Рецепт Мастера. Революция амазонок. Книга 2 - Лада Лузина

Лада Лузина

Рецепт Мастера

Революция амазонок

Книга 2

Башня Киевиц на Ярославовом Валу, 1

Три молодые женщины-киевлянки случайно приняли от умирающей ведьмы Кылыны ее дар. Как они распорядятся им, ведь они такие разные — бизнес-леди Катерина Дображанская, певица Даша Чуб и студентка исторического факультета Маша Ковалева.

По воле судьбы они оказались в Прошлом, где Катя стала миллионершей, Даша, украв стихи у Анны Ахматовой, — известной поэтессой и пилоткой Изидой Киевской, а Маша ушла в монастырь под именем Отрока Пустынского.

Теперь, чтоб сохранить свое благосостояние, с помощью дочери Кылыны Акнир им нужно отменить октябрьскую революцию. Для этого они похищают царскую семью…

Но каковы будут последствия этой Отмены?

И кто устроил революцию на самом деле?[1]

Глава семнадцатая,

в которой Даша встречает массу поклонников

От Царской площади Даша и молниеносно обнажившаяся Акнир гордо промаршировали в компании голых мужчин, дам и девиц — точнее граждан и гражданок — вверх по Трехсвятительской — точнее, теперь уже улице Жертв Революции.

Причем по дороге одна из гражданочек успела растолковать вновь прибывшим первичные тезисы «практического осуществлении наготы в современном обществе». Точнее, попытаться сделать это, поскольку озвучивавшая «нагие» постулаты остролицая лекторша с рано состарившейся кожей и увядшею грудью явно чувствовала себя обнаженной куда более нервозно и скованно, чем ее аудитория — размахивавшая трусами в клубничку и мигом выказавшая самые прогрессивные взгляды:

— О чем разговор? Нагота — естественное состояние человека и женщины. А раз естественное, ничего постыдного в ней быть не может! Такими нас создала Мать-природа, а она говна не сделает… верно? А одежда — вообще социальное рабство. А мы не рабы, рабы — не мы. Правда, малая? Я тебя уважаю. Ты — молоток! — похлопала Чуб Акнир по спине.

Судя по тому, как легко, без пьяного Дашиного вызова, потомственная ведьма несла свою маленькую острую грудь, — посетительница ведьмацких шабашей была единственной в толпе голышей, на самом деле ощущавшей себя нагой точно так же естественно, как и в одежде.

Остальные товарищи с появлением Чуб порядком растеряли революционный настрой. Полное, но гладкое, крепко сбитое, колышущееся и бравурное тело пилотессы-поэтессы, ее дородный бюст и широкие бедра вызывали у обнажившихся граждан и гражданок диаметрально противоположные, но совершенно не братские чувства. Во взглядах мужчин появилось что-то осоловело-блудливое, как у котов, почуявших валериану. Девицы и дамы разом поскучнели и словно подурнели, ощущая, что их храбрый демарш сразу обесценился с появлением новенькой.

— Люди, люди! — вырвалась Даша в авангард марширующих. — Чего вы стоите? — принялась зазывно размахивать руками она. — Раздевайтесь, раскрепощайтесь… Присоединяйтесь к нам! Давайте сольемся в экстазе!

Люди на Михайловской площади, и без того впечатленные появлением демонстрации голых, одновременно застыли. Парни в очках и рубашках с ремнями, дебелые солдаты в застиранных гимнастерках без погон, мужчины в кожанках. На их лицах прописались желание и страх. Не то чтобы им вдруг захотелось раздеться, а вот слиться в экстазе с голой нимфой или — кто ее знает? — нимфоманкой хотелось несомненно!

— Долой рабство одежды! — неистовствовала пьяная Землепотрясная. — Будем такими, какие мы есть! Любите себя настоящими! Давайте просто любить друг друга почаще…

И неизвестно, чем бы закончилось все это, но тут обиженно поджимавшая губы серолицая лекторица запела:

Весь мир насилья мы разрушимДо основанья, а затемМы наш, мы новый мир построим, —Кто был ничем, тот станет всем.emp1Смело, товарищи, в ногу —

бодро подхватили остальные гражданочки, с явственным удовольствием забивая громким хоровым пением Дашины жаркие призывы, а юная ведьма быстро цапнула напарницу за руку и потащила ее в ближайшую подворотню.

Они пробежали двор, где сушилось белье, и вильнули вправо — в кирпичный тупик.

— Че такое? Че вдруг случилось? — растерянно спросила Чуб.

— Ничего. Одевайся быстрей. — Под мышкой у Акнир в холщовой сумке обнаружились две наспех скомканные рясы. — Щелкну нас домой…

— На фига? — еще не выветрившийся из Даши Чуб алкоголь с ходу восстал против маршрута «домой». — Здесь так прикольно! Давай еще потусуемся. Иначе зачем ты нас сюда затащила?

— Затем, что это единственный период истории, где твой голый зад был уместен. Если не считать, конечно, эпохи неандертальцев… О’кей.

Надорвав зубами рясу, Акнир разорвала ее пополам. Нижнюю часть — переквалифицировала в юбку, надела и завязала узлом на боку. Затем воровато огляделась, рванула к бельевой веревке и сорвала с нее две влажных мужских рубахи.

— Держи, — всучила она Даше ее долю награбленного. — Монашеская ряса уместна во многих годах, но точно не в 1919…

— Но если мы в 19-м, зачем опять одеваться? Зачем ты вообще меня утащила? Ты хоть въезжаешь, что первый раз со времен амазонок мы, женщины, и все прочие люди решили избавиться от комплексов? И разделись… А после снова оделись — нас снова подломали, закомплексовали, опять вбили в головы всякие мании, фобии… Момент был упущен. А я могла б всех раздеть. Насовсем. Ты видела, как они все меня слушались? Как смотрели! Еще бы чуть-чуть, и я б совершила тут свою революцию. Голую!

— Да, только твоей революции тут и не хватало, — пробурчала Акнир. — Ладно, если хочешь, давай прошвырнемся.

На Михайловской и Софиевской площади их встретил новый мир — частично разрушенный, частично уже отстроенный заново, точнее сколоченный наскоро из разнообразных подручных материалов.

По левую руку бронзового Богдана Хмельницкого торчал высокий деревянный столб — обелиск, поставленный в честь октябрьской революции. Древний Михайловский монастырь покуда стоял на месте, но возвышавшийся перед ним на трех пьедесталах памятник княгине Ольге, Андрею Первозванному и Кириллу с Мефодием — претерпел дивные изменения. В 1911 его еще не открыли — нынче успели прикрыть. Стоявшие по бокам Апостол Андрей и просветители Кирилл с Мефодием — были зашиты фанерой, а монументальная княгиня пропала. Вместо нее на центральном пьедестале скромно стоял маленький бюстик Тараса Шевченко.