Славянская музыкальная неделя в Дрездене - Владимир Стасов

В. В. Стасов

Славянская музыкальная неделя в Дрездене

Дрезденские газеты рассказывали недавно свое впечатление от нескольких славянских музыкальных произведений, почти одновременно или на расстоянии очень коротеньких интервалов исполненных в Дрездене. «У нас теперь только что состоялась „славянская неделя“, — говорит „Dresdner Zeitung“ в своем № 70, от 24 марта, — В концертах, управляемых дирижером Никодэ, были исполнены 2-я симфония Бородина (русского), симфония Сметаны (чеха), в оперном театре — опера Дворжака (чеха). Тот свежий восточный поток воздуха, который чувствуется в славянской музыке, может просто навести страх на людей политики. Он выказывает такую народную силу, такую смелость деятельности, которая давно уже выдохлась у людей западного, стареющегося нашего полушария…» Такие речи не часто раздаются в немецкой печати и нельзя их, конечно, пропустить без некоторого внимания, даже удивления.

Автор статьи, Людвиг Гартман, говорит далее: «Нам нечего опасаться этого боевого наступления Востока. По части художества — это только выигрыш для нас, и знаток заметит, что мы в настоящее время обязаны новой хорошей музыкой и поэтическими мыслями — норвежцам, русским, чехам, гораздо более, чем французам. Художественные формы близились к переполнению и истощению. То, что приготовила наша великая классическая эпоха, — вырастание музыки из народной песни и народной пляски, сделалось теперь главной задачей у северных и северо-восточных народов. Если говорить, для примера, хотя бы об одних только чехах, не один лишь Сметана (особенно тем отличающийся) крепко стоит на основе народной песни: нет, вместе с ним также и многие другие чехи, Фибих, Бендл, Блодек, Каан, Роскошный и многие другие, а с ними вместе и Дворжак опираются на народную песнь всеми лучшими своими силами. Это придает их творениям самостоятельность и твердую позицию… Мы теперь приходим, наконец, чаще в близкое соприкосновение с чешскими композиторами, и это крайне необходимо. Они раскрывают перед нашим взором просветы на такой „новый мир“ (название последней, недавно конченной симфонии Дворжака), который гораздо изящнее нового мира Америки. И тот источник наивности, который мы знаем у себя дома только по Гайдну, еще не иссяк на Востоке…»

Есть, в самом деле, чему радоваться и удивляться от этих слов. Наконец-то, и в самой Германии, этом неизлечимом центре консерваторского консерватизма, прочно существующего вопреки мысли и чувству всех великих германских музыкантов, — наконец-то, и в этой Германии признается великое значение «национальной музыки», великая сила, в ней заключенная, и великая будущность тех музыкальных школ нашего времени, которые более всего опираются на этот надежный, несокрушимый источник. Как справедливо замечает и сам Л. Гартман, именно великие германские музыканты первые обратили внимание на национальность в музыке: в самом деле, Моцарт в опере «Похищение из сераля», Вебер во «Фрейшюце» и «Обероне», Мейербер в «Гугенотах» — дали великолепное право гражданства музмке восточной, чешской, немецкой и французской, а Бетховен в «Афинских развалинах» и в струнном квартете — музыке опять-таки, во-первых, восточной, а потом и русской. Но это было уже давно, и с тех пор эти отдельные примеры признания национальности в музыке так и оставались отдельными и притом еще не вполне совершенными, отчасти даже робкими и неполными примерами, словно капельные оазисы среди громадных степей старинной формалистики и условности. Выросла, по мановению гения Глинки, целая национальная школа в одном уголке Европы, в России, но немцы долго оценивали как его самого, так и всех его последователей, вовсе не с главного казового его конца, со стороны национальности, а только со стороны общемузыкальной, со стороны таланта и выполнения общепринятых музыкальных законов и преданий. Но теперь приходят, наконец, и другие времена, и выдвигаются на первый план такие широкие и глубокие требования национальности, о каких прежде никогда и помина не было. По части национальности дело идет уже теперь не об одном только внешнем, поверхностном пользовании народными темами — это может делать, сколько ему угодно, человек самый ничтожный, самый мелкий, самый бездарный, — нет, дело идет о способности выражать истинный народный дух, способности спускаться в его глубины, правды и красоты, способности рисовать истинные, подлинные его черты. Такая способность, и вместе непреодолимая потребность, высказалась всего раньше, на нашем веку, у национальностей славянских: у русских и поляков. У первых вырос Глинка, у вторых — Шопен. За ними пошли и другие славянские племена, чехи, моравы, сербы, болгары, словаки и т. д., обладающие теперь уже богатыми печатными сборниками народных мелодий, а вместе и композиторами, сделавшими задачей своей жизни придать главнейшим музыкальным произведениям своего отечества характер национальный; потом это же самое сделал Лист для своей родимой венгерской музыки (наполовину цыганской и наполовину словакской); потом то же движение началось на скандинавском полуострове; наконец, оно перенеслось и во Францию, вместе с возрождением из стародавнего пепла народных песней древней Бретани. Теперь «народность» царит во всей музыке и заняла такое прочное место, которого не покинет, конечно, никогда уже более. Сами немецкие консерватории, так долго казавшиеся несокрушимым оплотом музыкального консерватизма и ограниченности, начинают сдаваться понемногу, и не далеко, может быть, то время, когда в классах и учебниках будут отведены, там особые часы, тут главы на изучение законов и форм разнообразных народных творчеств. Теперь же покуда театр и концертная зала все более и более подчиняются духу времени и перестают понемногу враждовать против него по-прежнему.

