Закон совести - Мелвилл Пост

ЗАКОН СОВЕСТИ

Мелвилл Дэвиссон Пост

Мы отправились к дому Дадли Белтса и остановились на небольшом лужке. Приближался апрельский вечер, недавно прошел дождь, и теперь на бархатистой траве и белоголовых цветах клевера играло солнце. Наверху голубело небо, внизу зеленела земля, воздух между ними плыл и струился. На этом солнечном поле лицом к югу располагалась пасека, крытая рисовой соломой. Каждая пчелиная семья гнездилась в отдельном улье, выдолбленном из ствола эвкалипта, с крышкой для удобства сбора медовой дани. Когда дождь кончился, пчелы вылетели из ульев и теперь гудели за работой, как прядильные машины.

Рандольф взглянул на гудящий рой и, подняв руку, покрутил указательным пальцем.

— И рой строителей поющих возводит дружно своды золотые! — произнес он. — Ах, Абнер, все-таки Уильям из Эйвона был великий поэт.

Мой дядюшка повернулся и взглянул сначала на Рандольфа, а потом на пчелиный рой. От ручья, текущего внизу, шла девушка в простом платье орехового цвета. Стройная и естественная, она несла ведро воды и напоминала тех первых дочерей нашего мира, которые и ткали, и пряли, и сами управлялись по хозяйству. Девушка приостановилась перед роем, и пчелы всей стаей закружились вокруг нее, словно вокруг большого цветка клевера. Но девушка нисколько их не боялась и вела себя, как ребенок, окруженный желтыми бабочками. Постояв, она направилась дальше, к сарайчику у ручья, посылая пчелам воздушные поцелуи. Мы двинулись следом за ней, но перед роем дядюшка остановился и повторил процитированную Рандольфом строчку Шекспира:

— «И рой строителей поющих возводит дружно своды золотые», — и добавил: — Над полом золотым и стойками златыми… Он был неплохим рифмачом, этот английский поэт. Но все-таки мне пришлось ему помочь.

Я воспринял эту волшебную фантазию с детской радостью. Эти маленькие человечки, которые пели, укладывая желтые полы, возводя желтые стены и накрывая их желтой крышей! Пели! Это слово словно бы открывало перед нами залитый солнцем сказочный мир.

Дядюшкины слова задели Рандольфа.

— Он был великий поэт, Абнер, — повторил он. — И даже больше, чем поэт. Драгоценные уроки, которые он получал от природы, складываются в целую систему. Трудясь, люди должны петь псалмы, и эти звучащие на полях песнопения нейтрализуют воздействие нашего родового проклятия. Да, Абнер, он был великий философ, наш Уильям из Эйвона.

— Но не более великий философ, чем святой Павел, — возразил Абнер и перевел взгляд с пчел на старого Дадли Белтса, который копал землю у входа в дом. Сложив руки за спиной и воздев к небу свое суровое загорелое лицо, дядюшка процитировал: — «Ибо корень всех зол есть сребролюбие, которому предавшись, некоторые уклонились от веры и сами себя подвергли многим скорбям». Разве это не правда? Вот взгляни на старого Дадли Белтса, который приумножает свои скорби. Он не только потерял сына, но и напрасно тратит свою жизнь. Мало того, он и душу так потеряет. И все ради денег. Да, он подверг себя многим скорбям, как сказал святой Павел. А теперь, в довершение всего, потерял и все накопления, ради которых всю жизнь надрывался…

В округе Белтса знали как человека скупого и прижимистого до невероятности. Ко всему на свете он подходил лишь с одной мыслью — о прибыли. Его посевы начинались прямо от порога дома и простирались до ограды, которую он поставил почти на самой дороге. Он старался выжать из своего участка земли все до последней капли. Он так заездил сына, что парень наконец-таки не выдержал и сбежал куда-то за горы. Он заставлял свою дочь пользоваться золой вместо мыла, как в допотопные времена, и саму прясть и ткать одежду из пеньки, чтобы прикрыть наготу. Как все люди, охваченные всепоглощающей страстью, он всех подозревал и всего боялся. Он опасался даже давать деньги в долг, чтобы не потерять их. Он столько сил потратил на сбережения, что не хотел их тратить и держал в золотых монетах.

Такие гарпии, как страх и подозрительность, ненасытны. Они крепко держали Белтса в своих когтистых лапах. Существует сумеречная страна, куда эти стражи могут проникать. Туда и попал Дадли Белтс. Как рассказывал дядюшка, в старину забытые народы верили, что землю нельзя уродовать, иначе наружу вырываются силы Зла, которые набрасываются на нас, принося неисчислимые беды. В древности немощные старики, ютясь у костра, предупреждали: земля позволяет нам собирать плоды своих трудов, но нельзя доводить ее до истощения. Не надо подбирать каждый колосок. Этим мы обижаем землю или сумеречные существа под ней. Так верили в старину. Первые люди, когда пили вино, проливали немного на землю и приносили ей в жертву первый приплод скота и первые плоды своих полей. Так написано в Книге. Белтс мог бы и сам прочесть об этом.

