Монастырские утехи - Василе Войкулеску

Составление и перевод Татьяны Ивановой

Предисловие Ю. Кожевникова

ПРЕДИСЛОВИЕ

   Нельзя сказать, чтобы судьба писателя Василе Войкулеску была обычной. Он был врачом и

никогда не переставал врачевать людей. Литература не вытесняла из его жизни медицины, хотя

всю жизнь он был именно писателем. Возможно, что многие его пациенты и не подозревали,

что «господин доктор» к тому же поэт. Далеко не все, кто уважал и любил поэта Василе

Войкулеску, знали, что он ещё и прозаик. Случилось так, что уже после своей смерти

Войкулеску дважды поразил румынских читателей, дважды произвёл сенсацию. Первой

сенсацией был посмертно опубликованный сборник стихов «Последние, вымышленные сонеты

Шекспира в воображаемом переводе В. Войкулеску» (1964). Второй, не менее сенсационной

книгой явился двухтомник его прозаических произведений, вышедший под общим названием

«Голова зубра» (1966).

   Из жизни ушёл доктор Василе Войкулеску, человек необычайной доброты, редкой способности

проникать в души людей, в жизни остался и заставил заговорить о себе с удивлением и

восторгом поэт и рассказчик Василе Войкулеску.

   Интересы Войкулеску в области медицины и в области литературы (как поэта, так и прозаика)

тесно соприкасались и в конечном счёте составляли единое целое, имели единую внутреннюю

основу, одну философскую почву, на которой он стоял твёрдо. Этой основой, этой почвой

была для Войкулеску жизнь народа, нашедшая своё воплощение и отражение в обычаях и

особых формах народного мышления, специфическая народная культура, созданная на

протяжении веков пастухами и землепашцами и хранимая ими, несмотря на все исторические и

социальные перемены. «Обычаи,— писал Войкулеску в одной из своих работ,— всё ещё

являются подлинными железными скрепами сельской среды, жизнеспособными

учреждениями, порождёнными примитивным образом мышления, которое не изменяется в том

же ритме, в каком меняется внешний вид села»[1]. А деревенские обычаи были ему близки

всегда. «Я родился в деревне, что и считаю самым большим счастьем своей жизни»,— с

гордостью говорил он.

   Василе Войкулеску (1884—1964) родился в селе Пырсков, недалеко от Плоешти. Его дед

держал там бакалейную лавочку, которая была и своеобразным маленьким клубом, где люди

обменивались новостями, рассказывали друг другу про будничное и необычайное, бывальщину

и небывальщину. И отец будущего писателя, женившись, тоже обосновался в селе, после того

как в молодости исходил почти всю страну бродячим торговцем наподобие наших русских

коробейников.

   Родители твёрдо решили дать сыну образование. Войкулеску учился в гимназии, окончил

университет. И тем не менее он сохранил внутреннюю связь с деревней, с крестьянством.

   Первый период долгого творческого пути Войкулеску можно назвать чисто поэтическим. С

1916 по 1940 год им было выпущено восемь сборников стихотворений. Поэта Войкулеску

румынские критики единодушно причислили к так называемым традиционалистам, прямым

наследникам румынской поэзии XIX — начала XX века. Их творческое становление совпадало

в большинстве случаев с активной поэтической деятельностью таких классиков румынской

литературы, как Дж. Кошбук, А. Влахуцэ, которые на стыке веков привлекали внимание

общественной мысли к проблеме крестьянства и в своих стихах, с одной стороны, со страстью

и горечью говорили о его бедственном положении, а с другой — воспевали крестьянство, видя

лишь в нём средоточие подлинно национальных черт, воплощение национального духа. Если у

Кошбука и Влахуцэ преклонение перед крестьянином-тружеником сочеталось с болью за его

бесправное положение, и это были две неразрывные стороны их таланта, их гражданского

мироощущения, то их последователи традиционалисты — поэты, чье творчество в основном

падало на межвоенный период,— в достаточной степени утратили социальную чуткость,

социальную ориентацию. Капиталистический прогресс породил в них страх, что новые боги:

бог-машина и бог-деньги — техника и капиталистические отношения — всё нивелируют,

обезличат и стандартизируют, лишат жизнь природных форм, запахов и цвета, и человек из

рабства человеческого попадет в рабство машинное, техническое. Этим и было вызвано

стремление румынских традиционалистов искать незыблемые, извечные ценности в душе

народа, стремление отстоять национальную самобытность.

