Белая тишина - Григорий Ходжер

Григорий Ходжер

АМУР ШИРОКИЙ

Книга 2

БЕЛАЯ ТИШИНА

ЧАСТЬ 1

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Над Амуром стоит звонкое утро. Далеко разносится утренняя песня птиц из прибрежных кустов, стрекот кузнечиков, тихая воркотня уток, ожидавших потомства.

Амур устало несет свои воды к океану, он весь изрезан, испещрен водоворотами и походит на старое морщинистое лицо нанай.

Пиапон стоял на корме большой двенадцативесельной лодки — халико, глядел вокруг и радовался звонкому утру, песням птиц, которых перестал замечать с ранних лет, как только встал на тропу охотников. И только в минуты счастья к нему возвращалось полное обаяние детского восприятия природы, когда амурская вода приобретала вкус меда, когда напоенный ароматом цветов и трав, воздух кружил голову; только в такие минуты будто раскрывались глаза, обострялся слух и он видел узкие речушки с купающимися в них тальниками, свисавшие к воде цветы, купавшиеся в озерах лилии и белые, как лебеди, облака над головой. Красота!

Пиапон смотрел на отсвечивающую воду Амура, на обманчивый горизонт, где река сливалась с небом, закрывая от взора дальние голубые сопки, горы с белыми шапками.

«Велик ты, Амур, велик, — думал Пиапон. — Ты ровня только небу да солнцу».

А солнце медленно и величественно поднималось из-за сопок, теплые лучи ощупывали землю, тянулись к каждой травке, к каждому набиравшему силы листочку, к птицам и зверям, спешившим спрятаться в это время в гнездах, норах и рощах.

«Вот и сплелись солнечные волосы с землей», — подумал Пиапон.

Гребцы халико тоже любовались пробуждением земли, и весла их вяло буравили тихую, сонную воду Амура.

— Куда подъезжаем? — спросил Американ, высовывая голову из-под одеяла. Он спал на середине лодки.

— Это тебе что? Думаешь, русская железная лодка, чтобы так быстро ехать из стойбища в стойбище? — ответил сидевший на первом весле Холгитон. — Говорили тебе, езжай на железной лодке — сам отказался.

— Хватит тебе сохатиную жилу жевать. Тошнит, — сонно огрызнулся Американ.

— Меньше бы пил вчера, а то больше всех выпил, да со всеми женщинами переспал.

— Скоро приедешь к гейшам, там хватит и тебе.

— Мне не надо их, я уже не пригоден к такому делу.

— Врешь, — оживился Американ, — а дети-то чьи?

Все засмеялись, оживились, и сразу со всех спала сонливость, гребцы заговорили, подхватили шутку Американа.

Пиапон слушал шутки гребцов и вспоминал, как они спорили перед выездом, на чем удобнее ехать — на русской железной лодке или на своем халико. Одни говорили, что железная лодка очень удобна, не надо грести, мол, доедем до Хабаровска, купим или выпросим халико у тамошних нанай. «Лентяи, — возражали им сторонники халико, — хотите по-русски ездить, сложа руки». «Нанай вы или кто? — кричал Холгитон. — Мой отец халада был, много раз ездил на маньчжурскую землю и всегда ездил на халико». «Полоумный был твой отец, — отвечали ему, — он не знал, что есть железная лодка, иначе бы захотел на ней прокатиться».

Наиболее спокойные охотники рассуждали так: «Свое все же есть свое, что хочу, то и делаю. Захотел я заехать к родственникам, скажем в Найхин, — и заехал; захотел день погостить в Сакачи-Аляне — погостил. Попробуй-ка на русской лодке заехать в Найхин, ан нет, не заедешь: она останавливается только в больших русских селах. Свое все же есть свое».

Охотники ехали по своему желанию без хозяина-торговца. Поэтому они могли заезжать в любые стойбища, гостить по нескольку дней; по решению большинства, могли останавливаться в удобных охотничьих местах, чтобы попытать счастья и, если подвалит удача, запастись свежим мясом. Приволье — ездить без хозяина! Хозяин не даст своевольничать, он спешит в Маньчжурию, ему надо скорее сдать всю пушнину.

Солнце поднималось все выше и выше.

— Вон впереди Гион! Нажимайте, дети нанай, не осрамим наше лицо! — воскликнул Американ.

«Отоспался, засоня, — подумал Пиапон. — Ох и любишь ты, друг, поспать! Будто он не охотник».

