Вдова Гольдони - Мария-Луиза Спациани

Мария-Луиза Спациани

Вдова Гольдони

Вдова Гольдони

Кунигунда

Париж. Гостиная буржуазной семьи среднего достатка, о котором, впрочем, свидетельствуют лишь немногочисленные статуэтки и кое-какие безделушки, да отдельные предметы, преподнесённые когда-то синьору Карло Гольдони с выгравированными на них дарственными надписями. На сцене — Вдова Гольдони. Она в чепце, из-под которого выбиваются пряди седых волос.

(Стук в дверь).

Вдова Гольдони. Кто там? Кого надо? Отвечайте! Или уходите!

Голос из-за двери. Это я, гражданка, твоя соседка Кунигунда. Пришла занять парочку яиц.

Вдова. Нет здесь никакой гражданки. Тут живу я, синьора Мария Николетта Гольдони, итальянка. Ну хорошо, открываю.

Входит Кунигунда. На ней видавший виды наряд с остатками когда-то яркой расцветки, голова покрыта чем-то вроде фригийского колпака.

Скажете тоже! Откуда им у меня быть…

Кунигунда. Неужели тебе до сих пор неизвестно, что ты теперь гражданка, а не кто-нибудь?! И хотя ты, понятное дело, иностранка, приехала издалека, из тебя так и прёт буржуазка, но пора уже вбить себе в голову раз и навсегда: мадамы и мадемуазели больше не существуют. Теперь все равны — что тебе пекарь, что принц, и женщины тоже наконец-то равны, хоть богатые, хоть бедные, замужние и безмужние!

Вдова. Их называют незамужними. А вы сами, кстати, к кому из них относитесь?

Кунигунда. А тебе какое до этого дело? При покойном муже ты нос задирала, мужчины тебе ручку целовали. А сейчас, смотри-ка, до чего дошла! Почти всё продала: и ковры, и украшения, и статуи, и медали…

Вдова. И тем не менее, это ведь вы пришли позаимствовать у меня два яйца. Кроме того, не зазорно обеднеть после стольких лет достойной жизни в достатке.

Кунигунда. Смотрите, как она заговорила! Спустила даже портреты предков в золотых рамах! А главное-то, куда делась чудесная квартира из пяти комнат, с библиотекой и огромными окнами, из которых был виден Нотр-Дам? Где липовый чаёк, который вы с муженьком распивали по утрам, глядя на фасад Нотр-Дам в лучах восходящего солнца… А с собора то и дело слетали голуби — и опять возвращались… Теперь вот — с нетерпением ждёшь, когда принесут пенсию, как подарок судьбы на закате жизни, и мансарда напротив загораживает тебе свет солнца.

Вдова. Между прочим, в последние годы это даже нравилось мужу. Хотя многие над ним и посмеивались, поскольку считали, что это просто блажь, чтобы, как говорится, сохранить мину при плохой игре. Но он и вправду так думал, когда говорил, что, закрыв глаза, можно лучше рассмотреть любую вещь. Потому что суть всех предметов скрыта за их внешним видом. Воссоздавая же её мысленно, в своём воображении, мы таким образом познаём их реальную природу, лучше понимаем, что они собою представляют на самом деле, как бы погружаемся в них — и присваиваем их себе. Он говорил, что если Гомер поведал нам самую яркую историю за все времена, то это лишь благодаря своей слепоте.

Кунигунда. А в молодости он что, тоже так рассуждал?

Вдова. Говоря по правде, нет. Об этих вещах он начал распространяться, когда стал хуже видеть. Кстати, и Бетховен кое-что приобрёл именно благодаря своей глухоте. Она обострила его слух и позволила слышать музыку, которую иначе и не услышишь. Короче, муж стал сочинять, закрыв глаза, и таким образом продиктовал мне все свои последние комедии.

Кунигунда. Ого! О том, как работать с закрытыми глазами, и мне кое-что известно.

Вдова. Кстати, уж если мы с вами живём по соседству, то давайте познакомимся. Расскажите о себе. Но прежде объясните, почему вы решили обращаться ко мне на «ты»?

Кунигунда. Да ведь я только что объяснила тебе, что мы теперь все равны!

Вдова. У нас в Италии — особенно у меня на родине, в Генуе, — люди определённого уровня переходят на «ты», только если их предки были знакомы между собой на протяжении двух-трёх поколений. Но делать нечего, будь по-вашему. Обращайтесь, как считаете нужным. А теперь расскажите мне хоть немного о вашей работе, которую тоже можно выполнять, закрыв глаза.

Кунигунда. Я… занимаюсь искусством.