   Нельзя сказать, что традиционализм в румынской поэзии был единым художественным и

философским направлением. Если все поэты пытались найти и утвердить нечто незыблемое

испокон веков, то это незыблемое они видели по-разному. Для одних как бы средоточием

всего национально представлялась религия, христианство, для других — не" мистический

национальный дух, для третьих символом неизменных ценностей рисовался мир

этнографический, мир природный, что породило, по едкому замечанию академика Дж.

Кэлинеску, «поэзию плодов». У Войкулеску среди традиционалистов был свой путь и свой

голос. Войкулеску, например, с большим уважением относился к такой книге, как Библия, с её

«суровым величием драмы, наполовину земной, наполовину божественной». Но ни в Библии,

ни в религии он не видел той мистики, которую пропагандировала официальная церковь. Он

был врачом и материалистом, и мистика ему была органически чужда. Вместе с тем он был

поэтом и не мог не находить в той же Библии определённого художественно-поэтического

видения мира, которое проникало и в народное сознание.

   И хотя Войкулеску причисляли к традиционалистам, важно то, как он относился к

традиционализму вообще и как его понимал для самого себя. И. Валериан в книге «С

писателями через целый век» воспроизводит высказывание Войкулеску по этому поводу:

«Традиционализм рождается, а не делается... Кто родился и вырос в деревне, кто с малых лет

воспринял на слух пленительные мелодии подблюдных песен, кто участвовал в работе миром,

кто. не мигая, слушал наши сказки, не может быть иным... Но отсюда до традиционалистской

школы большое расстояние; я против неё... Я не отрицаю вдохновения, которое может вызвать

у меня какая-нибудь традиционалистская тема, но я не понимаю, как можно этим

злоупотреблять. Отсюда до традиционалистской системы целая пропасть».

   Как можно заключить из творчества Войкулеску, он отрицал традиционализм, который

погружался в мистику и вёл к шовинизму. Писателю был близок и понятен здравый народный

смысл, выраженный в разнообразных видах фольклора.

   Войкулеску всегда интересовался фольклором, этнографией, народным бытом. В 1930 году

вместе с Г. Д. Мугуром им был опубликован. «Вопросник социальной анкеты для

монографии», а также «Фольклористический вопросник».

   «Этнически мы живем в фольклоре,— говорилось в «Фольклористическом вопроснике».— Вся

сила воображения и творчества окаменела в фольклорном материале. В нём мы обнаруживаем

себя, рисуем и проявляем себя такими, какие мы есть, маленькими или великими, ленивыми

или активными, инертными или творческими». Авторов обоих вопросников интересовали

«поверья и приметы в области метеорологии», «обычаи охотников», «медицинский фольклор и

эмпирическая практика. Суеверия». Они просили сообщить им сведения «о наиболее

характерных обрядах — праздничных, свадебных, связанных с рождением, крещением,

смертью». «Таким образом,— подчеркивали Войкулеску и Мугур,— соберется весь материал,

необходимый для создания румынской фольклористической энциклопедии», Неведомо,

предприняли ли авторы попытку составить такую энциклопедию, но это была серьёзная

попытка проникнуть в душу народа, и закончилась она весьма успешно, о чем свидетельствует

проза Войкулеску.

   Особенности Войкулеску-художника, его неповторимая манера, оригинальность его мышления

— о чём выше шла речь в применении к его поэзии — ярко отразились и в рассказах,

созданных им уже на склоне лет.

   В основе многих из них лежат старинные обычаи, традиционные в крестьянской среде формы

общения с природой. Таковы, например, рассказы «Среди волков», «Последний Беревой». В

них много чудесного и, казалось бы, магического, потому что Войкулеску выступает не как

ученый, исследователь народных обычаев, который ищет в них научное, рациональное зерно, а

как художник, преподносящий это зерно в оболочке тех ритуалов, которые создавались в