Смятение праведных - Алишер Навои

АЛИШЕР НАВОИ

СМЯТЕНИЕ ПРАВЕДНЫХ

Перевод со староузбекского В. Державина

Портрет Алишера Навои.

Миниатюра Гератской школы. XV в.

О НИЗАМИ И О ХОСРОВЕ ДЕХЛАВИ

Он — царь поэтов — милостью творцаЖемчужина Гянджийского венца.

Он — благородства несравненный перл,Он в море мыслей совершенный перл.

Его саманной комнаты покойБлагоухает мускусной рекой.

Подобен келье сердца бедный кров,Но он вместил величье двух миров.

Светильник той мечети — небосвод,Там солнце свет неистощимый льет.

Дверная ниша комнаты его —Вход в Каабу, где дышит божество.

Сокровищами памяти великХранитель тайн — учителя язык.

Хамсу пятью казнами назови,Когда ее размерил Гянджеви.

Там было небо чашей весовой,А гирею батманной — шар земной.

А всю казну, которой счета нет,Не взвесить и не счесть за триста лет.

Он мысли на престоле красотыЯвил в словах, что как алмаз чисты,

Так он слова низал, что не людьмиА небом был он назван: «Низами».[1]

И «Да святится…» как о нем сказать,Коль в нем самом и свет и благодать?

Хоть пятибуквен слова властелин,Но по числу — он: тысяча один![2]

От бога имя это рождено!А свойств у бога — тысяча одно.

«Алиф» начало имени творца,[3]Другие буквы — блеск его венца.

Шейх Низами — он перлами словесНаполнил мир и сундуки небес.

Когда он блеск давал словам своим,Слова вселенной меркли перед ним.

После него Индийский всадник былВ звенящей сбруе воин полный сил.

С его калама сыпался огонь,Как пламя был его крылатый конь.

К каким бы ни стремился рубежам,Шум и смятенье поселялись там.

И в крае том, где мудрый строй царил,Он сотни душ высоких полонил.

Его с индийским я сравню царем,—Ведь Хинд прославил он своим пером.

Все пять его волшебных повестейЖивут, как пять индийских областей.

А Шейх Гянджи собрал, как властный шах,Казну — неистощимую в веках.

Стал от него Гянджийский край богат,Он был не только шах, но и Фархад.

Путь прорубал он, гору бед круша…Гора — поэзия, а речь — тиша.

Душа его, как огненная печь,И току слез печали не истечь.

Он сходит — пир свечою озарить,Пирующих сердца испепелить.

Когда знамена над Гянджой развил,Он, как державу, речь объединил.

В те страны, что открыл он в мире слов,Вослед повел полки Амир Хосров.[4]

От старого гянджийского винаДуша делийца навсегда пьяна.

Где б Низами шатер ни разбивал,Потом делиец там же пировал.

С «Сокровищницей тайн» гянджиец был,[5]Делиец — с «Восхождением светил».[6]

Гянджиец новым нас пленил стихом,Делиец следовал ему во всем.

Все, что потом им подражать пошли,К ограде сада мусор принесли.

Единственный лишь равен тем двоим,Который, как они, — неповторим.

ОБ АБДУРРАХМАНЕ ДЖАМИ[7]

Он, как звезда Полярная в пути,К познанью призван избранных вести.

Он клады перлов истины открыл,В зерцале сердца тайну отразил.

С семи небес совлек он тьму завес,Разбил шатер поверх семи небес.

Он обитает в мадрасе своей,Вкушая мир средь истинных друзей.

Его цветник — высокий небосвод,Он пьет из водоема вечных вод.

Как небо несказанное, высокЕго словоукрашенный чертог.

Там ангелы крылатые парят,Чертог его от нечисти хранят.

Под сводом худжры, где живет мой пир,Скажи — не мир блистает, а Сверхмир.

Дервишеской одеждою своейОн затмевает блеск земных царей.

Душа его есть плоть и естество,Хоть пышно одеяние его.

От лицемерия освобожден,Лохмотьев странничьих не носит он.

Невидимое, скрытое от нас,Он видит, совершая свой намаз.

Его походка — молнии полетЛетящий изумляет небосвод.