Последние всемирные выставки в особенности ярко выступили как арены музыкально-национального познавания и движения, и в концертах 1889 года в Трокадеро в Париже русская музыка праздновала истинное торжество свое специально как музыка национальная. Все суждения, все приговоры публики и обширнейшей прессы прямо клонились в эту сторону. Всего более нравились, всего более осыпались тут похвалами те русские музыкальные создания, которые были не только вообще талантливы, но талантливы со специально русской физиономией и обликом.

Благодаря бесчисленным н несокрушимым усилиям Листа вот теперь примыкает к подобному же образу мыслей и лучшая доля музыкальной Германии, и, если говорить хотя бы только об умерших наших композиторах, слава Бородина растет в Германии все более и более.

Возвращаясь к недавним дрезденским концертам, мы видим, что и здесь наш Бородин стяжал изрядные лавры, подобные прежним парижским, баденским, берлинским и другим. Но понимание его произведений и особенно его высокогениальной 2-й симфонии не одинаково и не равномерно, за один раз, распространяется на всех его германских слушателей. Понимание это двигается вперед еще только постепенно, шаг за шагом, у кого скорее, у кого тише. Если посмотреть на один даже Дрезден, то мы увидим, что тут кто уже и совсем светло и хорошо понимает Бородина, а кто еще только ползет и карабкается и только лишь одно уразумевает, а другое нет.

Так, например, критик газеты «Dresdner Journal» (21 марта) сильно хвалит Бородина и симпатично отзывается о его 2-й симфонии, говорит, что нет такого места в ней, где не были бы видны мастерство автора и его талантливость, а его andante в особенности отличается теплотой мелодии, прекрасным голосоведением, могучим колоритом, фантазиею, и обе крайние части (первое аллегро и заключительный финал) проникнуты сильным национальным элементом, но что все-таки инструментовка везде слишком капризно беспокойна, темы слишком коротки, так что кажутся скорее принадлежащими сюите, чем симфонии, наконец, автор слишком играет красками и не обладает достаточно значительным содержанием; вообще же 2-я симфония Бородина значительно уступает его 1-й симфонии, а сам автор заключает в себе те же качества и те же недостатки, как и прочие его товарищи, русские музыканты, между которыми много людей с необыкновенным музыкальным талантом (ausserordentliche musikalische Talente), но все они не суть «музыканты по призванию»(!) Вследствие такого странного и неожиданного итога рецензент признает, что чех Сметана выше русского — Бородина и доставил дрезденским слушателям более удовольствия своею национальною симфониею «Волтава».

Критик газеты «Dresdner Anzeiger» (22 марта) Зейферт уже гораздо более уразумел в Бородине. Правда, он тоже еще стоит на том, что 2-я симфония русского композитора скорее сюита, чем симфония, и что оркестровка ее слишком преувеличена и беспокойна, так что слушатель не может предаться полному и спокойному наслаждению, — но вместе указывает на то, что во всех четырех: частях ее заключается великое количество пикантных и полных художественного темперамента особенностей, превосходных починов, необычайных гармонических оборотов и ритмических остроумных курьезов.