Вдова. Надо же, весьма интересно! Ведь я никогда не была знакома с людьми искусства. Даже с актёрами, не говоря уж о художниках, скульпторах или архитекторах. Правда, мой муж был связан с театром…

Кунигунда. Да ну?! Здесь это не секрет. Между прочим, другой итальянец, который бывал у меня, ну, ваш приятель, как его… ах да, Витторио, он тоже рассказывал много смешных историй про драки, особенно про одну — ссору рыбаков с торговцами рыбой… Помню, я хохотала до упаду!

Вдова. Какой Витторио?

Кунигунда. Ну, как его… Фиеро?? нет, Альфиери… да, так его звали. Он тоже придумывал разные истории для театра, но, мамой клянусь, в них не было ничего смешного. Драки, дуэли, месть, и так без конца. И всё это ещё и в стихах, как будто ему и так было мало. А твой муж, вот он знал, как позабавить народ.

Вдова. А вы — каким видом искусства занимаетесь?

Кунигунда. О, это особый жанр. Ещё до революции, лет пятнадцать назад, я начала позировать художникам и скульпторам. Так сказать, вдохновлять их своим телом. До чего ж я тогда была хороша! А потом, когда всё это случилось, когда улицы залило кровью, для искусства не осталось места. Но страждущие не забыли про моё тело и стали платить просто за то, чтобы я раздевалась перед ними догола… Ты понимаешь, о чём я, гражданка? Вот тебе и всё искусство.

Вдова. Как — «догола»? Вы оголялись и позволяли смотреть на себя?

Кунигунда. Ну да. Что ты находишь в этом странного? Это служило им утешением: политики и рабочие приходили отвлечься от борьбы, от всех этих демонстраций, баррикад и сражений, крестьяне — от гильотины, на которую они как раз и приезжали поглазеть в Париж. А вечерами их всех тянуло ко мне, немного поразвлечься. Один раз даже сам палач заскочил после работы.

Вдова. И что же, они все стояли и смотрели?

Кунигунда. Ну, бывало и так. Смотрели, дотрагивались, ласкали, — постарайся понять, — может, представляли себе, что гладят статую. В остальном же заповедь одиннадцатая должна была бы гласить: возрадуй ближнего своего.

Вдова. Однако такое может далеко завести. А глядя на вас в таком виде, разве никто, как бы это сказать, не пытался отнестись к вам без должного уважения?

Кунигунда. Да где тебе вбили в голову такую бредятину?! В какое время ты живёшь-то? Откуда ты такая взялась?

Вдова. Я воспитывалась в монастыре Святой Урсулы. Почти до восемнадцати лет.

Кунигунда. Напрасная трата времени — тем более в таком возрасте! Хотя, к счастью, там ты, как я погляжу, не совсем пропала.

Вдова. О чём вы говорите? То были лучшие годы моей жизни! Я была чиста душой и телом, я мечтала… А часы, свободные от молитвы, проводила в саду. За прилежное поведение мне было даровано право срезать там лилии, которыми в церкви украшали алтарь Святого Луиджи.

Кунигунда. Нет, вы только послушайте её! И чего же тогда ты там не осталась?

Вдова. Полный отказ от собственной воли и подчинение слову святого отца, не так ли? Но когда он сообщил мне, что я должна выйти замуж за некоего синьора Карло Гольдони, я ужасно расстроилась, возможно, даже разозлилась, да простит меня Господь, но делать было нечего. Ведь в противном случае я бы совершила смертный грех.

Кунигунда. И вместо того чтобы скакать от радости, держу пари, что ты заливалась слезами, прощаясь с лилиями для Святого Луиджи.

Вдова. О да. А самым тяжёлым оказалось расставание с сестрой Зефриной, вот уж кто был истинный ангел во плоти, святая, чистая душа, горевшая пламенной верой! Вот на кого я мечтала быть похожей! Частенько, холодными ночами, мы вместе молились в церкви, и слёзы умиления лились из наших очей пред образом Благовещения.

Кунигунда. Прямо помираю со смеху. Ну а замужем-то тебе хоть понравилось? Как прошла первая брачная ночка?

Вдова. Мы с Карло оба так простыли, что с вечера продезинфицировали спальню парами отвара из ромашки и потому крепко уснули.

Кунигунда. Ну, а на следующую ночь?

Вдова. Он рассказывал мне про своих дядюшек и тётушек, кузенов и кузин, про свои занятия, делился идеями и планами, говорил о своей любви к театру…

Кунигунда. Да не об этом я хочу услышать!

Вдова. Но о чём именно хотели бы вы узнать?

Кунигунда. Я же объясняла, что моё искусство — это искусство тела, и мне безумно интересны любые истории про тело, а ещё лучше — про тела, когда они соединяются. Ты понимаешь, о чём я? Неужели у тебя не осталось какого-нибудь остренького воспоминания, которым ты могла бы со мной поделиться?