Тетрадь с обидами - Анастасия Карабанова

Тетрадь с обидами

Рассказ Анастасии Карабановой

Часть I

Однажды мальчик Костя, живший в соседней комнате и имевший привычку разговаривать во сне, открыл Полине тайну про себя: для того, чтобы уснуть, ему приходилось сочинять легенды. Стоило маме выключить свет, он укрывался одеялом с головой и представлял, что прячется в пещере: снаружи бушует тропическая гроза, кругом раскинулись дикие джунгли, и только хищные глаза птиц сверкают в листве.

Когда же Костя заболевал — что случалось довольно часто — он укутывался в плед и целыми днями лежал в постели, воображая себя колдуном, сторожащим древнюю библиотеку.

Полина с мамой снимали одну из трёх комнат в старой квартирке на пересечении улиц Олимпийской и Речной. Почему Речная имела такое название, никто не знал — река находилась на другом конце города, где поднималось в небо серое дыхание заводских труб. Поля была там раз или два в жизни, когда мама еще работала на проходной. Она наблюдала за машинами — большими и не очень — которые выезжали с промзоны и сворачивали на трассу. Ей было любопытно, куда это они так спешат и почему дорога, ведущая прочь из города, такая ровная.

В реку поблизости сбрасывались отходы, но Полина об том не знала. Ей казалось, что можно лечь на воду, раскинуть руки и уснуть в ожидании, что поток унесет тебя неведомо куда.

Последняя остановка на выезде из города называлась «Полевая», и Полине казалось, что дальше начинается мир, где никаких остановок нет.

Квартира была разделена на Земли, и у каждой Земли был свой правитель. Комната, которая находилась через стенку от полининой, была «дружественным государством»: долгое время там жили две студентки, которые помогали ей с уроками. Когда они съехали, власть над страной захватил одинокий старик — он был настолько худым и бледным, что казалось, будто по коридору движется не человек, а тень, состоящая из сигаретного дыма, запаха сала, спирта и чего-то еще. Он ходил в дырявой майке, имел привычку курить в уборной и засыпать под звуки телевизора. Полина просыпалась от его криков по ночам, слушала его неразборчивую болтовню на кухне, находила окурки там, где он сидел, стоял, ходил. При нём комната превратилась в «пустыню», с удушливым ветром, скорпионами и колючими растениями по углам.

Всякий раз, когда старик выходил из запоя, он принимался усердно читать. И не какую-нибудь дешевую литературу — это всегда были серьезные и сложные книги, бог весть откуда у него взявшиеся. Он словно бы каждый раз начинал мыслить и жить заново, говорил себе: «теперь я стану жить по-новому, буду думать, буду читать». Кажется, у него были дети. Он часто разговаривал с ними, когда думал, что соседи уже спят. Без конца извинялся и что-то обещал перед тем, как опустить лохматую голову на липкую скатерть кухонного стола.

Окно в комнате Полины выходило на парк аттракционов, сверкающий огнями, точно огромный круизный лайнер посреди города. На этом же окне стоял единственный цветок, который они с мамой неделями забывали поливать. Когда Поля обнаруживала его увядшим, она в отчаянии заливала горшок до краёв и просила у цветка прощения.

Женщина, которая сдавала комнаты в квартире на пересечении улиц Олимпийской и Речной, приходила в последний день месяца, каждый раз в одно и то же время, после шестичасовых новостей. Несмотря на регулярность, ее приход всегда был неожиданным. Ей было около сорока, она любила лакированную обувь и фразу «таким образом». График своих посещений она нарушила только однажды — когда пропал старик. Тогда хозяйка явилась в квартиру в сопровождении двух мужчин, резкая, быстрая, собранная. Полина наблюдала, как они спешно выносят вещи пустынника из комнаты, как рассматривают их и распределяют в две стопки по одним только им ведомым признакам. Когда всё было закончено, хозяйка о чём-то долго и шёпотом разговаривала с полининой мамой, а потом скрылась — вместе с лакированными туфлями, вещами и мужчинами. Поля спросила у мамы, куда подевался их сосед, и услышала, что он вернулся в семью, к тем самым детям, с которыми разговаривал по ночам на кухне. Полина обрадовалась — но не за старика-пустынника, а своей возможности подумать о хорошем.

