Жажда любви - Оливия Уэдсли

Оливия Уэдсли

Жажда любви

ГЛАВА I

Когда б любовь была не в силе, —Любовь рассудку вопреки, —Кому б так ревностно служилиИ юноши, и старики?

Когда б любовь не выдавалаНам счастье с горем пополам,Кто бросил бы рукой усталойИ жизнь, и смерть к ее ногам?

— Это весна! — сказала маленькая маркиза с легким вздохом. Весною всегда возникает такое странное, смешанное чувство, ощущение счастья и несчастья в одно и то же время, страстное стремление к идеализму, которым проникнуты мимолетные мысли, и стремление жить, как того требует наше сердце.

— И все, все это сразу? — с веселой насмешкой в голосе заметил ее муж. Их глаза встретились на мгновение, и легкая краска покрыла ее лицо. Затем она посмотрела в сторону с выражением восхитительного смущения, которое, по-видимому, свойственно только вполне счастливым любовникам.

Сара подметила этот взгляд и, — как раз потому, что она видела его, — испытала изумительное чувство отверженности, словно она была изгнанница. Желая отделаться от этого чувства или в конце концов опровергнуть его, она оглядела кругом высокую комнату, мерцающую теперь в серебристо-зеленом освещении весеннего заката.

Ее гости смеялись и разговаривали в разных местах, а между тонкими белыми колоннами, разделяющими комнату в стиле ампир от той части, которая была убрана в более современном вкусе, двигались лакеи, катившие перед собой маленькие серебряные повозки, нагруженные до нелепости крошечными сахарными печениями, фруктами и ликерами. Все в этом месте, начиная от фриз и цветных пунсовых тюльпанов, горшков с лилиями и сиренью, указывало на любовь к материальным удобствам и каким-то особенным образом производило впечатление особенного спокойствия и уютности.

Сидя в кресле с высокой спинкой и небрежно опустив свои нежные руки на резные ручки кресла, Сара принимала гостей, шутила, смеялась, прощалась с теми, кто уходил, и слушала разговоры других.

На момент она осталась одна; ее маленький двор, окружавший ее, разошелся, чтобы дать место новоприбывшим, и во время наступившей паузы слова маленькой маркизы, ее друга, звучно отдались в ее душе.

Была весна. Снаружи, в очаровательном, прекрасно распланированном садике, густо посаженные вместе цветущие гиацинты и гвоздики, перемешанные друг с другом, напоминали форму короны, а за ними виднелась стена бледной зелени, молодых и до такой степени нежных листьев, что они почти казались нереальными, хотя вскоре должны были совершенно покрыть собой ограду, служащую им защитой.

Маленькие листочки дрожали от дуновения легкого вечернего ветерка. Шум Парижа ясно доносился на этом расстоянии, принося с собой и вызывая видения кипучей жизни, радости и веселья.

Сердце Сары страстно и с отчаянием повторяло ей: «Я знаю… я знаю…»

Она закрыла на мгновение глаза, точно испытывая физическую боль, затем опять открыла их. В комнате по-прежнему ощущалось веяние и очарование весны. Она взглянула на своих гостей; все они собрались около Джона Мартина, который, рассматривая их ладони, рассказывал им их характеры и их будущее, хотя он не знал и даже не хотел знать ни того, ни другого.

Сара ускользнула в глубокую амбразуру окна, и занавес скрыл ее от чужих взоров.

Ее мысли осуждали и в то же время извиняли и защищали ее. Избежать их было невозможно.

Однако в общем она могла все-таки отделаться от них. Ведь какую пользу могут принести женщине эти сожаления о невозвратном прошлом?

Но в данный момент прошлое мучительно напоминало ей о себе, то прошлое, которое было полито слезами, и скрывается в шепоте и тихом смехе, и веет ароматом юности и весны в сердцах каждого из нас.

Это прошлое могли напомнить нам звуки какого-нибудь незнакомого голоса, взгляд, брошенный на небо, которое бледнеет по мере того, как мы смотрим на него, отражение уличных фонарей на мокром от дождя тротуаре и тысячи других незначащих, случайных и обыденных мелочей, которые связаны у нас с этим воспоминанием.

Слова маркизы и взгляд, которыми обменялись двое влюбленных, заставили Сару встрепенуться, точно от удара, лишив ее защиты, упорно и с таким трудом воздвигнутой ею вокруг своей души и состоящей в забвении и строгом недопущении известных мыслей.