Что заставляло людей так поступать? Жизнь в те времена была трудна. Люди экономили на всем, делая запасы. Основой такого обычая служил ужасный опыт поколений, опыт, который страшил людей и давал им жестокие уроки.

Сначала Белтс смеялся над предостережениями соседей, потом стал встречать их бранью. Такая перемена показывала, как далеко он зашел. Смех означает недоверие, а брань — ужас.

И вот теперь случилось нечто странное: сокровища, которые старик так упорно собирал, вдруг таинственным образом исчезли. Никто об этом не знал. Люди вроде Белтса, подозрительные и скрытные, в беде замыкаются в себе. Они скрывают смертельную рану, словно пытаясь забыть о ней.

Однажды ночью он все же рассказал о случившемся Рандольфу и Абнеру, и вот теперь они явились к нему.

Отложив мотыгу, Белтс впустил нас в дом. Его жилище ничем не отличалось от хижин первых людей. Все здесь было самодельное: грубые домотканые ковры на полу, домотканые покрывала на кроватях, грубо сколоченные столы, полки и скамейки. Все здесь свидетельствовало о скупости. Но кое-что говорило и о страхах хозяина: строение походило на примитивную крепость. Дверь запиралась длинным засовом, на окнах стояли прочные ставни. Рядом с постелью старика стоял топор, а на гвозде висел древний дуэльный пистолет.

Хитрый, как все дети, я не стал заходить в дом. Вместо этого уселся на пороге, уставился на ос, которые строили гнездо под потолком, и притворился глухим, как пень. Однако слух у меня работал отлично, и я не упускал ни слова из разговора взрослых.

Старик поставил у стола два стула с плетеными из лыка сиденьями и принес для гостей голубой глиняный кувшин. Такие старомодные глазурованные кувшины с толстыми краями и двумя большими ручками продавали обычно бродячие торговцы. В нем Белтс держал свои золотые монеты, пока однажды ночью они не исчезли.

Свою историю старик рассказывал шепотом, но то и дело забывался и повышал голос. Он точно знал, когда все случилось, потому что проверял кувшин и перед сном, и каждое утро, едва встав с постели.

Ночь тогда была ужасная. По свинцовому небу двигались извергающие воду тучи, сквозь которые порой проглядывал тонкий серп месяца, сильный пронизывающий ветер безжалостно прочесывал землю.

Когда Белтс достал календарь и назвал число, все припомнили ту ночь. По его словам, он слышал какие-то неопределенные шумы. Такие ночи всегда наполнены звуками: то ветер бормочет в дымоходе, то каркас дома потрескивает. К рассвету ветер усилился, его порывы несли кружащуюся листву. А потом началась настоящая буря. Огонь потух, и в доме стало темно, как в погребе. Старик не знал, что могло попасть в дом или вылететь наружу, но не сомневался, что золото исчезло уже при свете дня, хотя ни одна живая душа внутрь дома не заходила. Дверь была на засове, окна закрыты ставнями. Проникнуть можно было разве что через замочную скважину или через дымоход, куда едва ли пролезла бы даже кошка.

Абнер промолчал, а Рандольф посоветовал обратиться к властям.

— Тебя ограбили, Белтс, — сказал он. — Кто-то зашел в дом той ночью.

— Никто сюда не входил, Сквайр, — ответил старик своим грубым, приглушенным голосом. — Ни в ту, ни в какую-нибудь другую ночь. Дверь была на запоре.

— Так ведь вор мог запереть ее за собой.

Белтс покачал головой.

— Нет, не мог. Я устанавливаю засов по-своему. Его никто не трогал. И окна… Я закрепляю ставни задвижками, а задвижки ставлю под определенным углом. Никто к ним не прикасался.

Вряд ли старик ошибался. Сразу было понятно, как тщательно он ставит свои маленькие западни. Обо всем, что Рандольфу могло прийти в голову, осторожный старик подумал уже заранее.

— Тогда, — продолжал Рандольф, — вор спрятался где-то в доме накануне кражи, а в тот день вылез из укрытия.

Но Белтс снова покачал головой и обвел взглядом весь дом вплоть до свечи на очаге.

— Каждый вечер перед сном я все проверяю.

Я представил себе, как этот старый, опасливый человек бродит по дому с коптящей сальной свечой, заглядывая во все уголки и укрытия. Мог ли вор спрятаться от него в доме, который хозяин знал как свои пять пальцев? Едва ли. Старик не оставил преступнику никаких шансов, он предусмотрел все грозящие ему опасности, в том числе и эту. Он наверняка знал каждую щелку в стене. Он обнаружил бы даже крысу.