Казино смерти - Дин Кунц

Дин Кунц

«Казино смерти»

Эта книга посвящается Трикси, хотя она никогда ее не прочитает. В самые сложные моменты, когда я в отчаянии застывал над клавиатурой, она всегда могла рассмешить меня. В ее случае сказать «хорошая собака» значит ничего не сказать. У нее отзывчивое сердце и добрая душа, она — ангел о четырех лапах.

Незаслуженные страдания — есть искупление.

«Посмотрите на эти руки, о господи, эти руки много трудились, чтобы вырастить меня».

Глава 1

Проснувшись, я услышал, как теплый ветер позвякивает жалюзи на открытом окне, и решил, что это Сторми, но ошибся.

Дующий из пустыни ветер чуть-чуть пах розами, которые еще не расцвели, а в основном пылью: уж она-то цветет в Мохаве двенадцать месяцев в году.

Осадки в нашем городке Пико-Мундо выпадают только короткой зимой. Но в эту теплую февральскую ночь природа нас дождем не порадовала.

Я надеялся услышать затихающий раскат грома. Но если гром и разбудил меня, то прогремел он во сне.

Задержав дыхание, я прислушался к тишине и почувствовал, что тишина прислушивается ко мне.

На электронных часах, которые стояли на прикроватном столике, высвечивалось время — 2. 41.

Поначалу я подумал, а не остаться ли мне в кровати. Но, увы, теперь я сплю уже не так хорошо, как в молодости. Мне двадцать один год, и я сильно постарел с тех пор, как мне было двадцать.

В полной уверенности, что в комнате я не один, ожидая найти двух Элвисов, наблюдающих за мной, одного — с озорной улыбкой, второго — с озабоченным лицом, я сел и зажег лампу.

В углу обнаружился только один Элвис: из картона, в человеческий рост, часть декораций, которые стояли в фойе кинотеатра на премьере фильма «Голубые Гавайи». В гавайской рубашке и с гирляндой цветов на шее, он выглядел уверенным в себе и радостным.

В 1961 году ему было чему радоваться. На «Голубые Гавайи» народ валил валом, альбом в чартах поднялся на первую строку. В тот год у него вышло шесть золотых пластинок, включая песню «Не могу не влюбиться», и он сам влюбился в Принциллу Больё.

Чему он радовался меньше, так это отказу, по настоянию его менеджера, Тома Паркера, от главной роли в «Вестсайдской истории» в пользу посредственного фильма «Иди за этой мечтой». Глейдис Пресли, его любимая матушка, уже три года как умерла, но он по-прежнему остро чувствовал эту тяжелую для него утрату. Ему исполнилось лишь двадцать шесть, но у него уже возникли проблемы с лишним весом.

Картонный Элвис улыбается всегда. Вечно молодой, неспособный на ошибку или сожаление, нечувствительный к горю, незнакомый с отчаянием.

Я ему завидую. Моего картонного двойника, каким я когда-то был и каким уже никогда не стану, увы, нет.

Свет лампы открыл присутствие еще одного персонажа, который, судя по всему, некоторое время наблюдал за мной, терпеливо ждал, когда я проснусь, хотя по лицу чувствовалось, что времени у него в обрез.

— Привет, доктор Джессап.

Доктор Уилбур Джессап ответить не мог. Душевная боль отражалась на его лице. Глаза напоминали озера скорби. И в их глубинах тонула надежда.

— Сожалею, что вижу вас здесь.

Его руки сжались в кулаки, но не для того, чтобы кого-то ударить, исключительно от раздражения. Он прижал кулаки к груди.

Доктор Джессап никогда раньше не приходил в мою квартиру. И в глубине души я знал, что он более не живет в Пико-Мундо. Но мне очень уж не хотелось в это верить, поэтому, поднимаясь с кровати, я заговорил с ним вновь:

— Я не запер на ночь дверь?

Он покачал головой. Слезы заблестели на глазах, но он не зарыдал, даже не всхлипнул.

Достав из стенного шкафа джинсы, я быстренько надел их.

— В последнее время я стал таким забывчивым.

Он разжал кулаки, уставился на ладони. Руки его дрожали. Потом он закрыл ими лицо.

— Мне так много хочется забыть, — продолжал я, надевая носки и кроссовки, — но, к сожалению, забываю я только мелочи: куда положил ключи, запер ли дверь, есть ли в холодильнике молоко…

Доктор Джессап, радиолог Центральной больницы округа, был мягким и тихим человеком, правда, он никогда не был таким тихим, как сейчас.

Поскольку спал я не в футболке, то взял из ящика чистую. Белую.

У меня есть несколько черных футболок, но в основном они белые. Хватает у меня и синих джинсов, есть две пары белых брюк.

