоминать Люся не любила. Всегда отводила взгляд и информацию выдавала скороговоркой: мама ушла, папина семья, боюсь пьяных, ненавижу одиночество…

Обычно, повествуя об истории своей жизни, Люся часть эпизодов утаивала, ссылаясь на то, что «рассказывать об этом не совсем прилично». Но потом все равно сообщала о них близкой подруге, правда, в форме запоздавшей эсэмэс. Так ей было удобнее – словно по секрету шепнула.