Собака Метцгера - Томас Перри

Томас Перри

Собака Метцгера

Посвящается чете Перри, Голтц и Ли.

С благодарностью доктору Джо

Глава 1

Китайчик Гордон окончательно проснулся. Повторившийся скрежет разбудил и кота, Доктора Генри Мецгера, свернувшегося калачиком в ногах хозяина. Острые уши насторожились, как локаторы, улавливая источник звука. Генри Мецгер вылизывал лапы, затем вдруг насторожился, реагируя на звуковые колебания, недоступные человеческому уху.

— Ну, что? — прошептал Китайчик. — Кто-то к нам ломится?

Доктор Генри Мецгер продефилировал по распростертому телу хозяина в направлении подушки. Звуки перестали его интересовать, поскольку их издавали человеческие существа.

Черт, подумал Китайчик Гордон. Недоставало взломщиков… Выскользнув из постели, он бесшумно затаился на верхней лестничной площадке: еле слышно скрипела дверь на роликах между гаражом и мастерской, где было темно и виднелись лишь знакомые силуэты автомобилей.

Но постепенно щель в двери гаража расширилась, и в проеме показался мужской силуэт. Человек протиснулся внутрь, за ним проследовали еще двое. Китайчик Гордон удрученно наблюдал за ними, скрываясь в темени лестничной площадки. Их трое, а пистолет на дне ящика для инструментов, в задней комнате… Если тянуть время, они его найдут.

Пришельцы не двигались, ожидая, что глаза привыкнут к темноте. Скверно, подумал Китайчик. Кто бы они ни были — пьянчуги, наркоманы, шальные подростки, — они запросто могли убить его при первой попытке зажечь свет или как-то еще обнаружить свое присутствие. Доктор Генри Мецгер, мурлыча, терся о ноги хозяина. Китайчик наблюдал за ним. Когда кот замолк, он понял, что взломщики перешли к действиям. Фосфоресцирующие кошачьи глазищи были устремлены в темноту, спина выгнулась, а морда с прижатыми ушами свесилась над краем ступеньки.

Один из грабителей стоял прямо под ними, разглядывая развешанные по стене инструменты, сразу прикидывая размеры и стоимость. Китайчик Гордон видел неловкую тень, перегнувшуюся через верстак. Вот сейчас рука потянется к электродрели…

Чувствуя себя виноватым, Китайчик Гордон мягко положил руку на густой загривок Генри Мецгера. Он стыдился того, что сейчас произойдет, не желал этого и заранее боялся последствий, но его рука, внезапно прекратив ласкать шелковистую шерсть, схватила кота за шкирку. Без предупреждения Генри Мецгер полетел в темноту, визжа от неожиданности. Приземлившись, кот зашелся в гневном зловещем вопле.

Траектория была рассчитана точно. Генри Мецгер пролетел пять или шесть футов, и вопли его смешались с жутким человеческим криком, поскольку приземление пришлось прямо на чью-то голову. Стремясь удержать точку опоры, кот глубоко вонзал когти, заставляя взломщика орать от страшной боли. Двое других, не понимая, в чем дело, завопили, перебивая друг друга:

— Что? Что случилось?

Несчастный побежал, пытаясь освободиться от когтей, но врезался в токарный станок, крепившийся на расшатанных болтах. Должно быть, он здорово ушибся, поскольку крик сменился невнятным жалобным стоном и шел откуда-то снизу.

Один из взломщиков рявкнул:

— Заткнись, ублюдок!

Этой репликой он пытался вернуть самому себе утраченное мужество. Китайчик Гордон прислушивался, лежа на лестничной площадке. Со стороны токарного станка раздался жалобный голос:

— Пора убираться…

— Да что, черт раздери, произошло? — зычно гаркнул один из взломщиков. — Как будто пацаненок кричал…

— Ради Бога, я весь в крови…

Перевешиваясь через перила, Китайчик Гордон наблюдал, как они выскользнули один за другим через приоткрытую дверь гаража. Через пару секунд хлопнули дверцы автомобиля и заворчал двигатель.

Глава 2

По тротуарам кампуса Лос-Анджелесского университета вечно сновала беспорядочная толпа. Джон Нокс Моррисон ненавидел эту толчею, несносные компании, шествовавшие парами или тройками, так что прохожие вынуждены были отступать в сторону, чтобы пропустить стаю бездельников. По дорожкам вдобавок сновали велосипедисты, так и норовя врезаться в каждый образовавшийся в толпе просвет — да еще под самыми непредсказуемыми углами и на огромной скорости. Видимо, в этом и заключалось само искусство вождения. Поэтому Джон Нокс Моррисон всегда норовил устроиться таким образом, чтобы его встречали в аэропорту и доставляли прямо к дверям нужного корпуса. Впрочем, в Лос-Анджелесе все это было сложно — слишком много народу, слишком много кампусов. В Вашингтоне быстро забываешь, что такое эти западные города в восемьдесят миль в длину и столько же в ширину.