Крепость, воздвигнутую ею, пронзила хрупкая стрела, и она снова, спустя три года, очутилась лицом к лицу с обманным счастьем, с днями уже давно забытыми, как ей казалось. И эти дни с торжеством предстали перед ней, окрашенные прежним сиянием, заново блеснувшим в лучах весеннего солнца.

Чья-то рука прикоснулась к ее руке, и голос маркизы ласково спросил:

— Отчего вы так бледны и так печальны? И зачем вы здесь, в этом укромном уголке и одна?

Сара улыбнулась.

— Это вы виноваты, Габриэль. Я была счастлива до вашего прихода. Ваша весенняя речь и взгляд Адриена… Впрочем вообще, тут виновато мое собственное идиотство. Вы все же сказали правду. Весна пробуждает нас, заставляет большинство людей встрепенуться, призывает их к жизни и внушает им чудные мечты о том, какой могла бы быть эта жизнь…

Она вдруг остановилась.

— В конце концов, — сказала она весело, — все это не более как причуды настроения.

— Да, но… — нерешительно начала маркиза, но в этот момент подошел ее муж, чтобы проститься.

Он спросил самым невинным образом и с улыбкой сострадания на своем смуглом, симпатичном лице:

— А как бедняга Коти, Сара? Не лучше ему?

Но в ту же минуту он понял, что сделал какой-то промах. Взглянув на свою жену, он заметил, что он переступил границу тайной области, существования которой не подозревал.

— Ему не хуже? — продолжал он спрашивать, тщетно стараясь загладить свою оплошность в глазах своей жены, взгляд которой выражал теперь сострадание.

Она ласково потянула его за рукав.

— Нам надо идти, Адриен.

Он тотчас же нагнулся над рукой Сары, которая, улыбаясь, ответила ему:

— Благодарю вас. Нет, Коти нисколько не лучше.

Маркиза обняла Сару и поцеловала ее.

— Вы будете обедать у нас четвертого? Вы ведь обещали!

— Непременно.

Они вышли, а Сара вернулась к своим остающимся гостям.

На лестнице маркиза остановилась и, повернувшись к мужу, проговорила сердито, сверкая своими голубыми глазами:

— Зачем всегда напоминать, всегда спрашивать об этом несчастном? И как раз в тот момент, когда Сара вспомнила прошлое! Почему я знаю это?.. Ну да, я знаю! И думать о прошлом ей легче, чем думать о будущем. А ты все настаиваешь на будущем своим допросом, стараясь подчеркнуть, что будущее должно быть…

Адриен открыл рот, чтобы оправдаться, но бурный поток речей его супруги не дал ему выговорить ни слова почти до самого их прихода домой.

— Как будто и так участь Сары недостаточно тяжела! — воскликнула она. — Хорош муж, который представляет ничто и в то же время уничтожает всякую радость жизни для своей жены! Ведь он именно таков, этот бедняга! Попробуй представить себе, что должен чувствовать тот, кто связан с подобным субъектом. Нет, ты этого не можешь! У тебя не хватает воображения для этого, иначе ты бы, конечно, не стал говорить подобным образом…

— Но ведь я только спросил, в каком положении бедняга, — с отчаянием оправдывался Адриен.

— Да, но спрашивать как раз в такую минуту…

— Но ведь я не знал, что это была «такая» минута, Габриэль.

— А разве ты не заметил моего взгляда?

— Я видел. Но я не мог знать, что он означает…

— Следовательно, мои взгляды, мои желания не имеют больше никакого значения для тебя?..

У Адриена вырвалось восклицание, однако, быстро подавленное им. Он нагнулся, посмотрел в лицо жены, пальцем приподнял ее упрямый подбородок и, слегка улыбаясь, поцеловал ее.

Маркиза тоже засмеялась, немного задыхаясь.

— Все равно, — прошептала она, — ты бы не хотел обладать таким мужем, как Коти Дезанж, не так ли?

Адриен не напрасно служил интересам своей страны в дипломатическом корпусе.

— Я не хотел бы обладать никем, кроме тебя, — сказал он решительно.

Доктор несколько поздно вошел в салон. Сара дружеским жестом приветствовала его и стала наливать ему чай.

Он уселся возле нее на низеньком диванчике и наблюдал за ней с особенным вниманием.

Доктор Лукан принадлежал к новой школе, обладающей смелостью и быстротой суждения. Если случай был интересен в научном отношении, то он готов был жертвовать своим покоем, своими личными удобствами, чтобы добиться благоприятного исхода. Но он относился снисходительно и даже любовно и к воображаемым болезням, однако брал за это такую мзду, которой мог впоследствии похвалиться.