Штамм. Закат - Гильермо дель Торо

Гильермо дель Торо, Чак Хоган

Штамм. Закат

А эта книга – Лоренсе, со всей моей любовью

Моим четырем любимейшим созданиям

Guillermo Del Toro, Chuck Hogan

THE FALL

Copyright © Guillermo Del Toro, Chuck Hogan, 2010

All rights reserved

Published by arrangement with HarperCollins Publishers

© В. Бабенко, перевод, 2015

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015

Издательство АЗБУКА®

Кровь и апокалипсис смешались в жуткой истории, которая воспринимается так, будто сорвана со страниц сегодняшних газет. Живо написанный и беспощадно усиливающий напряжение «Штамм» завораживает и ужасает. Мне не терпится узнать, куда заведут нас дель Торо и Хоган в следующий раз.

Книга, от которой невозможно оторваться. История, которую невозможно забыть. Не могу дождаться, когда выйдет продолжение. Великолепный образец ухода от действительности. Почти безупречный роман ужасов.

Увлекательно и мастерски сработано.

Отрывок из дневника Эфраима Гудвезера

Пятница, 26 ноября

Конец света наступил за какие-то шестьдесят дней. И мы были там, чтобы ответить за это, – ответить за наши промахи, за наше высокомерие…

К тому времени, когда Конгресс наконец занялся кризисом, проанализировал его и принял соответствующие законы (в конечном итоге на них наложили вето), мы уже проиграли. Ночь целиком и полностью принадлежала ИМ.

А мы погрузились во тьму, страстно жаждая света, на который уже не имели никаких прав…

И все это – спустя считаные дни после того, как мир познакомился с нашим «неоспоримым видеодоказательством». Истина, открытая нами, потонула в тысячах издевательских опровержений и пародий: нас «заютьюбили» так, что не осталось уже и проблеска надежды.

Наше предупреждение – «Пришла Ночь» – стало любимым каламбуром телешоу «Поздней ночью с Конаном О’Брайеном»: ох, мол, какие же мы всезнайки, какие мы умники, ха-ха-ха, – и тут действительно упали сумерки, и перед нами распахнулась беспредельная и беспредельно равнодушная бездна.

Первая реакция публики на любую эпидемию – всегда Отрицание.

Вторая реакция – Поиск Виновных.

На свет божий извлекли все известные пугала, чтобы отвлечь внимание: экономические проблемы, общественное недовольство, поиск расовых козлов отпущения, угрозы террористов.

А в конечном итоге пугалами-то были мы сами, и никто другой. Мы – все. Мы позволили этому случиться, потому что никогда не верили, будто подобное возможно. Мы были слишком умны. Слишком развиты. Слишком сильны.

И вот теперь – полная тьма.

Нет больше никаких данностей, никаких естественных человеческих потребностей, никаких абсолютов – нет ни малейшей основы для нашего дальнейшего существования. Главные принципы человеческой биологии переписаны, – переписаны не кодом ДНК, а кровью и вирусами.

Паразиты и демоны кишат повсюду. Наше будущее теперь – не естественное разложение органического вещества, именуемое смертью, а сложное дьявольское преобразование. Заражение паразитами. Становление чем-то другим.

ОНИ отняли наших соседей, наших друзей, наши семьи. ОНИ носят теперь наши лица, лица наших знакомых, наших близких.

Нас выставили за двери наших домов. Изгнали из нашего собственного царства, и мы бродим по задворкам в поисках чуда. Мы, выжившие, обескровлены, хотя и не в буквальном смысле. Мы сломлены. Мы потерпели поражение.

Но мы не обращены. Мы – не ОНИ.

Пока еще – не ОНИ.

Эти записки – не отчет и не хроника событий. Скорее, это стенания, поэзия ископаемых, воспоминания о том, как эпохе цивилизации пришел конец.

Динозавры почти не оставили после себя следов. Лишь несколько косточек, сохранившихся в янтаре, содержимое желудков, выделения динозавровых организмов.

Я только и надеюсь, что мы оставим после себя чуть больше, чем оставили они.

Серые небеса[1]

«Лавка древностей и ломбард Никербокера», Восточная Сто восемнадцатая улица, Испанский Гарлем

Четверг, 4 ноября

Зеркала – мастера на плохие новости», – думал Авраам Сетракян, стоя под зеленоватой лампой дневного света, укрепленной на стене ванной комнаты.

