Полное собрание сочинений. Том 5. Мощеные реки. - Василий Песков

Василий Михайлович ПЕСКОВ

Полное собрание сочинений

Том 5

«Мощеные реки»

Предисловие

Сейчас все в работе журналистов намного проще.

Вот в этом томе вы увидите заметки и фотографии рубрики «Широка страна моя…». Это снимки, сделанные Василием Михайловичем с высоты птичьего полета от Бреста до Камчатки. Не знаю точно, чья была идея пролететь через всю страну на вертолетах и самолетах и сделать этакий суперрепортаж с их борта. Думаю, самого Пескова. Он потом рассказывал, что хотелось страну показать так, чтобы разом чувствовались ее огромность и размах. Так что вертолет как раз был самое то. Пескову, с помощью газеты, выдали документ в Министерстве гражданского воздушного флота, где предписывалось «…предоставлять вертолет или легкомоторные самолеты». В июне 1966 года путешествие началось, в ноябре 1967 года — закончилось. Прямо к той самой дате, к которой его и придумали: 50-летию Октябрьской революции.

Но слетать, сфотографировать и написать было мало.

Дело в том, что не то что в шестидесятые годы, а еще и в восьмидесятые прошлого века получить разрешение на публикацию фотографии даже самого безобидного объекта, сделанной с верхней точки, было целое дело. Снимки отправлялись в цензуру (Главлит), и там их тщательно просматривали — не видно ли чего секретного? А потом какие-то из них ретушировали, зачищая или закрашивая какие-то детали, показавшиеся цензорам не сильно уместными. И было все равно, руины ли это Брестской крепости, степные элеваторы на целине или Красная площадь. Красная площадь, впрочем, просматривалась особенно тщательно, там виден кусочек Кремля сверху, а это ведь цитадель партии и правительства.

Фотошопа не было, в ход шли белила или тушь.

Все эти снимки есть в томиках этого собрания сочинений Василия Михайловича.

После Пескова никто больше такого маршрута не повторял. Да и, пожалуй, не сумел бы, если не по размаху, то по мастерству. Они очень необычны и красивы.

Жаль только одного: черно-белые.

Но этому есть свое объяснение.

Сам Василий Михайлович как-то написал: «Черно-белая фотография (светопись) предъявляет фотографу более высокие требования, чем цветная. Цветной снимок часто дает лишь иллюзию удачи, к тому же цвет отчасти «скомпрометирован» морем цветных фотографий, часто не имеющих подлинной ценности, в бесчисленных глянцевых журналах».

В этом была своя прелесть, но свои проблемы. Когда мы собирали эту книгу, то увидели, что большинство его фотографий нецветные, хотя время от времени попадались их явные оригиналы в цвете! Все, что можно было дать цветным, мы дали цветным в этом собрании сочинений.

Только представить себе, по каким красивым местам путешествовал Песков! Какие краски он видел! Видимо, Василий Михайлович и сам это понял, потому что, например, его поездка на Аляску — рассказ о ней впереди — вся снята в цвете. Да и нашу природу он в последние годы стал фотографировать во всей ее красе и красках.

Но черно-белую съемку считал за высший класс.

В «Комсомолке», когда она была еще на улице «Правды», 24, как и в других редакциях, у фотографов были свои лаборатории, такие довольно тесные «чуланчики», специально устроенные так, чтобы в них не проникал свет. Там стояли бачки для проявки пленки, бутыли с проявителем и закрепителем, пачки с фотобумагой и, конечно, фотоувеличители. Работали при красном свете, так не засвечивалась фотобумага.

Я специально пишу это для тех, кто уже не застал всей этой премудрой техники. Сейчас просто: щелкнул и согнал файл с фотоаппарата на компьютер. Надо — распечатал на фотопринтере.

Песков колдовал над фотографиями сам. И даже когда в редакции эти фотокабинки снесли, его рабочее место не тронули.

И он в благодарность прикрепил на дверь своей «кельи» листок:

«Заповедник черно-белой фотографии. Директор В. Песков».

Андрей Дятлов,

заместитель главного редактора «Комсомольской правды».

1965 (окончание)

Сентябрь

(Времена года)

Два раза в году синева щемит душу. В талую пору весны и теперь, в сентябре. Над полями, над полянами, над красным осинником, желтым березняком и просветленными речками — настой синевы. Случится день непогожий, а потом опять синева и холодные костры на земле. Непросыхающая за день роса под кострами, паутинная пряжа на кустах, на жнивье, решето паутины вокруг заходящего солнца. Пора бабьего лета, ничейная полоса встречи лета и осени.