Вскоре в «пустыне» поселилась молодая пара. Они появлялись дома поздними вечерами, полные красоты, любви и пьяной радости. Поля присматривалась к ним, украдкой ловила их взгляды, обрывки разговоров, а по ночам прислушивалась к звукам в соседней комнате. От того, что она слышала, у нее замирало сердце, а руки крепко сжимали подушку — Полина представляла, что обнимает возлюбленного. В то время ее стали одолевать неясные мысли: глядя на мальчиков в школьных коридорах, она мечтала, чтобы все они разом влюбились в нее. Если же она видела на улице парочку, то невольно представляла их вместе, и от таких мыслей ей становилось неловко и смешно.

Но проходя мимо соседней комнаты, Полине по-прежнему чувствовала тяжёлое знойное дыхание барханов: жаркий ветер проникал в щель между дверью и косяком и оставлял на ее коже налёт светлой песчаной пыли. Пустыня оставалась пустыней, несмотря на то, что в ней появилась жизнь.

Песок развеяло по ветру, и комната превратилась в «логово шпионов», когда туда заехали Костя с матерью. Случилось это сразу после того, как молодая пара сбежала, не заплатив хозяйке.

Поначалу Костя не разговаривал — он писал письма. Возвращаясь домой из школы, Полина находила у себя под дверью крохотные записки, сложенные треугольником. В них были разные странные истории — о соседях, о школе и парке аттракционов. Поля всякий раз улыбалась, когда находила в письме новую интересную подробность о знакомом учителе, директоре или однокласснике, пару раз она встречала упоминания и о себе. Полина стала отвечать Косте — ровно в восемь вечера она оставляла записку в третьем ящике старого комода в прихожей. Секретность, в которой происходила передача послания, нравилась ей — она стала специально раньше возвращаться из школы, боясь, что кто-то посторонний может прочитать её письмо. Не содержание записок, но тайна, которая отныне связывала её и соседского мальчика, казалась ей очень важной. Как истинные шпионы, они ничем себя не выдавали: встречаясь на кухне или в коридоре, они не разговаривали и отчего-то пытались даже не смотреть друг на друга.

Как выяснилось позже, Костя стеснялся своего голоса, поэтому старался говорить как можно реже. Из-за этого он часто попадал в неприятности в школе — одноклассники и учителя думали, что ему просто нечего сказать.

В комнате, что находилась ближе к кухне, никогда ничего не менялось. Посередине стоял огромный стол, на котором в беспорядке были разбросаны бумаги и чертежи, рядом компьютер, не заправленная постель в дальнем углу и платяной шкаф, дверки которого ели держались на петлях. Здесь на протяжении пяти лет обитал студент инженерной академии. Он всегда ходил в мятой клетчатой рубашке навыпуск и имел вид усталый и озадаченный, словно не спал пять ночей кряду. Полина заметила, что окна в комнате студента даже в самый ясный день плотно зашторены багровым — про себя она называла эту часть квартиры «Тёмным перевалом». Поле отчего-то казалось, что ее сосед — никудышный инженер, раз так боится показывать свои чертежи, что даже занавешивает окно.

Житель тёмного перевала всегда был в кого-то влюблен, и эти кто-то курили с ним на лестничных площадках, украдкой целовались у порога, оставались ночевать. Они всякий раз оставляли его, а он, страдая, принимался играть на губной гармошке. Но и это у него выходило не важно. Когда он сочинял свои мелодии, Полина представляла, что это — музыкальное сопровождение к фильмам ужасов, которые не снял еще ни один режиссер.

Первая записка, адресованная Полине Костей, была совсем короткой:

«Когда я была маленьким, то думал, что если наступить на тень человека, с ним случится что-нибудь плохое. Иногда я до сих пор специально наступаю на чужие тени».

Косте было одиннадцать, а его отцу около сорока. В квартиру на пересечении улиц Олимпийской и Речной он наведывался редко, но когда делал это, всегда приносил в барсетке мармеладные конфеты для сына, а для матери — ничего. Его красивая тёмная голова была чуть наклонена, походка была быстрой, а взгляд нервным и немного смущённым, словно он случайно зашёл в чужой дом. Иногда он приходил навеселе, говорил чуть громче обычного, ругался через каждое слово. Костины родители громко и подолгу о чём-то спорили за закрытыми дверями спальной, а сам Костя в это время сидел на кухне и от нечего делать кружками пил чай и рассказывал Полине, что так было не всегда и всё еще наладится.

— Сколько ни ссорься — до конца не поссоришься, — Костя наливал себе в чашку кипятка и разворачивал очередную конфету. — И как ни прощайся — не распрощаешься окончательно.