Перелистав страницы мира, онСоткал, как облак, занавес времен.

Из крови сердца, а не из чернилСоткал он занавес — и тайну скрыл.

В его чернильнице сгустилась тьма,Но в ней — вода живая — свет ума.

Кто из его чернильницы возьметХоть каплю, тот бессмертье обретет.

Стихом он все иклимы покорил,А прозой новый мир сердцам открыл.

Им пленены дервиши и цари,Ему верны дервиши и цари.

Но преданности в круге бытияСтоль твердой нет, как преданность моя!

Хоть солнцем вся земля озарена,В нем и пылинка малая видна.

Один — средь певчих птиц в тени ветвей,Шах соловей над розою своей.

Прочесть мне было прежде всех даноВсе, что ни создал мудрый Мавлоно.[8]

Так солнце озарит вершины горПред тем, как осветить земной простор.

Так видит роза, к свету бытияРаскрыв бутон: шипы — ее друзья.

Мне помнится одна беседа с ним:Был наших мыслей круг необозрим.

И вот — в потоке сокровенных слов —Возникли Низами и Мир Хосров.

Две «Пятерицы» создали они,Тревожащие мир и в наши дни.

По среди этих дивных десятиТы первых два дастана предпочти.

Что ты в «Сокровищнице тайн» открыл,Найдешь и в «Восхождении светил».

И остальные все дастаны ихПрекрасны; в них — глубины тайн живых.

«Сокровищница тайн»… в ней глубина,Где вечных перлов россыпь рождена.

И отблеск «Восхождения светил»Нам Истины завесу приоткрыл.

Коль слово жаром Истины горит,Оно и камень в воду превратит.

Но если слово — правды лишено,Для перлов нитью станет ли оно?

А если нить надежна и прочна,Без жемчуга какая ей цена?

И дни прошли после беседы с ним.И счастье стало вожаком моим.

Вновь навестил я пира моегоИ вижу рукопись в руках его.

Он оказал мне честь, велел мне сесть,Дал мне свой «Дар», как радостную весть.

Сказал: «Возьми, за трудность не сочти,Сначала до конца мой труд прочти!»

А я — я душу сам ему принес,Взял в руки «Дар», не отирая слез.

«Дар чистых сердцем» — тут же прочитал,[9]Как будто чистый жемчуг подбирал.

То — третий был дастан; хоть меньше в немСтихов, но больше пользы мы найдем.

В нем скрыто содержанье первых двух,Но есть в нем все, чтоб радовался дух.

И, потрясенный, сердце я раскрыл,Его творенье в сердце поместил.

И, завершив прочтенье песни сей,Желанье ощутил в душе своей,

Желанье вслед великим трем идти —Хоть шага три пройти по их пути.

Решил: писали на фарси они,А ты на тюркском языке начни!

Хоть на фарси их подвиг был велик,Но пусть и тюркский славится язык.

Пусть первым двум хвалой века гремят,Но тюрки и меня благословят.

Коль сути первых двух мне свет открыт,То будет третий мне и вождь и щит.

Когда я к цели бодро устремлюсь,Когда с надеждой за калам возьмусь,

Я верю — мне поможет Низами,Меня Хосров поддержит и Джами.

Тогда смелее к цели, Навои!И пусть молчат хулители твои.

Порой бедняк, к эмиру взятый в дом,Эмиром сам становится потом.

Ведь мускус родствен коже; а рубинИз горных добыт каменных глубин.

Сад четырех стихий — усладный хмель;Ограда сада — бедная скудель.

Отрадны пламя, воздух и вода,Земля же — их основа навсегда.

Красив цветочный дорогой базар,Но рядом есть и дровяной базар,

Пусть у тебя одежд атласных тьма,Но ведь нужна для дома и кошма.

В цене высокой жемчуг южных вод,Солому же один янтарь влечет.

Царь выпьет чистый сок лозы златой,Пьянчужка рэнд потом допьет отстой.[10]

Я псом себя смиренным ощутил —И вслед великим двинуться решил.

Куда б ни шли, и в степь небытия,Везде, как тень, пойду за ними я.

Пусть в подземелье скроются глухом,За ними я пойду — их верным псом.

ГЛАВА XIV