Меч не знает головы кузнеца - Дмитрий Гаврилов

Гаврилов Дмитрий

Меч не знает головы кузнеца

ДМИТРИЙ ГАВРИЛОВ

МЕЧ НЕ ЗНАЕТ ГОЛОВЫ КУЗНЕЦА

"Твоей лишь душе ведомо то, что в сердце твоем; худшей на свете хвори не знаю, чем духа томленье."

("Речи Высокого")

Здравствуй же, свет моих темных очей! Вот уже все плохое позади, и уже ничто не может угрожать тебе каждую минуту. Боль еще остается, но это же та боль, которая со временем проходит? А я неизлечимо болен, болен тобой и не желаю выздоравливать уже никогда. Зачем? Как томительно тянется время от каждой прежней встречи до новой встречи, и как оно несется вприпрыжку, едва ты позволишь встретиться. День, как миг, пролетает, а я стою под твоим окном. Может, хотя бы рукой помашешь вслед? О, твоя рука, эти точеные холодные пальчики, к которым я припадаю щекой, ужасаясь их холода, и в порыве согреть! Но ты прячешь руку. Не прячь, я отпускаю, хотя на губах еще странный терпкий привкус кожи и трепет в груди, который надо унять, во что бы то ни стало. И напрасно... Потом я ухожу. Медленно-медленно я иду тенистым парком, тем самым, где ты когда-то давно так бесстрашно ответила мне на первый поцелуй новым, таким восхитительным. Когда ты рядом, я счастливейший из смертных, и я несчастнейший из них, если тебя рядом нет. За что мне это смятение, за что мне это счастье, моя дорогая Марианна? Может, за то, что надеялся до последнего? Может, за то, что не высказал, не допел, недолюбил там, в какой-то иной жизни? Я теряюсь в решении этой загадки, и лишь ты способна дать на нее ответ, ответ, от которого все зависит для меня в этой, последней... Но я утомил тебя, я не буду, я умолкаю... сейчас, сегодня... А если все-таки сломаешь ты молчания печать... Сломаешь ли? Так спи, не смею я тревожить твой сон и твой покой. И я тоже забудусь сладкой грезой, а утром все растает...

* * *

- Ну и погодка, Ридар! - молвил Старик, прислонив посох к плечу, и протянул к огню длинные, белые, как у мертвеца, пальцы. - Почему ты решил, что я - рыцарь? - удивился тот. - Потому что там, на перекрестке, вороны клевали чью-то павшую лошадь. Вот я и решил, что хозяин ушел недалече по такой слякоти, - объяснил Старик. - А ты прозорлив, - усмехнулся Ридар и сдвинулся по бревну, давая место гостю. - Одно не пойму, сам-то из лесу вышел, а знаешь, кто нынче у падальщиков на ужин. Впрочем, я уже ничему не удивлюсь. Ты садись, Старик. Держи-ка, согрейся малость! - Благодарю, путник-странник! Да вознаградят тебя боги! - с этими словами гость приставил посох к высившемуся тут же морщинистому дереву и уселся рядом с хозяином кострища, подобрав полы грязного выцветшего от времени и солнца дорожного плаща. Потом он принял обеими руками, как велит обычай, баклажку и щедро вылил ее содержимое в рот, более похожий на хищную волчью пасть. Ридар покосился на топор, что был у него за бревном по левую руку. "Пустое! - успокоил он себя. - Дед, конечно, не слабак, но на татя не похож..." Старик фыркнул, отер усы и бородищу, огладил ее, стряхивая капли браги, и вернул флягу Ридару. - Многие отвернулись от старой веры, - сказал он затем, - а ты, должно быть, ездил к самому великому Ясеню. - Да, я оттуда, и я держусь веры предков моих, и силы прошу у истинных богов наших, - подтвердил Ридар неохотно и, не вставая, подложил в огонь сучьев. - Добро, - вроде обрадовался его гость. - Но в телеге прошлого далеко не укатишь. - И так же плохо, коли за спиной пустота, - возразил Ридар, оглядывая Старика. Долговязый гость оскалился, покачал головой, и снова протянул руки к пламени, разве что не в самый костер залез. А руки были мощные - жилы, как толстые тетивы - только еще белее, чем сами ладони. - Ты ведь не из местных? - спросил Ридар Старика. - Ну и что? Тут все окрест мне хорошо знакомо, настоящих драконов здесь нет - а мелочь всю повывели, - неожиданно откликнулся тот, - и Орма, которого ты желаешь найти, тут тоже нет.