В квартире маленький стенной шкаф, но и он наполовину пуст. Так же, как нижние ящики комода.

У меня нет костюма. Или галстука. Или туфель, которые нужно чистить.

Для холодной погоды у меня есть два свитера с воротником под горло.

Однажды я купил вязаную жилетку. Случилось временное помутнение сознания. Осознав, что я невероятно усложнил свой гардероб, уже на следующий день я вернул ее в магазин.

Мой друг и наставник, весящий четыреста фунтов П. Освальд Бун, предупреждал меня, что моя манера одеваться представляет собой серьезную угрозу индустрии одежды.

На это я ему отвечал не раз и не два, что предметы его гардероба требуют такого количества материи, что на мои скромные потребности индустрия одежды может не обращать никакого внимания.

Доктор Джессап заглянул ко мне босиком и в пижаме из хлопчатобумажной ткани. Смятой от беспокойного сна.

— Сэр, я бы хотел, чтобы вы хоть что-то сказали, — обратился к нему я. — Действительно, очень бы хотел.

Но вместо того чтобы откликнуться на мою просьбу, радиолог убрал руки от лица, повернулся и вышел из моей спальни.

Я посмотрел на стену над кроватью. На карточку от мумии цыганки, а проще, из ярмарочной машины предсказания судьбы, взятую в рамочку, под стеклом. Карточка обещала: «ВАМ СУЖДЕНО НАВЕКИ БЫТЬ ВМЕСТЕ».

Каждое утро я начинаю день с того, что читаю эти слова. Каждый вечер я читаю их вновь, иногда несколько раз, перед тем как заснуть, если сон приходит ко мне.

Меня поддерживает уверенность в том, что жизнь имеет значение. Как и смерть.

С прикроватного столика я взял сотовый телефон. Цифра 1 в режиме быстрого набора — рабочий телефон чифа Уайата Портера, начальника полиции Пико-Мундо. Цифра 2 — его домашний номер. Цифра 3 — номер его мобильника.

Я уже понимал, что, скорее всего, мне придется еще до зари позвонить по одному из этих номеров.

В гостиной я включил свет и увидел, что доктор Джессап стоит в темноте, среди «трофеев» с распродаж магазинов благотворительных организаций, сокровищ, которыми обставлена эта квартира.

Когда я подошел к входной двери и открыл ее, он не последовал за мной. Он искал моего содействия, но ему не хватало духа показать мне то, что я должен был увидеть.

Ему определенно нравился эклектический интерьер гостиной, выхваченный из темноты красноватым светом старого бронзового торшера с шелковым абажуром: стулья и кресла, подставки для ног, литографии Максфилда Пэрриша, вазы из цветного стекла.

— Вы уж не обижайтесь, сэр, но вам здесь нечего делать, — сказал я.

В ответном взгляде доктора определенно читалась мольба.

— Эта комната до краев наполнена прошлым. Здесь есть место для Элвиса и меня, для воспоминаний, но не для чего-то нового.

Я вышел в коридор и захлопнул дверь.

Моя квартира — одна из двух на первом этаже перестроенного викторианского дома. Раньше в доме жила одна семья, и он сохранил обаяние того не столь уж далекого времени.

Несколько лет я жил в комнате над гаражом. Мою кровать и холодильник разделяли лишь несколько шагов. Жизнь тогда была проще, будущее — яснее.

Я поменял ту комнату на эту квартиру не потому, что мне потребовалась большая жилая площадь. Просто мое сердце теперь поселилось здесь, и навсегда.

Парадную дверь подъезда украшал овал из освинцованного стекла. И ночь за ним казалась четкой и упорядоченной.

Но стоило мне выйти за порог, как ночь стала такой же, как и любая другая: непостижимой, загадочной, грозящей обернуться хаосом.

Спускаясь по ступенькам на выложенную каменными плитками дорожку, направляясь к тротуару, я оглядывался в поисках доктора Джессапа, но не видел его. В пустыне на плоскогорье, которое простирается к востоку от Пико-Мундо, зима может быть холодной, но у нас, на значительно меньшей высоте, практически на уровне моря, по ночам тепло даже в феврале. Легкий ветерок шелестел в листве растущих вдоль дороги терминалий, мотыльки вились около уличных фонарей.

В соседних домах не горело ни одного окна. Не лаяли собаки, не ухали совы.

Ни пешеходов на тротуарах, ни автомобилей на мостовых, словно все человечество исчезло с лица Земли, и я остался один.

К тому времени, когда я дошагал до угла, доктор Джессап вновь присоединился ко мне. Пижама и поздний час предполагали, что он пришел ко мне прямо из своего дома на Палисандровой аллее, расположенного в пяти кварталах к северу от моего жилища, в более респектабельном районе. И теперь он вел меня в том направлении.