Идущий к свету - Сергей Голосовский

Голосовский Сергей

Идущий к свету

Памяти Е. С. Топалера

Когда предвечное цунамиВскипало млечною рекой,Господь простерся над волнами,Смирив эфир, Бог есть покой!

Во взрывах новых и сверхновыхРодилось все, что есть вокруг,Начало мира. Бог есть слово,В котором слитны мысль и звук!

И Он разъял своею властьюСвой первый луч и создал цвет,В сиянье радуг Бог есть счастье!Во тьме Вселенной Бог есть свет!

Страшась и боли, и разлуки,Рождаясь и сходя во тьму,Познали твари: Бог есть мукаИ оправдание всему!

Творец Вселенной свыше мерыДал волю разуму, спешаСокрыться сам, ведь Бог есть вера,Коль в Бога верует душа!

И послан Дух в пространства праха,Во прах стремящегося вновь,Чтобы, бежав земного страха,Познать одно: Бог есть любовь!

Западные ворота средневекового Иерусалима. Раннее утро. Крепостные стены вечного города кажутся почти черными на фоне неба, озаренного восходящим светилом. Ворота уже открыты, и в них вливается поток конных и пеших людей.

Особенно много осликов, навьюченных тюками со всяческим скарбом или запряженных в повозки, груженные овощами, фруктами, кувшинами с оливковым маслом и прочей снедью. За воротами поток из людей и животных растекается ручейками по узеньким улочкам, а слышный издалека гомон толпы уже воспринимается как отдельные звуки: цокот копыт по брусчатке, понукания возничих и их шумное, но беззлобное переругивание между собой и с зазевавшимися пешеходами.

По одной из таких улочек быстрым легким шагом идет красиво и даже изысканно одетый араб. На вид ему за сорок пять, и седина уже тронула его черные, чуть волнистые волосы, выбивающиеся из-под малахитово-зеленого тюрбана. Черное одеяние из дорогого сукна плотно облегает его плечи и торс, но, свободное внизу, не сковывает шаг. Широкие рукава до половины закрывают кисти рук; незнакомец держит четки в форме шариков одинакового размера, выточенных из эйлатского камня. Он идет размашистым шагом, едва заметно шевеля губами и перебирая четки. Его лицо бесстрастно, немигающий взор устремлен вперед и неизменен, как у слепца, следующего по давно проложенному ежедневному маршруту, на котором и каждая яма, и каждый камень известны и непреложны.

Путь араба лежит в мечеть, маленькую и неприметную среди подобных ей уродливых каменных построек. Он входит внутрь, оставив на пороге дорогие туфли из мягкой телячьей кожи, и опускается на колени возле одной из колонн, в укромном месте, подальше от прохода. Черные глаза его вспыхивают безумным огнем. Медленно раскачиваясь, он начинает шептать по-арабски слова молитвы. И в голосе, и в лице его, и в руках во всей его раскачивающейся фигуре проглядывают искренность и неподдельная боль.

Господи! Аллах всемогущий! Ниспошли мне покой! Дай обновиться душе моей! Дай мне рождение в смерти! Дай мне уйти, чтобы вернуться! Укрепи душевные силы мои!

О, Аллах!..

В маленьком провинциальном городке, находящемся в Вологодской области, в начале девяностых годов после восьмидесятилетнего перерыва возобновил свое существование монастырь молчальников. За годы советской власти вся территория величественного белокаменного кремля пришла в крайнее запустение. Церковные здания, больница, кельи монахов все это к моменту возвращения прежним владельцам являло собой грустное зрелище. В меру сил и средств молчаливое братство принялось восстанавливать обитель, стараясь при этом как можно меньше общаться с обитателями маленького, спившегося вконец городка, который испокон века ютился близ крепостных стен.

Свои контакты с внешним миром монахи ограничили тем, что подкармливали бедняков в специально отведенной для них старой трапезной да позволяли обитателям городка раз в неделю посещать читальный зал монастырской библиотеки.

Желающих читать церковные книги среди жителей городка почти не находилось, кроме разве что нескольких врачей местной больницы, куда один-два раза в году все же обращался кто-нибудь из монахов.

Впрочем, большинство из них не общались с миром вовсе, ни при каких обстоятельствах. А после попыток нескольких юных горожанок наладить с молчальниками контакт с помощью записок братство еще больше замкнулось в себе.