В мирной тишине разрешается спорное дело. Осень зажигает костры, а лето сдается и сходит доживать дни на берега речек. До больших морозов будет клубиться зелень лозинок, водяных трав и прибрежных цветов.

Ласковая пора бабьего лета чем-то напоминает весну. И не только человек поддается этому чувству. Случается, в эту пору расцветают деревья. Скворцы каждый год в эту пору покидают отлетные стаи и появляются у скворечен. Песня у скворца почти как весенняя, только тихая, будто спросонья. Поддаются обману тетерев и глухарь. А у самых больших обитателей леса в эту пору в самом деле расцветает весна любви. В сентябре начинается рев у лосей и оленей. На зорях и ночью услышишь приглушенный, похожий на стон лосиный вызов на бой.

Другой голос… — вызов принят. Вытоптанная земля, поломанные кусты. Иногда побежденный остается на земле. Лесу милосердие чуждо. Только сильный имеет право продолжить род. Слабый уходит или остается лежать на потеху сорокам, лисам и кабанам.

Праздник осенних свадеб начинается в сентябре под Воронежем. С разных концов из темноты несутся трубные звуки. Пришлый человек вздрогнет и ускорит шаги. Охотник же с замиранием сердца слушает страстную музыку.

Иногда слышишь: встретились. Стук рогов, топот.

В лунную ночь можно даже увидеть, как, пригнув головы, наступают друг на друга противники. Разгоряченные драчуны не слышат твоих шагов, но самки стерегут место боя. Хрустнула ветка — ярость мгновенно сменяется чувством тревоги.

Топот. И вот уже в другом месте — справа, слева, сзади: у-у-ооо!.. Когда-то все леса в сентябре наполнял этот рев, и месяц у славян назывался «рюень» — время оленьего рева.

При полном безмолвии лесных обитателей идут оленьи и лосиные свадьбы. Просвистит кочевая стайка синиц, застучит дятел, и опять синяя тишина. Невозмутимая зелень сосен и елок, холодный пожар кленов, осин и берез. Заметно остывает земля. Вода остывает медленней. Утром пар стоит над речкой, лодка идет наугад, как самолет в облаках. Поднимешь весла — слышен в тумане олений рев, а прямо над головою — прощальный крик журавлей.

День в сентябре равняется с ночью. Каким-то утром первый раз заметишь иней на крыше, на белой хрустящей траве оставишь след сапог.

Все. С этого дня лето увидишь только во сне. Улетают скворцы, ласточки перед отлетом совещаются на проводах. Вороны и галки возвращаются на старые церкви, к чердакам высоких домов. Кружатся вечерами грачи. Сороки и синицы придвинулись ближе к жилью. Барсук и медведь запасаются жиром. Белка запасает грибы и орехи. Лягушки ныряют в пруд до весны, тритоны вылезают из пруда и зарываются до весны в листья под пнями. Морозы уже приходят один за другим. Все пожелтело. Только вишня в саду будет стоять зеленой почти до самого снега. Сад опустел. С шумом поднимается заночевавший под яблоней жирный пролетный вальдшнеп. Идешь, загребая листья, с надеждой отыскать забытое яблоко… и находишь. С два кулака антоновка. Нет ничего вкуснее случайного яблока из опустевшего сада — зубы уходят как в масло, ломит зубы морозный холод.

Чуть потянуло ветром, и полилась река листопада.

Встреча

Спросили однажды: какая из встреч с животными больше всего запомнилась? Я сразу назвал эту, помеченную в записной книжке восьмым днем сентября 1961 года.

День накануне был назван днем «таинственной птицы». Птица увязалась за нами от места ночлега. Качаемся в седле, а где-то справа тоненький голос: твинь-твинь… В изогнутый ветрами березняк повернули — тот же голос. Переглянулись: где она? Слева стена камней, правее стремя и правый бок лошади повисают над пустотой. Остановились у поворота тропы — птица умолкла. Поехали — опять: твинь-твинь. Соскочив с лошадей, все поняли: толстый ремень тихо ударял о медное стремя старого казачьего седла — получался таинственный птичий звук.

В тот же день вечером раскрылась еще одна тайна. Заморосило. А Валина лошадь вдруг начала храпеть, воротить голову. Над пропастью ехать было нельзя. Спешились, гладим лошадь по шее и размышляем: в чем дело?

— Знаю! — сказал Валя и стал отвязывать топор, притороченный у передней лямки седла. Спрятал топор в рюкзак, сел на лошадь, и спокойно поехали. Лошадь пугал не топор, а чехол из кожи старого кабана. Чуть дождик — топор начинал кабаном пахнуть. И лошадь пугалась.