«Люблю отчизну я, но странною любовью!» - Наталия Мяташ

Н. Мяташ

«Люблю отчизну я, но странною любовью!»

Слова эти, сказанные Лермонтовым почти полтораста лет назад, очень точно выражают мироощущение нашего современника, одного из крупнейших писателей второй половины XX века, испанца Хуана Гойтисоло, Если внимательно, одну за другой, прочитать все книги, написанные им в годы творческой зрелости, мы увидим, как много общего между их героями: и Дльваро Мендиола из «Особых примет», и безымянный герой-рассказчик из романа «Возмездие графа дона Хулиана», и Хуан Безземельный — ипостаси одного и того же человека, испанского интеллигента, на судьбу которого мрачной тенью легла расколовшая нацию гражданская война, эмиграция лучших сынов испанского народа, франкистский режим. Каждый из героев — alter ego писателя; у каждого из них боль за родину, ее поруганную историю сопрягается с презрением к тем, кто терпит франкизм с его демагогией, пустословием, пропагандистскими мифами, которые и стали главной мишенью прицельного и беспощадного огня Гойтисоло.

Пожалуй, в современной Испании не было и нет другого писателя, так последовательно, убежденно и страстно говорящего соотечественникам горькие слова правды. Книги Гойтисоло продолжают ту линию национальной традиции, к которой принадлежит разящая сатира Мариано Хосе де Ларры (недаром имя блестящего испанского романтика так часто встречается на страницах книг Гойтисоло), драматургия Валье-Инклана, знаменитые «черные картины» Гойи на стенах «Дома глухого», в которых художник, не понятый и не принятый современниками, навеки заклеймил их пороки и уродства. Это о «черных картинах» Карел Чапек говорил: «Ни один революционный политик не швырял в лицо миру такой страстный и желчный протест».[1] Творчество Гойтисоло — тоже протест, порой не уступающий по силе и эмоциональности протесту великого художника; протест, в основе которого категорическое и бескомпромиссное неприятие франкизма. И в этом смысле внутренняя духовная эволюция Хуана Гойтисоло — конечно, с поправками на неповторимость индивидуальной человеческой судьбы, жизненных обстоятельств, особенностей личностного восприятия и реагирования — отражает путь прогрессивной испанской интеллигенции, со всеми муками, терзаниями, ошибками и находками.

Хуан Гойтисоло принадлежит к тому поколению, чье детство пришлось на годы гражданской войны, а период становления — на самые мрачные времена франкистской диктатуры. И как ни мал был в те годы будущий писатель, как ни старались взрослые уберечь ребенка от страшной действительности, увезя его в родовое имение под Барселоной, война навсегда запечатлелась в детском сознании. Семья жила как большинство испанских семей в те годы: сохранилась память о неотступном голоде, о разрушении церквей, преследовании священников, постоянном чувстве страха и неуверенности. Конечно, ребенок не мог понять смысла происходившего; не мог понять, что люди, хозяйничающие в их усадьбе, — не коммунисты, а анархисты, именно в Каталонии пытавшиеся осуществить на практике свою программу «либертатного коммунизма» и расстреливавшие порой не только тайных сторонников Франко, но и республиканцев. Семилетним ребенком все это воспринималось как таинственные, а порой и увлекательные происшествия. Подлинной же травмой, боль от которой с годами не только не отступала, но становилась острее, оказалась гибель матери во время одного из налетов авиации Муссолини на Барселону в марте 1938 года. Позже, уже в студенческие годы, Гойтисоло, выросший в семье, сочувственно относившейся к правым, узнает другую, отличную от той, что вдалбливали ему с детства, историю гражданской войны.

С осознанием событий 1936–1939 годов как национальной трагедии, сломавшей естественный ход истории, придет уверенность в необходимости бороться против франкизма, а затем и последовательное участие в деятельности левых оппозиционных сил, в том числе и находившейся в подполье Коммунистической партии Испании. О том, каким конкретно было это участие, сколько сделано Гойтисоло для пропаганды прогрессивной испанской прозы за рубежом благодаря работе в издательстве «Галлимар», о статьях, разоблачающих франкизм, равно как и о том, какой ценой было заплачено за эту деятельность, читатель узнает из воспоминаний Гойтисоло.