Старый человек разглядывал себя в еще более старое стекло. Края зеркала потемнели от времени, порча наползала уже на центральную часть. На его отражение. На него самого.

«Ты скоро умрешь».

Зеркало с серебряной амальгамой говорило ему именно это. Много раз Сетракян оказывался на волосок от смерти – бывало и похуже, – но этот случай отличался от всех прочих. В своем отражении старик видел неотвратимость кончины. И все же Авраам находил утешение в искренности старых зеркал, честных и чистых. Это зеркало, например, являло собой замечательный образец начала XX века. Довольно тяжелое, оно держалось на многожильном проводе, прикрепленном к старой керамической плитке, и располагалось наклонно: верхняя часть слегка отходила от стены. В жилище Сетракяна хранилось около восьмидесяти зеркал с серебряной амальгамой: они свисали со стен, стояли на полу или грудились у книжных полок. Авраам коллекционировал их с маниакальным пристрастием. Как люди, прошедшие через пустыню, знают цену воде, так и Сетракян полагал невозможным удержаться от покупки зеркала с серебряной амальгамой, особенно маленького, карманного.

Более того, он всецело доверялся одному из свойств этих зеркал, самому-самому древнему.

Вопреки расхожим представлениям, вампиры со всей отчетливостью отражаются в зеркалах. Если говорить о зеркалах современных, производимых в массовых количествах, то изображение этих кошмарных тварей, распираемых вирусом, ничем не отличается от вида, в каком вампиры предстают обычному взору. А вот зеркала с серебряной амальгамой отражают их искаженно. Благодаря определенным физическим свойствам серебра вампиры отображаются с некоей зрительной интерференцией – словно бы зеркало предупреждает нас. Подобно зеркальцу из сказки о Белоснежке, зеркало с серебряной амальгамой не умеет лгать.

Сетракян смотрел на свое отражение. Зеркало висело в проеме между массивной фарфоровой раковиной и столиком, на котором стояли его порошки и бальзамы, средства от артрита, ванночка с жидкой подогреваемой мазью для облегчения боли в шишковатых суставах. Сетракян изучал свое отражение.

А в ответ на Сетракяна глядело увядание. Подтверждение того, что его тело – не что иное, как… просто тело. Стареющее. Слабеющее. Ветшающее. Распадающееся до такой степени, что Сетракян уже не знал, сумеет ли пережить корпоральную травму обращения. Не все жертвы переживают такое.

Его лицо… Глубокие морщины – как отпечаток пальца. Отпечаток большого пальца времени, четко оттиснутый на его внешности. За одну только прошедшую ночь он постарел лет на двадцать. Глаза – маленькие и сухие – отдавали желтизной слоновой кости. Даже бледность исчезла, а волосы лежали на черепе как жидкая серебряная травка, прибитая недавней бурей.

Тук-тук-тук…

Он услышал зов той самой смерти. Стук той самой трости. Стук собственного сердца…

Сетракян посмотрел на свои изуродованные кисти. Лишь чистым волевым усилием он вылепил из них руки, годные, чтобы обхватывать рукоятку серебряного меча и управиться с ним, – однако ни на что другое гибкости и сноровки уже не хватало.

Битва с Владыкой невероятно истощила его. Владыка был намного сильнее, чем тот вампир, каким Авраам его помнил. Намного сильнее даже, чем Авраам мог предположить. Сетракяну еще предстояло обдумать теорию, зародившуюся у него, после того как Владыка выжил в прямых солнечных лучах – свет лишь ослабил его и обуглил кожу, но не уничтожил. Губительные для вируса ультрафиолетовые лучи должны были пронзить Владыку десятью тысячами серебряных мечей, и все же чудовищная Тварь выстояла и спаслась бегством.

В конце концов, что такое жизнь, если не цепочка маленьких побед и крупных поражений? И что еще остается делать? Сдаваться?

Сетракян не сдавался никогда.

Задний ум – вот все, чем он сейчас располагал. Задним умом Сетракян был еще крепок. Ах, если бы только он сделал все по-другому! Если бы только он начинил здание динамитом, узнав, что Владыка будет внутри! Если бы только Эф позволил ему, Сетракяну, испустить дух, вместо того чтобы спасти в критический момент…

Стоило ему лишь подумать об упущенных возможностях, как сердце снова ускорило ритм. Мерцающий ритм. Скачущий… Шаткий… Словно в нем сидел нетерпеливый ребенок, которому только бы бегать и бегать.