* * *

... Не успел я выйти за порог, а меня тут же потянуло обратно, к твоему окну, Марианна, и я чуть ли не за волосы развернул себя в сторону своей усадьбы. И снова весь вечер я метался от стены к стене, комкая баллады, не уложившиеся в размер, как в ложе коварного еллинского Прокруста. То я звал тебя, то проклинал собственное воображение, то снова призывал могучих богов. Лунный день был ничуть не лучше, я сходил с ума, изыскивая малейший повод увидеть тебя, чтобы убедиться, не совершил ли я еще какой-нибудь дикой ошибки, задев милое черноокое создание. Твой несносный Ридар большой путаник... Вот уж скоро настает время Тюра, бога побед. Какой-нибудь час. И с голубем моим почтовым ты получишь эти черты и резы, ты пробежишься по ним взглядом, и подумаешь, что в части рифмоплетства у Ридера получалось лучше. Но стихи - такой хитрый предмет, они, как мед. Так, напои же меня хоть как-нибудь, хотя бы один глоток, потому что при эдакой жажде я не способен к науке благословенных Одином скальдов! А ты, показывая баклажку, полную сладчайшего напитка, вновь закрываешь горло, измучив меня так, что свет порою меркнет в глазах. Я сейчас как натянутая струна, я так чутка к каждому твоему жесту, слову, что если он неверен, а оно - холодно - я не смогу больше звучать. Я - струна, и мечтаю, жажду хоть что-то спеть для тебя и только для тебя, а ты боишься моего звучания. Да, позволь же мне это сделать, потому что рано или поздно, я оборвусь, а новая струна, которую ты натянешь - то буду уже не я. Ведь, то единственное, о чем я прошу - быть тебе необходимым. Человек лишь тогда человек, а рыцарь - лишь тогда рыцарь, когда он нужен хоть кому-то, а если же он необходим любимой, то обретает небывалые силы. Как вырваться к тебе на волю в еще пущий плен твоих мягких волос, манящих уст и чарующих глаз - разве же это не счастье? Сейчас же представляю себе внимательные взгляды друзей, когда я войду... Кто-то улыбнется из них, чисто из любопытства наблюдая за нами. Я приближусь к тебе, я подойду близко, совсем близко, но ты ничем не выдашь себя, и я, как ни в чем ни бывало, целомудренно коснусь твоей ладони иссохшими губами. Мы разочаруем их - не так ли? Но весь следующий вечер я буду вновь ловить твой взгляд, внимать твоему дыханию и стараться удержать твои пальцы хоть на секунду в своих, и только легкая дрожь самых кончиков выдаст меня с головой... Чего же мне еще? Я верю, я чувствую - ты тоже не так невозмутима, как кажешься, потому что между нами есть такое, что и не снилось им, наблюдающим с легкой дружеской улыбкой. Светлое, невесомое, непередаваемое словами и, по мне, совершенно немыслимое притяжение. Но я должен отталкивать тебя, и ты должна меня сторониться. Мы продолжаем друг-друга проверять, чтобы ненароком не причинить боль, но я уже согласен испытать и ее вновь... когда-нибудь. Потому что сейчас нет большего мучения, и большей радости, чем эта странная неопределенность назначающая сроки. Сроки до чего? Ты "не готова", но я с тебя и не брал никакого слова, и ты ничего мне не должна, ты все уже знаешь про меня и так, и мне было это необходимо, чтобы хоть кто-то это про меня знал. Я пишу, а по телу - нега, меня качает волна таких переживаний, которые я не променял бы не прежнюю успокоенность и скованность. Мне хорошо настолько, что мне плохо. Нелепо это звучит, и я не понимаю, да и не хочу понимать, как это можно объяснить. Стоит мне отправить одно письмо - я уж сажусь за новое, и ты опять рядом, здесь, перед моим мысленным взором, и мы вместе. Какой изуверский, но единственно верный путь не потерять тебя - это оттолкнуть до поры до времени! Ты посмотри мне вслед - я не стану оборачиваться, плохая примета, и хоть я не суеверен - лучше смотреть друг другу в глаза, не отрываясь, чем потом в спину. А теперь спи, и приснись мне, моя родная Марианна. Это же твое время, оно уже скоро, оно уже наступило! Ночь.