Поколению Гойтисоло, Аны Марии Матуте, Рафаэля Санчеса Ферлосио, Альфонсо Гроссо, Кармен Мартин Гайте приходилось искать путь к правде, продираясь сквозь всевозможные запреты, стереотипные оценки официальной пропагандой недавнего прошлого, борясь с обывательским стремлением к покою. Страна испытывала голод буквально во всем, но самой изнурительной была жажда правды. И молодая литература попыталась хоть в какой-то степени ее утолить. Это поколение считало своим гражданским долгом сказать о проблемах, разрешения которых ждала страна, но, поскольку говорить об этом прямо в период жесткой цензуры было невозможно, они выбрали иной путь — путь бесстрастного свидетельства, ограничиваясь лишь констатацией фактов, уйдя от их оценки. Так возникла «объективная проза», порождение определенной социально-политической ситуации, когда слову горькой правды почти невозможно было пробиться сквозь мажорную официальную пропаганду. Гражданственность, чувство ответственности за судьбы страны, социальная ангажированность — вот что в первую очередь определило идейную и художественную платформу молодого испанского романа.

Хуан Гойтисоло одним из первых почувствовал близость выдвинутой критиком Жозепом Марна Кастельетом теоретической программы «объективной прозы» своим внутренним устремлениям; в течение последующего десятилетия молодой писатель будет горячо отстаивать эти взгляды как в различных дискуссиях, так и в своих книгах. Его творческая судьба в эти годы складывается довольно удачно: он напряженно работает и быстро публикует написанное. В 1953 году, едва закончив свой первый роман, «Ловкость рук», Гойтисоло представляет рукопись на конкурс имени Надаля, жюри которого считалось наиболее взыскательным. Роман занял второе место и после незначительных изменений, сделанных по требованию цензуры, на следующий год был опубликован. К этому времени уже закончена следующая книга, «Печаль в раю» (1954), быть может, самая лиричная, несмотря на свой трагизм, из всех произведений периода «объективной прозы», хорошо известных в нашей стране.[2]

Герои этого романа Гойтисоло, как и книг его сверстников Аны Марии Матуте, Хесуса Фернандеса Сантоса, — подростки, почти дети. Это не случайное совпадение, а биографическая предопределенность: война навсегда обожгла это поколение, оставила незаживающий рубец, лишив их детства. Детям из «Печали в раю», в подавляющем большинстве сиротам, рано довелось увидеть горе и смерть. Война вытравила в их душах сострадание, отзывчивость, доброту. С одной стороны, это обычные мальчишки, которые играют в «наших и фашистов», мечтают то убежать на фронт, то создать «Город ребят». Но война наложила на эти игры страшный отпечаток, стерла в сознании грань между игрой и реальностью. Ребята постоянно видят смерть, и, как все повседневное, она стала привычной и знакомой, вроде товарища по играм, их обязательного участника. И эти десяти-двенадцатилетние мальчишки спокойно срывают венки с могил, надевают их себе на плечи, пытаются сжечь заживо школьного учителя, кидают гранату в солдата Мартина, убивают своего сверстника Авеля. В мире детей отражен мир взрослых, пули становятся игрушками, развалины — местом игр; все дозволено в этой страшной жизни, где царит насилие.

Но есть в романе и другой мир, усадьба «Рай», хозяйка которой, донья Эстанислаа Лисарсабуру, после смерти двух сыновей живет в созданном ее больным воображением, призрачном мире, отгородившись от реальной действительности. Кстати, имя для этой героини Гойтисоло не выдумал: так звали его прабабку, а описанная усадьба — семейный дом в Торренбó, под Барселоной, где прошло детство писателя; немало автобиографических черт придано и главному персонажу, Авелю. Но и в этом мире, замкнутом на самом себе, фальшивом, эгоистичном, нет места Авелю, поэтому мальчик так легко с ним расстается, почти сознательно выбирая смерть.

Уже в этом раннем произведении Гойтисоло пользуется приемом, на котором будут построены все его романы 60-70-х годов; опираясь на закрепленные в сознании читателя мифологемы, в данном случае восходящие к библейскому преданию, он наполняет их несколько иным содержанием, чуть сдвигая привычные рамки. Так, усадьба «Рай», название которой читатель как бы идентифицирует с библейским символом, — отнюдь не средоточие счастливой, безмятежной жизни среди царящего хаоса войны; все здесь пропитано фальшью и эгоизмом, оборачивающимся жестокостью. Конечно, не случайно выбрано и имя героя. Тема Каина и Авеля проходит через испанскую литературу XX века как прообраз «двух Испании», извечное противостояние двух начал в национальном характере, чреватое конфликтами: «…здесь тот кусок вселенной, / где Каина в ночи блуждает призрак грозный», — писал еще в 1912 году Антонио Мачадо.[3] В связи с гражданской войной тема эта получает особое звучание, наполняется иным, конкретным социально-историческим содержанием (например, роман Матуте «Семья Авелей»), становится символом братоубийственной войны.