Халико приближалось к большому русскому селу Славянке, которое нанай называют Гион — медь. Приземистые рубленые дома тянулись вдоль берега, возле каждой избы хозяйственные пристройки, на берегу лежат коровы, лениво прожевывая жвачку, лошади сонно обмахивают бока хвостами. Бесшабашная ребятня вышла на берег Амура, и самые нетерпеливые уже залезли в воду и бултыхаются в холодной воде. Молодухи, подоткнув широкие юбки, оголив белью ноги, полоскали белье.

Гребцы поднажали, по бокам халико вспенилась вода, как у русских железных лодок, бронзовые лица охотников потемнели от натуги.

— Гольдяцкий паровик! Гольдяцкий пароход! Гольдяцкий потовик! — кричали ребятишки.

— Поехали в свою Маньчжурию, — говорили старики, греясь на завалинках. — Зачем они туда ездят, бог их разберет. Той же муки, крупы здесь вдоволь можно приобрести на их пушнину, а они едут, силы тратят, детей, жен оставляют на все лето.

— Манжуры-то их родня вроде бы по крови, язык один, все понимают. Родственная кровь, видно, зовет.

— Эх, нам бы с тобой перед смертью съездить к себе, а?

— Да, съездить бы… Как там Расея-то родная…

— Расея-то и здесь она Расея, а Славянка…

Славянка осталась позади, гребцы шумно дышали, вытирали пот с лица. Все были довольны, не осрамились, показали свою силу, ребятишки восторгались ими, молодухи с белыми, как мука, ногами заглядывались на них, позабыв о стирке, и каждому молодому гребцу казалось, что молодухи смотрели только на него, любовались только им.

— В полдень будем в Долине, но полдничать будем в Джари, — объявил Американ.

Долин по-нанайски — половина — большое русское село Троицкое, но почему село названо «половиной», никто сейчас не может вспомнить.

Вышло, как сказал Американ: в полдень приехали в Троицкое, полдничали в нанайском стойбище Джари, на ночлег приехали в Найхин.

— Кобели, в каждое стойбище хотите заезжать, чтобы с женщинами спать, — ворчал вечно недовольный Холгитон. — Перерубят где-нибудь вам головы хунхузы, будете помнить мои слова.

В спорах последнее слово обычно оставалось за Американом, так как ему принадлежало халико. Где он достал или купил халико, никто не знал и не интересовался, его халико — и все, он, выхолит, хозяин. Американ, как владелец лодки, был вторым кормчим вместе с Пиапоном.

— В Сакачи-Аляне сделаем отдых, мне надо кое-какие дела там сделать, — заявил Американ. — Может быть, задержимся на день, на два.

Молодые гребцы, их было большинство, впервые выехавшие из своих стойбищ в столь дальнее странствие, с восторгом принимали предложения владельца халико, каждая остановка в незнакомых стойбищах сулила новые знакомства, новые впечатления.

Пиапон тоже был не против, он впервые в жизни поднимался так высоко по родному Амуру и чем дальше удалялся от своего Нярги, тем больше заинтересовывался окружающей природой, людьми, стойбищами. Он впервые так близко познакомился с земляками, говорящими на верхнем наречии, которых низовские нанай называли «акани». Удивляли его темперамент акани, обилие незнакомых слов в их речи, их знание китайского языка. Пиапон слышал, что в Сакачи-Аляне проживает много акани, и потому даже обрадовался, услышав заявление Американа.

Сакачи-Алян, как и Джоанко, Джари, был расположен на возвышенности. Пиапона удивило разнообразие типов жилищ в стойбище: рядом с фанзами стояли рубленые русские избы, низкие землянки, на берегу белели хомараны и конусные шалаши. Пиапон не знал, что в этих хомаранах и временных шалашах обитали островные жители, фанзы которых были затоплены большой водой.

— У кого есть родственники, идите к ним, молодые можете на день-два пожениться и устраивайтесь в фанзах жен, — засмеялся Американ. — У кого нет родственников и кто не может пожениться, спите в халико, — закончил он и хитро взглянул на Холгитона.

Пиапон решил остаться в халико, но Американ пригласил его остановиться у своего друга.

— Сторожей здесь хватит, — сказал он.

В Сакачи-Аляне было пять рубленых изб, одна из них принадлежала другу Американа Валчану Перменка. На пороге избы гостей встретила русская женщина, вежливо ответила на приветствие и на чистом нанайском языке рассказала, что муж на лодке уехал сопровождать трех незнакомых русских, которые интересовались изображениями на камнях и на скалах возле стойбища.

— Он вот-вот вернется, тут совсем близко, — сказала она и ни за что не отпустила гостей, пока не накормила и не напоила чаем.

«Какая она гостеприимная, будто нанайка», — восхищался Пиапон, прислушиваясь к приятному голосу женщины.

— Видел, какая красавица жена у моего друга? — сказал Американ, когда женщина зачем-то вышла из дома.