При виде постороннего человека на территории кремля, все еще не огороженной толком от остального мира, молчальники отворачивались и отходили в сторону.

Хранилище монастырской библиотеки находилось в башне старинного белокаменного кремля. Солнечным июльским днем два человека в монашеских одеяниях, запершись в библиотеке, занимались очень странным делом. Один из них, на вид лет пятидесяти, вкладывал в большие полиэтиленовые мешки рукописи, доставая их из огромной кучи, сложенной на полу. В каждый пакет он помещал также несколько холщовых мешочков с силикагелем, поглощающим влагу, и нафталиновые таблетки против насекомых. Затем каждый пакет запаивался паяльником. Проверив, не проходит ли воздух, старший передавал его своему товарищу, молодому, болезненного вида монаху лет двадцати пяти. Тот, в свою очередь, складывал пакеты в большую нишу в кирпичной стене. Когда все пакеты были уложены, они быстро закрыли образовавшуюся нишу заранее приготовленными кирпичами.

Закончив работу, монахи вынесли тазик из-под раствора в соседнее подсобное помещение с рукомойником, где обтерли мастерок и умылись сами. И все это в полнейшей тишине. Молодой монах с заметным почтением протянул старшему товарищу полотенце, и тот тщательно вытер им лицо и руки. Кисти у него были тонкие и нервные, как у музыканта, а лицо, напротив, словно застывшее, мрачноватое, с огромным лбом, покрытым глубокими морщинами. Усталый взор его был тяжел и неподвижен; встречаясь с ним, хотелось немедля отвести глаза.

Умывшись и оставив весь инвентарь в подсобке, они вышли из библиотечных комнат внутрь башни и поднялись наверх по дощатым ступеням крутой винтовой лестницы. Лишь в середине пути шаткие ступеньки освещала шестидесятиваттная лампочка, вкрученная в висящий на проводе патрон. Наверху свет прорывался через дощатую, рассохшуюся дверь. Страдальчески всхлипнув, дверь выпустила их на галерею крепостной стены.

Оказавшись на свежем воздухе, они остановились. Небольшое восхождение трудно далось молодому монаху. Мертвенная бледность и срывающееся дыхание говорили о тяжелой болезни. Монахи не спешили, и старший долго-долго осматривался по сторонам, давая товарищу прийти в себя и отдышаться.

С галереи открывался необычайно красивый вид на большое, обрамленное лесом озеро, в котором удивительно нежно и величаво отражались небо и крепостные стены. Отражения башен кремля в озере казались намного величественнее и чище, чем они были на самом деле, а мелкая рябь на водной глади создавала ощущение сказочной легкости и парения. Притулившийся к кремлю небольшой городок производил впечатление ненавязчивого уродства. На фоне свежей зелени оно бы даже не особо бросалось в глаза, если бы не несколько облупленных панельных «хрущоб», покрашенных к тому же в ядовитые зеленый и оранжевый цвета.

Накануне вечером старший монах закончил в своей келье считывать сканером рукописный текст собственного дневника. Он записывал текст на дискеты. На цветном экране компьютера мелькнули последние страницы, испещренные причудливыми неровными письменами на непонятном языке, и работа завершилась: на полу осталась огромная кипа бумаги, пергамента и всего, на чем только мыслимо писать, а на столе возле компьютера были аккуратно сложены несколько десятков дискет. Они легко разместились в одном отделении большой дорожной сумки, в которой уже лежали какие-то пожитки, пара книг и портативный компьютер «Notebook» фирмы «Toshiba». Монах застегнул все молнии и потушил свет. Так прошел вчерашний день.

А сегодня… Дыхание молодого монаха не выравнивалось и становилось хриплым. На бледном лбу выступил пот. Старший товарищ подхватил его, обняв и не давая упасть.

— Ну что? Скажи!

Лицо молодого исказилось страданием, но он отрицательно замотал головой.

— Обет?

Слабый утвердительный кивок.

— Глупость все это, говори! Я прошу!

В ответ юноша попытался еще раз показать «нет», но уже не успел… тихо замер в руках товарища.

В небольшой больничной келье собралось несколько монахов молчальников. Возле кровати, где лежало тело молодого монаха, переминалась с ноги на ногу старенькая женщина-врач, крайне неловко чувствующая себя в этой обстановке. Пожилой монах, на руках которого скончался молодой человек, жестом пригласил старушку следовать за собой, и они вышли в монастырский двор.