По крайней мере, здесь он не заблудится. Если бы дело не шло к обеду, он бы побаловался орехами в тесте вон там, слева от постройки в романском стиле, в крохотной лавчонке, памятной еще с той далекой поры, когда сновавшие вокруг молодые люди были детьми. Какая-то юная барышня, одинокое, неуверенное в себе создание, робко заглянула ему в глаза. Чем мог привлечь ее стройный седовласый мужчина с размеренной походкой? Глупышка, должно быть, позавидовала его сединам; солидный возраст для нее означает, что он какая-нибудь важная птица — декан, вице-президент, который уже давно сдал экзамены и написал кучу заумных статей, то есть оставил позади кошмары, которые ей только предстоят.

Эти мысли развеселили Моррисона, и он бодрее зашагал вниз по простору Университетской авеню. Бедное дитя, как бы она разочаровалась, узнав, кто он такой на самом деле. Впрочем, здесь он главнее любого вице-президента или декана. Если девчушка изучает физику, химию или биологию, то пользуется оборудованием, которое заказал именно он. А если малышка — будущий гуманитарий, то занимается в здании, которое по его распоряжению было отдано представителям общественных наук в 1968 году.

Список его деяний был слишком длинным, чтобы все упомнить. Включал он и неприятные моменты — когда инвестиции могли оказаться неприбыльными или даже убыточными.

Джон Нокс Моррисон был одним из четырех ведущих представителей Национального научного фонда правительства США — самой щедрой и богатой организации, распределявшей государственные гранты. Его авторитет низводил ученые степени и почетные звания всех этих профессоров, деканов, ректоров до уровня каких-то туземных обычаев, ибо он был облечен властью величайшего фактора человеческой истории — властью денег.

В корпусе общественных наук Моррисон поднялся на лифте на четвертый этаж, где находился офис Яна Донахью. На двери значилось «300–307. Профессор Донахью». Внутри коротенький коридор соединял прихожую с анфиладой небольших комнат. В первой молодой бородач сердито глядел на экран дисплея, во второй две барышни, прихлебывая кофе, вносили в картотеку данные, похожие на экзаменационные ответы, оцениваемые компьютером.

Донахью ждал Моррисона в личном кабинете в конце холла. На его круглой физиономии промелькнула усмешка.

— Рад вас видеть. Ну, как вы?

— Отлично. Благодарю.

Манеры Донахью несколько смущали его, хотя они уже не один год приятельствовали.

Ко времени их знакомства Донахью уже в течение пяти лет был всего-навсего ассистентом без единой серьезной публикации и надежд на дальнейшее пребывание в должности. А свой так называемый офис — темную клетушку — он делил со свирепым молодцом, который, судя по неординарному набору одежды и зубных щеток, использовал служебное помещение не совсем по прямому назначению. Для Яна Донахью это была тяжелая пора. Его единственной надеждой на получение гранта была маленькая статейка в малоизвестном академическом журнале «Социометрия». Несколько десятков профессоров социологии оставили ее незамеченной, но у Моррисона на нее сразу обратили внимание. Даже название он до сих пор помнил — «Голод в Джелиско в 1946 году. К вопросу о количественном определении». Моррисона и его коллег заинтересовала даже не основная часть работы, состоявшая в интерпретации демографической статистики. Нет, главный интерес представляли рассуждения о возможностях формулирования и классификации тех неуловимых составляющих культуры, которые подвигают людей к иррациональным поступкам. Джелиско был ярчайшим примером подобного поведения: в середине прекрасного лета 1946 года, когда стояла ясная погода и поля уже заколосились, в городе распространился слух о надвигающемся голоде, который заставил двадцать тысяч мелких фермеров покинуть жилища. В результате урожай остался неубранным, возникла нехватка зерна, тысячи людей умерли от голода, и слух, таким образом, подтвердился.

Никому не известный ассистент Ян Донахью выдвинул идею, поразившую воображение Моррисона: если удастся выразить числовыми значениями прошлые страхи цивилизованного мира, то эта формула будет верна и для настоящего времени. Она сможет объяснить поведение человечества в прошлом и предсказать его для будущего. Моррисон уловил здесь то, что для других осталось закрытым: ведь по этой формуле можно будет управлять действиями масс — направлять, ускорять и замедлять по своему желанию. Да, Моррисон знал людей, которых заинтересовали бы эти исследования.